Перекличка поэтов
Александр КАРПЕНКО
Поэт, прозаик, композитор, ветеранафганец. Родился в 1961 году в г. Черкассы. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор семи книг стихов. Член Союза писателей России, Южнорусского Союза писателей и Союза писателей XXI века. Участник литературного объединения ДООС. Кавалер ордена Красной Звезды. Автор многих книг и публикаций. Живет в Москве.
Поэт, прозаик, композитор, ветеранафганец. Родился в 1961 году в г. Черкассы. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор семи книг стихов. Член Союза писателей России, Южнорусского Союза писателей и Союза писателей XXI века. Участник литературного объединения ДООС. Кавалер ордена Красной Звезды. Автор многих книг и публикаций. Живет в Москве.
ЗАКЛИНАТЕЛЬ ТЕНИ
сюрреалистический автопортрет
сюрреалистический автопортрет
как странно в имени моем
живым пульсируют огнем
небесной радуги оттенки
карпенко
и наговор пятнистых губ
и времени мясистый сруб
карузо просится в пен-клуб
карпенко
я не безумец не икар
а просто тит лукреций кар
в ночи танцующий фламенко
бемоль меняю на бекар
карпенко
о слоги данности моей
и наугад из-под бровей
картина пенных кораблей
карпенко
живым пульсируют огнем
небесной радуги оттенки
карпенко
и наговор пятнистых губ
и времени мясистый сруб
карузо просится в пен-клуб
карпенко
я не безумец не икар
а просто тит лукреций кар
в ночи танцующий фламенко
бемоль меняю на бекар
карпенко
о слоги данности моей
и наугад из-под бровей
картина пенных кораблей
карпенко
* * *
И я не знаю, кто я отныне:
Со мною ангел говорил на латыни
О недоступной сердцу твердыне.
Ко мне устами влажно приник,
Чтоб влить в меня этот мертвый язык;
Крылом коснулся тихо предплечья —
И словно тяжесть выронил с плеч я;
Перелилось в мое сердце наречье,
И горечь схлынула человечья.
Но я забыл этот мертвый язык.
Со мною ангел говорил на латыни
О недоступной сердцу твердыне.
Ко мне устами влажно приник,
Чтоб влить в меня этот мертвый язык;
Крылом коснулся тихо предплечья —
И словно тяжесть выронил с плеч я;
Перелилось в мое сердце наречье,
И горечь схлынула человечья.
Но я забыл этот мертвый язык.
* * *
…И время свой усилит натиск,
И Маяковский крикнет: «Нате-с!»,
И ты поймешь, внезапно нем,
Что Эрос — это был Танатос,
Только не узнанный никем.
…Уж соловью скормили басни;
И Блоку грезится блокбастер;
И снова сумрак на пороге,
И в Слове умирают слоги,
И Бог приходит в наши блоги,
И жизнь — сама себе награда.
Жжет осень рукопись де сада…
И Маяковский крикнет: «Нате-с!»,
И ты поймешь, внезапно нем,
Что Эрос — это был Танатос,
Только не узнанный никем.
…Уж соловью скормили басни;
И Блоку грезится блокбастер;
И снова сумрак на пороге,
И в Слове умирают слоги,
И Бог приходит в наши блоги,
И жизнь — сама себе награда.
Жжет осень рукопись де сада…
Сердечное
Если твое сердце не вынесет горя,
Отдай его сердечных дел мастеру, —
Пусть он перекует его,
Семь раз проверив на прочность.
Если сердце твое не вынесет счастья,
Разлетится на куски брызгами радости,
Из него выпорхнет певчая птичка,
Потерявшая голос в прошлой жизни, —
И превратится в белую скрипку,
Которой невыносимо хочется петь;
А когда ты проведешь пальцами
По ее глиняному грифу, ты поймешь,
Что в руках твоих вовсе не скрипка,
А любимая женщина;
От избытка счастья с ней
Разлетелось вдребезги твое шелковое сердце, —
То самое сердце, что говорило о ней
Как о своей гостье из будущего,
И вечерами при свечах
Любило повторять загадочную фразу,
Навеянную классиками:
«Любовь — это рубашка,
Что дана нам на вырост».
Отдай его сердечных дел мастеру, —
Пусть он перекует его,
Семь раз проверив на прочность.
