***

Среди нашей сиротской зимы
попрошу-ка я снега взаймы
у седой прошлогодней метели,
у вселенской её кутерьмы,
чтобы снежные хлопья летели,
и в метели звучали псалмы,

чтобы снега большие холмы
скрыли Лесбос, Стамбул и Сахару,
чтоб учились на опыте мы
в очертаньях турецкой чалмы
ясно папскую видеть тиару.

Среди наших лесов и полей,
пустырей, перелесков, опушек,
среди бунинских тёмных аллей
будет русской душе веселей
слушать треск новогодних хлопушек.

Если с миром отвергнуть родство —
будет новая сброшена маска…

Но у нас впереди Рождество,
Пост великий, Голгофа и Пасха.


Вифлеемская Звезда

1

К нам зима была жестока, мы в чужую землю шли,
иногда звезда с Востока в снежной пряталась пыли.

Мы метель пережидали и смотрели в небеса:
там то пели, то рыдали неземные голоса.
Чей-то голос с лаской женской звал забыться, отдохнуть,
но Звездою Вифлеемской нас манил опасный путь.

Ладан, золото и смирну мы везли Младенцу в дар…
— Помоги нам, ангел мирный! — старый молвил Балтазар.

И посланником чудесным средь иных небесных тел
над зубчатым чёрным лесом тихий ангел пролетел.

Тихий ангел держит сферу, сквозь которую видна
наша жизнь, как вход в пещеру, наша смерть, как пелена.

А в пещере, где лучина начинает догорать,
на родившегося Сына молодая смотрит Мать.

Греет ноги ей овечка, заслоняет тень креста,
а в ночи горит, как свечка, Вифлеемская Звезда.

2

 Ищу я из прошлого выход,
я плачу и хлеба не ем…
 Уже растревоженный Ирод
отправил войска в Вифлеем.

 А сколько их, воинов сытых,
там было, я знать не могу,
 не знаю я, сколько убитых
младенцев лежало в снегу.

 Но слышала я, как рыдала,
как громко рыдала Рахиль,
 и лица детей покрывала
холодная снежная пыль.

 Мне искру из камня не высечь.
Заблудшая блеет овца.
 Восходит четырнадцать тысяч
младенцев к престолу Отца —

 и каждый для вечности создан
и собственной кровью крещён,
 и этой-то светлостью звёздной
ночной Вифлеем освещён.



Половецкий стан

1

В ожидании снежной пряжи
             и в надежде на свет в ночи
в эмигрантском ажиотаже
             улетают на юг грачи.

На песок, на речные воды,
             на теряющий листья лес
смотрит маленький царь природы
             с автоматом наперевес.

Он родился во время оно,
             а теперь сам себе не рад.
Так зачем же ему корона,
             и зачем ему автомат?

Он стоит, как в любви признанье,
             перед светом чужих очей,
и, быть может, его призванье —
             слушать осенью крик грачей?

2

Вдоль дороги пыльной цветёт чабрец.
 В доме печь с нахмуренным спит челом.
На борьбу с врагами идёт храбрец,
 и ложится пыль на его шелом.

Ты зачем, храбрец, свой покинул дом?
 На кого ты русскую бросил печь?
Задевает ворон тебя крылом,
 и изъеден ржой твой булатный меч.

Проливает слёзы твоя сестра,
 а в земле тоскуют отец и мать.
Зачерпни шеломом воды Днепра,
 меч вонзи ты в землю по рукоять!

На воде — листвы золотая вязь,
 а вокруг — туман, половецкий стан.
Ты зачем в степи заблудился, князь,
 где ковыль бушует, как океан?

Так ложись на гребень его волны,
 закрывай глаза и спокойно спи,
пусть твоя жена с крепостной стены
 вдовий плач разносит по всей степи…

3

— Ни еды, ни питья не отыщешь в дому,
             а братья и зятья —
                                     все ушли на войну.

Им бы в рюмки вино
             зелено подливать,
                         а они — воевать,
                                     кровь свою проливать.

И теперь не поймёшь — кто от пули бежит,
                                     кто судьбу сторожит,
                                                            кто в могиле лежит,
кто с друзьями в последний отправился путь,
                                     и не знаешь теперь —
                                                            как его помянуть.

