Объявленье: "Продаются крылья"
Я куплю и махом от земли:
над мостом, над Камой, над Итилью…
Ну, куда там дальше журавли?

Нет, я знаю, дальше — серой пылью:
"Продаются крылья к "жигулю"…"
Ну и ладно. Главное, что крылья.
Продаются крылья. Я куплю.

Лиственниц унылые, ломаные лапища,
голые акации, как запястья вдов.
Улица Веселая — значит рядом кладбище:
злая топография старых городов.

Золотом по трауру: "Сыну Анатолию…",
катафалк от "Статима" длинный, как паром.
Через 200 месяцев, может, чуть поболее,
ляжет фотография в серенький альбом.

Там друзья от солнышка слабоумно щурятся,
А я еду медленно, как аристократ,
под смешную музыку по Веселой улице,
по Веселой улице головой назад.

Теплые камни, теплые руки.
Это сентябрь, Иссанжо.
Ветер, ручья монотонные звуки,
танец травы… Хорошо.

Здесь, в лягушачьих верховьях Луары,
времени резкая сталь
кажется мороком: пламя пожара,
теплая мамина шаль,

пряный Ханой, розоватый Таити,
белый на солнце Харбин,
Сидней: прибоя прозрачные нити,
стон самолетных турбин…

Те, что в Нью-Йорке, и те, что в могиле,
равно теперь далеки.
Спорили, ждали, встречались, дружили.
Опий, абсент, кабаки.

Стоп. Пусть затянутся старые раны.
Прошлое — блик на воде.
Умер недавно Георгий Иванов.
Все. Никого и нигде.

Что остается? Прозрачнее рая
злато московского сна?
Это заемная память. Чужая,
слишком чужая война.

На фиг! Не помнить! Забыть о разлуке!
Сердце — взведенный курок.
Теплые камни, теплые руки,
танец травы. Ветерок…

Зовите меня Измаил.
Зовите меня, как хотите.
Что имя? Полоска чернил
на русском, латыни, иврите…

Людское прозванье — обман,
насмешка, дурная трава.
Есть небо и есть океан,
а впрочем, и это слова…

Сражаться за имя? Простите…
Ни воли, ни смысла, ни сил.
Зовите меня, как хотите.
Зовите меня Измаил.

Так и надо верить в обещанья,
твердо зная, что цена им ноль.
Там, на самом краешке прощанья,
будут только музыка и боль.

Будет боль, унылая, дурная,
липкая, как старый-старый крем.
Музыка свернется, замирая,
спрячется как будто, а затем —

медсестрицы пальчики смешные,
лед по вене, и опять она:
ах, какая музыка, родные!
Ах, какая музы… Тишина.

Листья серые, пиво вокзальное,
фонари — как оранжевый лед.
Вроде, дождь. И такое печальное,
иудейское: "Это пройдет".

Не пройдет, а, скорее, забудется,
тишину забывают всегда.
Ну, кому они — плоская улица,
ровный ветер, большая вода?

Остаются другие события:
жесткий свет, женский мат, пьяный плач,
отправленья, уходы, отплытия —
память — это приют неудач.

Память это приют… Ставлю точку.
Память это ночлежка страстей.
Я ворую финальную строчку:
"Листья серые камня мертвей".