Если сердце твое не вынесет счастья,
Разлетится на куски брызгами радости,
Из него выпорхнет певчая птичка,
Потерявшая голос в прошлой жизни, —
И превратится в белую скрипку,
Которой невыносимо хочется петь;
А когда ты проведешь пальцами
По ее глиняному грифу, ты поймешь,
Что в руках твоих вовсе не скрипка,
А любимая женщина;
От избытка счастья с ней
Разлетелось вдребезги твое шелковое сердце, —
То самое сердце, что говорило о ней
Как о своей гостье из будущего,
И вечерами при свечах
Любило повторять загадочную фразу,
Навеянную классиками:
«Любовь — это рубашка,
Что дана нам на вырост».
* * *
Михаилу Гофайзену
музыка рождалась из духа трагедии
и была она вестью
и весть была вещью в себе
и эту вещь в себе
нельзя было передать другому
но музыка не умирала
у другого человека другая музыка
тоже рождалась из духа трагедии
по мере преодоления ступеней судьбы
и судьба была роком
и рок был рэпом
и рэп был криком
и крик был молчанием
и молчание было золотом
и ангелы были его старателями
и крупицы молчания
тщательно промывались ангелами
поэтому вода под ситом
снова засорялась речью
и речь опять не знала
стать ей в этот раз музыкой
или угаснуть обетом
раствориться в абсолютной немоте
и была она вестью
и весть была вещью в себе
и эту вещь в себе
нельзя было передать другому
но музыка не умирала
у другого человека другая музыка
тоже рождалась из духа трагедии
по мере преодоления ступеней судьбы
и судьба была роком
и рок был рэпом
и рэп был криком
и крик был молчанием
и молчание было золотом
и ангелы были его старателями
и крупицы молчания
тщательно промывались ангелами
поэтому вода под ситом
снова засорялась речью
и речь опять не знала
стать ей в этот раз музыкой
или угаснуть обетом
раствориться в абсолютной немоте
Море — это такой наркотик
Нежусь, как черный котик,
Скоропалительно меняю мнения.
Море — это такой наркотик,
Наружного применения.
Греются в пене ноги:
Волн крутых биеннале.
Море — это улыбка Бога
В глянцевом неба журнале.
Скоропалительно меняю мнения.
Море — это такой наркотик,
Наружного применения.
Греются в пене ноги:
Волн крутых биеннале.
Море — это улыбка Бога
В глянцевом неба журнале.
* * *
Из подполья своего поутру
Вышел ежик погулять по двору.
Только Леночка, звезду сторожа,
Голой попой напугала ежа.
Вышел ежик погулять по двору.
Только Леночка, звезду сторожа,
Голой попой напугала ежа.
Библия больше меня
библия больше меня
но познав по-библейски женщину
я становлюсь меньше себя
библиофилом с расширенными зрачками
дерево растет вверх и вниз
но подземный рост важнее
дерево дышит корнями
листья — только его зеленое платье
его театральное представление
а пестрой изобильной осенью
деревья демонстрируют миру боди-арт
дерево больше меня
но когда-нибудь
я тоже стану деревом.
но познав по-библейски женщину
я становлюсь меньше себя
библиофилом с расширенными зрачками
дерево растет вверх и вниз
но подземный рост важнее
дерево дышит корнями
листья — только его зеленое платье
его театральное представление
а пестрой изобильной осенью
деревья демонстрируют миру боди-арт
дерево больше меня
но когда-нибудь
я тоже стану деревом.
* * *
скажи свое имя дважды
а после хоть вены режь ты
но промысел мой отважный
разбудит твои надежды
скажи мое имя дважды
и я исцелю от жажды
скажи свое имя дважды
ты помнишь прошла сквозь глушь ты
но если свой лик отдашь ты
мы больше не будем чужды
скажи свое имя дважды
хоть нет в том особой нУжды
сумеешь унять ли дрожь ты
как только изгонишь блажь ты
но всуе меня не трожь ты
пусть даже горишь от жажды
уж лучше посей-ка рожь ты
и колос златой отдашь ты
а после хоть вены режь ты
но промысел мой отважный
разбудит твои надежды
скажи мое имя дважды
и я исцелю от жажды
скажи свое имя дважды
ты помнишь прошла сквозь глушь ты
но если свой лик отдашь ты
мы больше не будем чужды
скажи свое имя дважды
хоть нет в том особой нУжды
сумеешь унять ли дрожь ты
как только изгонишь блажь ты
но всуе меня не трожь ты
пусть даже горишь от жажды
уж лучше посей-ка рожь ты
и колос златой отдашь ты
ЗАКЛИНАТЕЛЬ ТЕНИ
Пустынная аллея и фонарь.
