ШАТУН

Бросив вызов миру целому,
Под отчаянной звездой
Я бреду по снегу спелому
Незаснувшею бедой.

Я наспался за столетия,
Я устал от жалких снов:
Подавай мне лихолетия
С потрясением основ!

Подавай мне ширь раздольную,
Мне другим уже не стать,
Не смогу я волю вольную
На берлогу променять.

И хотя прекрасно знаю я:
Ждет меня последний пир,
Но со снегом подминаю я
Под себя ничтожный мир.

Я ворвусь в конюшню вечером,
Заломаю я коня —
Не люблю я человечины,
Пусть уж ест она меня!

Холод, голод и лишения
Я вонжу клыками в плоть,
И отпустит прегрешения
Мне звериный мой Господь.

Я наполнюсь дикой силою,
Задымлюсь от куража,
Пусть трясутся руки с вилами,
Пусть стволы скулят, дрожа.

Я зайдусь в смертельной радости
Главным гостем на пиру…
В этой жизни нету сладости,
Слаще смерти на миру!


* * *

Я забыл слова людей, но зато нашел другие,
Те, упавшие росой в полнолуние с небес.
И сложились песни вдруг очень странные такие,
Что запев их разобрал лишь один дремучий лес.

Повторить за мной не мог их ни конный и ни пеший,
Но вот тополь выводил побледневшею листвой.
И когда я их шептал, выходил из чащи леший
И задумчиво кивал в такт зеленой головой.

Мне б и дальше так же жить — вызывать с рассветом духа,
Строить пение дриад, править добрые дела…
Но стальная стрекоза, распахнув ловушку брюха,
Заманила внутрь меня да и к людям унесла.

Я вернулся в сладкий плен, я глядел в глаза родные,
Что вставали миражом из таежного огня.
Вспомнил я слова людей, но зато забыл другие,
И огромный тайный мир отвернулся от меня.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ ВОЛЧИЦЫ

Есть такой подлый способ охоты…

Спите, серые комочки,
Спите, бедные сыночки,
Не сумею я вам звезды показать:
Был охотник злым и мудрым:
И однажды страшным утром
Прямо в логове вам выколол глаза.

Горькой ночью мне не спится,
Я же мать, хоть и волчица.
И плывет мой долгий стон под небеса.
Как же я не доглядела,
Как на помощь не поспела,
Как же ваши отдала ему глаза?!

Он по осени вернется
И довольно ухмыльнется,
Вас, слепых и беззащитных, перебьет.
Станет каждый темно-бурой
Настоящей волчьей шкурой,
А глаза он вам другие подберет.

Сядет он на ваши спины
Посреди своей гостиной
И хвалиться будет близким, не спеша.
И под теплой толстой крышей
Эти люди не услышат,
Как вдали моя терзается душа.

Он поднимет за здоровье
Чашу с ягодною кровью,
Только звезды отомстят ему за вас…
Вот такой же горькой ночью
У него родится дочка
Со стекляшками в глазницах вместо глаз.


* * *

Зачем опять в озябший лес шагаю,
Куда смотрю с надеждой из-под рук,
Ведь чудеса давно собрались в стаю
И улетели с криками на юг.

Ведь волшебство давно легло в берлогу
И повернулось к прошлому спиной.
И даже тайна собралась в дорогу,
Не пожелав увидеться со мной.

И ближний мир лежит Помпеей дачной,
Безлюдной и бездушной стороной.
И этот день, до пустоты прозрачный,
Как ледоставом, скован тишиной.

И лишь в чащобе, где таится дымка
И где за воротник ползет озноб,
Стучит тревожно дятел-невидимка,
Как будто гвозди забивает в гроб.


ЗАЯЦ

Головою потрясу спросонок,
Со спины мурашки отряхну —
Где-то в чаще плачет, как ребенок,
Заяц, разрывая тишину.

Я застыну на внезапной тризне,
На груди озноб перекрестив:
Плачет заяц лишь однажды в жизни,
В когти или зубы угодив.

Плач, пронзив навылет, оборвется
И в ночи растает без следа.
Только белозубо ухмыльнется
В темноте довольная беда.

Неужели жить нельзя иначе?!.
Не ответит мне гуманный век.
А назавтра в полночь вновь заплачет
Или заяц, или человек.


* * *

Пускай опять сойдут с ума прогнозы,
Пусть злой туман утопит все огни,
Лишь душу в эти страшные морозы
Ты невзначай, как птицу, не спугни.

Она сквозь стекла в темноту метнется
И в безрассудный бросится полет,
Но только тут же на лету свернется
И в жесткий снег ледышкой упадет.

Ты в ужасе застынешь покаянно,
Но будет поздно каяться уже:
Нельзя летать по стуже окаянной
Ни птице, ни отчаянной душе…