Вот висят облака над моей головой.
Я стою и смотрю на весеннюю лужу —
вспоминаю, как мерз этой долгой зимой
в непрерывную стужу,

как носил шерстяные носки, грипповал,
как с друзьями вином согревался в подъезде,
как нагрянул патруль и как мент заорал:
«Оставаться на месте!»

В этой жизни лихой, от пустой болтовни —
оттого что февраль, что зима не кончалась —
наблюдать как за днями проносятся дни,
как немного осталось…

Только время теперь не воротишь назад.
Я стоял и смотрел, делал вывод, итожил —
что зимы больше нет. Но я все-таки рад,
что еще одну прожил.

Брожу по улицам со взглядом мертвеца
и вижу свет в конце тоннеля всюду.
Невыносимо бледный цвет лица
обозначает холод и простуду.

Читаю вывески с разрушенных домов.
Там был вокзал. А здесь была больница,
оттуда выносили мертвецов —
обмыть, отпеть и навсегда проститься.

Я в этот город больше не вернусь.
Он для меня, как тот приятель мертвый,
обозначает ненависть и грусть,
и черный цвет, невыносимо черный.

Но встречу я еще живых друзей.
И мы пойдем гулять, шурша плащами,
туда где суше, ярче и теплей
под белыми, прямыми потолками.

Нам в этот вечер многое дано.
Мы включим свет, на окнах сдвинем шторы —
и будем пить крепленое вино,
пока не прекратятся разговоры.

Сто комнат здесь на разных этажах,
и в разных городах выходят окна.
И много книг на пыльных стеллажах,
и на стенах старинные полотна

своим присутствием тревожат пустоту,
на время оживляя атмосферу.
А нам не терпится переступить черту,
чтоб подцепить смертельную холеру

и умереть. Но в этот вечер нам
не подойти к качающимся шторам.
Я только вижу тени по стенам —
бредущих душ по длинным коридорам.