Отходя все дальше от ночного светила,
Я заметил
Нарождавшуюся под ногами
Тень.
Она вырастала из-под ступней,
Ширилась,
Расползаясь по дремучему асфальту.
Вот она уже вдвое больше меня,
Втрое,
Вчетверо…
Громадное существо на ходулях —
Приходилось ли мне
Когда-либо видеть себя таким?!
Я был заколдован
Собственной тенью —
И поспешил в обратном направлении.
Теперь фонарь впереди меня.
Тень появилась снова — теперь сбоку;
Она уже соответствует
Моим представлениям о себе,
Я могу погладить ее по голове,
Я могу разговаривать с нею на равных.
Но фонарь все ближе и ближе,
И двойница-тень тает на глазах,
Исчезая в подвенечном воображении.
Мое маленькое солнце над головой!
«И куда убежишь от осиянности?»
Отходя все дальше от ночного светила,
Я заметил
Нарождавшуюся под ногами
Тень.
Она вырастала из-под ступней,
Ширилась,
Расползаясь по дремучему асфальту.
Вот она уже вдвое больше меня,
Втрое,
Вчетверо…
Громадное существо на ходулях —
Приходилось ли мне
Когда-либо видеть себя таким?!
Я был заколдован
Собственной тенью —
И поспешил в обратном направлении.
Теперь фонарь впереди меня.
Тень появилась снова — теперь сбоку;
Она уже соответствует
Моим представлениям о себе,
Я могу погладить ее по голове,
Я могу разговаривать с нею на равных.
Но фонарь все ближе и ближе,
И двойница-тень тает на глазах,
Исчезая в подвенечном воображении.
Мое маленькое солнце над головой!
«И куда убежишь от осиянности?»
* * *
Твои глаза прозрачны и глубоки,
Как воды Стикса.
Волосы твои роскошны и пахучи,
Словно висячие сады Семирамиды.
Тело твое так прекрасно,
Что оно выталкивает пенную воду из ванны,
Когда ты в нее ложишься —
Не об этом ли думал Архимед,
Открывая свой бессмертный закон.
Последним днем Помпеи
Стал для меня день,
Когда я впервые встретил тебя.
Как воды Стикса.
Волосы твои роскошны и пахучи,
Словно висячие сады Семирамиды.
Тело твое так прекрасно,
Что оно выталкивает пенную воду из ванны,
Когда ты в нее ложишься —
Не об этом ли думал Архимед,
Открывая свой бессмертный закон.
Последним днем Помпеи
Стал для меня день,
Когда я впервые встретил тебя.
РАСКОПКИ ВРЕМЕНИ
Я блуждал по лабиринтам города,
Заживо погребенного
И затем раскопанного.
Я пил из амфоры святотатства.
Пыль прошедших эпох
ПосыпАла мне голову пеплом.
Что ищешь ты в недрах земных,
Мертвый город?
Неужели и впрямь
Время — самая могучая из стихий?
(Не сбивай меня, Татуировщик Печали!)
Я ходил по Мертвому городу,
Как будто листая страницы
Повести своей жизни.
Не погребает ли давно потухший,
Но денно и нощно действующий
Вулкан событий
Трепетные города нашего прошлого?
Не такова ль судьба всего сущего?
Все это можно прочесть в своем сердце.
Прочесть —
И присыпать пеплом новых переживаний,
Чтоб идти дальше.
Заживо погребенного
И затем раскопанного.
Я пил из амфоры святотатства.
Пыль прошедших эпох
ПосыпАла мне голову пеплом.
Что ищешь ты в недрах земных,
Мертвый город?
Неужели и впрямь
Время — самая могучая из стихий?
(Не сбивай меня, Татуировщик Печали!)
Я ходил по Мертвому городу,
Как будто листая страницы
Повести своей жизни.
Не погребает ли давно потухший,
Но денно и нощно действующий
Вулкан событий
Трепетные города нашего прошлого?
Не такова ль судьба всего сущего?
Все это можно прочесть в своем сердце.
Прочесть —
И присыпать пеплом новых переживаний,
Чтоб идти дальше.