Нет в холодной избе ни еды, ни питья,
                                     только в миске —
                                                 февральского снега кутья.

4

Я смотрю — и никак разглядеть не могу
 крест из рамы оконной, торчащий в снегу.

Над крестом пролетает семья голубей.
 На кресте одинокий сидит воробей.

Ангел тихо сказал, над землёю летя:
 — Здесь, под этим крестом, мать лежит и дитя.

Этот крест, как свеча, перед Богом горит…
 И убийце убитая мать говорит:

— Ты хотел убивать — и пришёл, и убил,
 и земля наша стала землёю могил.

Ты ведь тоже погибнешь — неведомо где.
 Как посмотришь в глаза мне на Страшном Суде?


Золото, облако, синь

Память закрыта, как дом на замок.
Голос любви отзвучал и замолк.
Бродит по миру усталый шарманщик,
знающий в музыке толк.

В шкурах лещей, в кожуре овощей
прячутся мёртвые души вещей,
ищет тела их какой-то старьёвщик,
ищет бессмертный Кощей.

Холоден дом, как погасший очаг.
Рядом — Эльтон, а вдали — Баскунчак.
Тихо колышется Мёртвое море —
слёзы у Лота в очах.

Плакальщиц-пчёл я к себе призову,
птицу кукушку и птицу сову,
выйду на берег реки Верхозимки,
лягу ничком на траву.

Будет шарманщик шарманку крутить,
будет Кощей в мою дверь колотить,
будет старьёвщик в реке Верхозимке
чистую воду мутить.

Гляну я в омут, где окунь и линь,
гляну на землю, где сныть и полынь,
гляну в безбрежное чистое небо:
золото, облако, синь…


***

Сквозь пространство солнце глядит рассеянно,
а лицо земли лебедой засеяно,
чабрецом, подсолнечником, крапивою,
сон-травою, выросшей под оливою,
первоцветом, маками огнеликими…
А на них — семействами невеликими
угнездились всем хорошо знакомые
молодые мелкие насекомые —
муравьи, стрекозы, жуки и бабочки,
кто-то чистит усики, кто-то лапочки,
и паук с медлительностью картинною
швы пространства штопает паутиною.

Что за тайну знают они великую
и кого считают своим Владыкою,
а когда дождями они умоются,
то какому Богу смиренно молятся?

…И открыл мне тайну жука и тополя
Каллиаст, владыка Константинополя.

Вопросил он душу мою голодную:
"Кто соделал сладостью горесть водную?
Кто могучий тополь с его подручными
напоил сегодня дождями тучными?
Кто развеял вечером тьму над бездною,
а тебя душой наделил словесною?
Ты стоишь с зеницами затворёнными
вместе с нами, Господом сотворёнными,
рядом с нами, грешными человеками,
и с лесами рядом, морями, реками,
ты в соседстве с ангелами бесплотными
и с цветами, травами и животными.

Нет средь них Иуды и нет предателя —
эти твари чтут своего Создателя".

Посмотрела я на врата царьградские,
на пустые рвы, на могилы братские,
на людские слёзы, на звёзды млечные,
растравила раны свои сердечные,
чтоб узнать — как знает земли окраина —
нет ли там, на сердце, печати Каина,
нет ли в сердце помысла некрещёного
и греха Иудина непрощёного.
И, нырнув беспомощно в воды тёмные,
тени рыб увидела я огромные,
были их тела в чешую закованы,
плыли рыбы-ангелы, рыбы-клоуны,
и акулы хитрые шли на промыслы
и резвились в море, как в сердце — помыслы,
и, взрывая воду, подобно Тереку,
кит с Ионой в чреве стремился к берегу…


***

Есть ли ещё на свете
Сабля и булава,
Лодки, рыбачьи сети,
Огненные слова?

Спящий в своей кровати
Спрашивает сквозь сон:
Где голубой гиматий?
Красный, как кровь, хитон?

Мать над младенцем плачет:
В пагубе и огне
Всадник по миру скачет
На вороном коне.

Держит, как дар народу,
Гибель в своих руках,
Мёртвую ищет воду
В реках и родниках.

Только народ упрямо
Верность хранит Христу,
Ходит от храма к храму
И от креста к кресту.