Юрий Беликов
ЧУДНАЯ ЭЛЛИНКА
Осы в стаканы твои залетают, продавщица осеннего сока.
Воздух вокруг тебя состоит из замыканий коротких.
В демисезонном чёрном пальто особенно мне одиноко,
словно Ирэн из портовой корчмы, на зиму влезшей в колготки.
Ей бы кефальки копчёной погрызть да выпить кружечку пива.
Что ей тогда мой ощеренный зуб, что, потемнев, облупился,
щёки рябые, дьявольский глаз, мир преломляющий криво?!
На тебе рубль! Я пойду погляжу на продавщицу у пирса.
На киммерийском этом лице очи забыла Эллада.
Но электричество зябкое ос мне выползает навстречу.
Чудная эллинка! Если дождусь я твоего полувзгляда,
то на него - издалека - полуулыбкой отвечу.
Не подойду! Лучше так постою, жалок, возвышен и страшен.
Или опять в кулачишке сожму жизнь, что меня иссушила,
и подойду? А когда подойду - чёртушкой? принцем ли?
стражем? -
полный стакан пузырящихся ос ты мне нальешь из кувшина.
Осы в стаканы твои залетают, продавщица осеннего сока.
Воздух вокруг тебя состоит из замыканий коротких.
В демисезонном чёрном пальто особенно мне одиноко,
словно Ирэн из портовой корчмы, на зиму влезшей в колготки.
Ей бы кефальки копчёной погрызть да выпить кружечку пива.
Что ей тогда мой ощеренный зуб, что, потемнев, облупился,
щёки рябые, дьявольский глаз, мир преломляющий криво?!
На тебе рубль! Я пойду погляжу на продавщицу у пирса.
На киммерийском этом лице очи забыла Эллада.
Но электричество зябкое ос мне выползает навстречу.
Чудная эллинка! Если дождусь я твоего полувзгляда,
то на него - издалека - полуулыбкой отвечу.
Не подойду! Лучше так постою, жалок, возвышен и страшен.
Или опять в кулачишке сожму жизнь, что меня иссушила,
и подойду? А когда подойду - чёртушкой? принцем ли?
стражем? -
полный стакан пузырящихся ос ты мне нальешь из кувшина.
1989
СЕАНСЫ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ
Когда начинается шторм, выходят на пляж старики.
Зонты над собой распускают, как чёрные плавники.
А может, они не выходят? А может, из каждой щели
выносит их тайная сила, как мыслящий мусор земли
(О, длинные затхлые платья!
О, смятые пиджаки!)?
Гляди! Лешаки садятся на влажные лежаки.
Когда начинается шторм, у птиц обостряется крик.
Когда начинается шторм, то мой убыстряется шаг.
Я тоже на пляж выхожу и, значит, я тоже старик.
Я тоже сажусь на лежак и, значит, я тоже лешак.
Когда начинается шторм, для тех, кто за столик ушёл,
штормящее море - толстуха, танцующая рок-н-ролл.
Лишь выпрямленно-согбенный, забывчиво-помнящий клан
Всем видом своим утверждает: штормящее море - экран
(О, Библия вскрытой пучины!
Кораблекрушений Коран!).
И смотрят сквозь нимб катаракты застывшие взоры туда,
где смешано небо с водою и с небом смешалась вода,
следят за фольгою морскою сеанс за сеансом подряд,
как будто на жизнь после смерти, на жизнь после смерти
глядят.
Когда начинается шторм, выходят на пляж старики.
Зонты над собой распускают, как чёрные плавники.
А может, они не выходят? А может, из каждой щели
выносит их тайная сила, как мыслящий мусор земли
(О, длинные затхлые платья!
О, смятые пиджаки!)?
Гляди! Лешаки садятся на влажные лежаки.
Когда начинается шторм, у птиц обостряется крик.
Когда начинается шторм, то мой убыстряется шаг.
Я тоже на пляж выхожу и, значит, я тоже старик.
Я тоже сажусь на лежак и, значит, я тоже лешак.
Когда начинается шторм, для тех, кто за столик ушёл,
штормящее море - толстуха, танцующая рок-н-ролл.
Лишь выпрямленно-согбенный, забывчиво-помнящий клан
Всем видом своим утверждает: штормящее море - экран
(О, Библия вскрытой пучины!
Кораблекрушений Коран!).
И смотрят сквозь нимб катаракты застывшие взоры туда,
где смешано небо с водою и с небом смешалась вода,
следят за фольгою морскою сеанс за сеансом подряд,
как будто на жизнь после смерти, на жизнь после смерти
глядят.
1988