* * *
1.
1.
Камерный человек
Сидит на берегу моря
И слушает рокот волн.
Он протирает канифолью
Смычок своего одиночества.
Музыка! Фиолетовые волны небытия
Накатывают одна за другой,
Дублируя песочные часы берега.
Как же тесно мне в твоем саркофаге, Время!
Земля раскидывает над собой шатер звездного неба.
Море! Оракул души бессмертной!
Буря и штиль равновелики
В сердце камерного человека.
Весь видимый мир —
Грот его космического уединения.
Сидит на берегу моря
И слушает рокот волн.
Он протирает канифолью
Смычок своего одиночества.
Музыка! Фиолетовые волны небытия
Накатывают одна за другой,
Дублируя песочные часы берега.
Как же тесно мне в твоем саркофаге, Время!
Земля раскидывает над собой шатер звездного неба.
Море! Оракул души бессмертной!
Буря и штиль равновелики
В сердце камерного человека.
Весь видимый мир —
Грот его космического уединения.
2.
Человек для немногих
Слушает музыку,
Декольтированную
Из платья своей бессмертной Возлюбленной.
Он утопает в висячих садах ее волос;
Он гладит ее пряди,
Роскошные, словно взошедшая
Колосьями в небе любовь.
Он еще не в силах говорить;
Он еще не в силах поверить,
Что ее можно взять с собой
В свое беспримерное одиночество,
Подобное живой рыбе,
Оставленной на морском берегу;
Что она, его бессмертная возлюбленная,
Никогда не станет помехой
Сервированному празднеству духа.
Зори! Они одни понимают
Пульсирующий ритм его мыслей.
Храм сердца недостроен:
В нем недостает одного кирпичика.
Камерный человек задумался:
Где ему взять этот кирпичик?
Слушает музыку,
Декольтированную
Из платья своей бессмертной Возлюбленной.
Он утопает в висячих садах ее волос;
Он гладит ее пряди,
Роскошные, словно взошедшая
Колосьями в небе любовь.
Он еще не в силах говорить;
Он еще не в силах поверить,
Что ее можно взять с собой
В свое беспримерное одиночество,
Подобное живой рыбе,
Оставленной на морском берегу;
Что она, его бессмертная возлюбленная,
Никогда не станет помехой
Сервированному празднеству духа.
Зори! Они одни понимают
Пульсирующий ритм его мыслей.
Храм сердца недостроен:
В нем недостает одного кирпичика.
Камерный человек задумался:
Где ему взять этот кирпичик?
НАТЮРМОРТ
Скользящие руки художника
Рисуют натюрморт —
И обволакивают его странной жизнью,
Стремительной, как откровение,
Влажной, как страдание,
Терпкой, как коктейль времен.
Веер времени замирает
В бесстрастных руках Немезиды.
Все самое важное в мире
Начинается именно тогда,
Когда как будто бы
Ничего не происходит.
Люди подобны вратам мира,
Которые Бог-ребенок запер на ключ —
И забыл его у себя в кармане.
Рисуют натюрморт —
И обволакивают его странной жизнью,
Стремительной, как откровение,
Влажной, как страдание,
Терпкой, как коктейль времен.
Веер времени замирает
В бесстрастных руках Немезиды.
Все самое важное в мире
Начинается именно тогда,
Когда как будто бы
Ничего не происходит.
Люди подобны вратам мира,
Которые Бог-ребенок запер на ключ —
И забыл его у себя в кармане.
* * *
Душа, как скрипка, пела
На синем вираже.
Летиция летела,
И не было предела
Большой ее душе.
Вдруг солдат расстегнул амуницию:
— Посмотрите, летает Летиция!
Оглянулась, проехав, полиция:
— Посмотрите, летает Летиция!
И такая была в этом грация,
Что пространство вдруг впало в прострацию!
Вдохновенной, влюбленною птицею
На судьбою парила Летиция.
…Душа, как скрипка, пела
На синем вираже.
Летиция летела,
Летиция летела —
И не было предела
Большой ее душе.
На синем вираже.
Летиция летела,
И не было предела
Большой ее душе.
Вдруг солдат расстегнул амуницию:
— Посмотрите, летает Летиция!
Оглянулась, проехав, полиция:
— Посмотрите, летает Летиция!
И такая была в этом грация,
Что пространство вдруг впало в прострацию!
Вдохновенной, влюбленною птицею
На судьбою парила Летиция.
…Душа, как скрипка, пела
На синем вираже.
Летиция летела,
Летиция летела —
И не было предела
Большой ее душе.
Академик РАН*
Кто-то смертью сыт, кто-то жизнью пьян,
Кто-то износил платья и жакеты.
Ну а я теперь — академик ран:
Пламенный привет, братья-моджахеды!
Жизнь берет судьбу грубо на таран,
Ей дурной пример подал Талалихин.
Только я теперь — академик ран,
И ко мне репьем не пристанет лихо.
Бредит, но бредет мыслей караван.
Не к добру подчас людям перемены.
Ну а я теперь — академик ран:
На себя я взял боли ойкумены.
Кто-то износил платья и жакеты.
Ну а я теперь — академик ран:
Пламенный привет, братья-моджахеды!
Жизнь берет судьбу грубо на таран,
Ей дурной пример подал Талалихин.
Только я теперь — академик ран,
И ко мне репьем не пристанет лихо.
Бредит, но бредет мыслей караван.
Не к добру подчас людям перемены.
Ну а я теперь — академик ран:
На себя я взял боли ойкумены.
______________________________________________________________________
*РАН — распространенная аббревиатура: Российская Академия Наук. Здесь: игра слов.
*РАН — распространенная аббревиатура: Российская Академия Наук. Здесь: игра слов.
Облачный фронт
Мы искали свой путь среди скал,
Мы на дух свой накликали фронду.
Но Верховный не зря отозвал
Облака с атмосферного фронта.
Мы противника брали на понт.
Мы его не считали за ровню.
И рассеялся облачный фронт.
И окрасились пастбища кровью.
А наметилась распря — не ной.
Ты, быть может, герой, а не зритель.
Берегись. Если вдруг за спиной
Зазевался твой ангел-хранитель!
…И опять мы их брали на понт,
Стрелы молний в пучину метали.
Но иссяк атмосферный наш фронт —
И разверзлись пустынные дали.
Хлынул ливень, нежданный, как дар.
Град ударил по выбитым стеклам.
Нет, не зря выпускали мы пар,
Примиряя холодное с теплым.
Мы на дух свой накликали фронду.
Но Верховный не зря отозвал
Облака с атмосферного фронта.
Мы противника брали на понт.
Мы его не считали за ровню.
И рассеялся облачный фронт.
И окрасились пастбища кровью.
А наметилась распря — не ной.
Ты, быть может, герой, а не зритель.
Берегись. Если вдруг за спиной
Зазевался твой ангел-хранитель!
…И опять мы их брали на понт,
Стрелы молний в пучину метали.
Но иссяк атмосферный наш фронт —
И разверзлись пустынные дали.
Хлынул ливень, нежданный, как дар.
Град ударил по выбитым стеклам.
Нет, не зря выпускали мы пар,
Примиряя холодное с теплым.
* * *
Подкрадется унынье — гони взашей!
Лечим действием ожидание.
Мышление — это сотни тысяч мышей,
Напряженно всматривающихся в мироздание.
Маршируют мыши по сонной Москве,
По Красной площади и Красной Пресне,
И красный кавардак у них в голове:
Плачи, стенания — и, нежданно-негаданно, песни.
Только люди не слышат их тонких шагов,
И не может в гору идти калека.
И скачу я, светлей гималайских снегов,
Белой мышью по клавишам века.
Лечим действием ожидание.
Мышление — это сотни тысяч мышей,
Напряженно всматривающихся в мироздание.
Маршируют мыши по сонной Москве,
По Красной площади и Красной Пресне,
И красный кавардак у них в голове:
Плачи, стенания — и, нежданно-негаданно, песни.
Только люди не слышат их тонких шагов,
И не может в гору идти калека.
И скачу я, светлей гималайских снегов,
Белой мышью по клавишам века.
* * *
Тебя уже нет, а твои подарки
Даже не успели износиться,
И мне порой бывает страшно прикоснуться
Ко всем этим плащам, ботинкам, сорочкам —
Последним пережиткам
Лишь во мне продолжающего жить прошлого,
Безвозвратно ушедшего,
Но — бесценно дорогого.
Увы, вещи порой живут дольше, чем люди —
И только воспоминания детства
Подчас образуют с предметами
Некий паритет долговечности.
Когда ты извлекла меня из своего чрева,
Нас стало двое. Теперь тебя позвали обратно,
В лоно земли, и я остался один,
Еще не до конца понимая,
Что же мне делать с твоей душой,
Так странно переселившейся в меня.
Возможно, я открыл новую религию,
Уверовав в бесконечность
Чередования коротких и длинных рокировок,
Когда шахматный король
Может позволить себе пренебречь
Заблаговременным снаряжением
Небесной ладьи к отплытию в вечность.
Милая, бедная мама…
Даже не успели износиться,
И мне порой бывает страшно прикоснуться
Ко всем этим плащам, ботинкам, сорочкам —
Последним пережиткам
Лишь во мне продолжающего жить прошлого,
Безвозвратно ушедшего,
Но — бесценно дорогого.
Увы, вещи порой живут дольше, чем люди —
И только воспоминания детства
Подчас образуют с предметами
Некий паритет долговечности.
Когда ты извлекла меня из своего чрева,
Нас стало двое. Теперь тебя позвали обратно,
В лоно земли, и я остался один,
Еще не до конца понимая,
Что же мне делать с твоей душой,
Так странно переселившейся в меня.
Возможно, я открыл новую религию,
Уверовав в бесконечность
Чередования коротких и длинных рокировок,
Когда шахматный король
Может позволить себе пренебречь
Заблаговременным снаряжением
Небесной ладьи к отплытию в вечность.
Милая, бедная мама…
Цугцванг
Толпа площадная опять не дает мне прохода.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
Идем босиком мы по тоненьким краешкам лезвий,
И хочется нам, чтобы времени ход был полезным.
Цугцванг — это долгое бремя от Цуга до Цванга.
Об этом писала баллады безумная Ванга.
Цугцванг — это путы, сомненья и часто вериги.
Непруха, столбняк, депрессняк, пересмешник блицкрига.
Цугцванг — это мили пустыни от Инда до Ганга,
Об этом шептала Пилату безумная Банга.
Мы нежно станцуем с тобой аргентинское танго,
Мне страшно биенье сердец доводить до цугцванга!
Но выпад клинка ускоряет эффект бумеранга.
И каждый защитник невольно похож на подранка.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
И — нету полезных ходов у держав и народов.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
Идем босиком мы по тоненьким краешкам лезвий,
И хочется нам, чтобы времени ход был полезным.
Цугцванг — это долгое бремя от Цуга до Цванга.
Об этом писала баллады безумная Ванга.
Цугцванг — это путы, сомненья и часто вериги.
Непруха, столбняк, депрессняк, пересмешник блицкрига.
Цугцванг — это мили пустыни от Инда до Ганга,
Об этом шептала Пилату безумная Банга.
Мы нежно станцуем с тобой аргентинское танго,
Мне страшно биенье сердец доводить до цугцванга!
Но выпад клинка ускоряет эффект бумеранга.
И каждый защитник невольно похож на подранка.
Гроссмейстер застыл над доской в ожидании хода.
И — нету полезных ходов у держав и народов.
* * *
Что наши дни? Судьбы заем,
Пусть даже лиц не повторяем,
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Мы на войну пошли вдвоем.
Он спас меня, в огне сгорая.
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Все, что сбылось, что не сбылось,
Все, что случится в мире с нами,
Священный гул метаморфоз —
Нездешними навеян снами.
Век силуэтом встал в проем.
Что мы в сердцах ни вытворяем!
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Пусть даже лиц не повторяем,
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Мы на войну пошли вдвоем.
Он спас меня, в огне сгорая.
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Все, что сбылось, что не сбылось,
Все, что случится в мире с нами,
Священный гул метаморфоз —
Нездешними навеян снами.
Век силуэтом встал в проем.
Что мы в сердцах ни вытворяем!
Смертью друг друга мы живем,
Жизнью друг друга — умираем.
Микроорганизмы
Спа — место, куда съезжаются любители поспать.
Малахит — недостаток шлягеров у композитора.
Дантист — исследователь творчества Данте.
Сутенер — поборник сути.
Хоббиты — те, у кого много хобби.
Лифчик — маленький лифт.
Чистотел — душ.
Хрусталь — непрочная сталь.
Гуманист — завсегдатай ГУМа.
Колье — иголка в стогу сена.
Алкоголь — стриптиз Алки.
Генофонд — благотворительный фонд крокодила Гены.
Афродита — негритянка в Древней Греции.
Коттедж — жилище для котов и кошечек.
Тунеядец — поедатель тунца.
Простамол — простое средство от моли.
Даная — наложница данайцев.
Расея — страна рассеянных.
Шансон — последний шанс.
Мучитель — любитель мучного.
Облепиха — нашествие мошкары.
Паханы — те, кто больше всех пашут.
Шницель — маленькая пьеса Альфреда Шнитке.
Таксидермист — дерьмовый таксист.
Михалков — никак не Кончаловский.
Олигарх — олигофрен.
Какофония — отходы музыкального производства.
Материалист — сквернослов.
Мастурбация — массовый ввод турбин в эксплуатацию.
Назарет — резиденция Назарбаева.
Желтая пресса — китайские газеты.
Катаклизм — кошачья клизма.
Нудист — чрезвычайно нудный человек.
Нотариус — музыкант.
Капельмейстер — дождь.
Копчик — низкорослый полицейский.
Траханье — война моли с одеждой.
Вернисаж — недовольство работой трубочиста.
Шатенка — девушка, которую постоянно шатает.
Целлюлит — неотредактированное литературное произведение.
Интерпол — трансвестит.
Архимед — главврач.
Вагина — проводница вагона.
Шайба — очень большое лицо.
Сосайтник — а) любитель леденцов; б) фальшивоминетчик.
Каналья — проектировщик итальянских каналов.
Косметика — то, что берут с собой в космос.
Малахит — недостаток шлягеров у композитора.
Дантист — исследователь творчества Данте.
Сутенер — поборник сути.
Хоббиты — те, у кого много хобби.
Лифчик — маленький лифт.
Чистотел — душ.
Хрусталь — непрочная сталь.
Гуманист — завсегдатай ГУМа.
Колье — иголка в стогу сена.
Алкоголь — стриптиз Алки.
Генофонд — благотворительный фонд крокодила Гены.
Афродита — негритянка в Древней Греции.
Коттедж — жилище для котов и кошечек.
Тунеядец — поедатель тунца.
Простамол — простое средство от моли.
Даная — наложница данайцев.
Расея — страна рассеянных.
Шансон — последний шанс.
Мучитель — любитель мучного.
Облепиха — нашествие мошкары.
Паханы — те, кто больше всех пашут.
Шницель — маленькая пьеса Альфреда Шнитке.
Таксидермист — дерьмовый таксист.
Михалков — никак не Кончаловский.
Олигарх — олигофрен.
Какофония — отходы музыкального производства.
Материалист — сквернослов.
Мастурбация — массовый ввод турбин в эксплуатацию.
Назарет — резиденция Назарбаева.
Желтая пресса — китайские газеты.
Катаклизм — кошачья клизма.
Нудист — чрезвычайно нудный человек.
Нотариус — музыкант.
Капельмейстер — дождь.
Копчик — низкорослый полицейский.
Траханье — война моли с одеждой.
Вернисаж — недовольство работой трубочиста.
Шатенка — девушка, которую постоянно шатает.
Целлюлит — неотредактированное литературное произведение.
Интерпол — трансвестит.
Архимед — главврач.
Вагина — проводница вагона.
Шайба — очень большое лицо.
Сосайтник — а) любитель леденцов; б) фальшивоминетчик.
Каналья — проектировщик итальянских каналов.
Косметика — то, что берут с собой в космос.
* * *
Два раза, два раза в жизни
Ты опоила меня ядом любви,
Дважды я принял от тебя
Это снадобье жизни и смерти.
В первый раз ты сказала, что любишь меня —
И погрузила меня в самый сладкий из снов;
Я спал долго и безмятежно,
Наслаждаясь взаимностью притяжения.
Во второй раз ты сказала, что любишь другого —
И рассеяла свое колдовство отравой пробуждения.
И был яд счастья мертвой водой,
И был яд измены водою живою.
Ты опоила меня ядом любви,
Дважды я принял от тебя
Это снадобье жизни и смерти.
В первый раз ты сказала, что любишь меня —
И погрузила меня в самый сладкий из снов;
Я спал долго и безмятежно,
Наслаждаясь взаимностью притяжения.
Во второй раз ты сказала, что любишь другого —
И рассеяла свое колдовство отравой пробуждения.
И был яд счастья мертвой водой,
И был яд измены водою живою.