Конфликт этот стартовал в позднебрежневские времена.
У завуча-историка, в возрасте двадцати лет потерявшего на фронте ногу, ампутированную выше колена и, будучи еще начинающим педагогом заполучившего незавидное прозвище Раскладной – при ходьбе негнущуюся деревяшку приходилось выносить по дуге вбок, – было двое детей. По сути, из разных поколений. Дочь, пятидесятого года рождения, и сын, шестьдесят восьмого – когда он родился, дважды отцу уже стукнуло сорок четыре.
Последыша назвали Толей. Рос он вездесуще-суетливым, по любому поводу спеша высказаться. В каждой бочке затычка – это именно про него.
Впрочем, учился паренек почти на одни пятерки.
Еще с младших классов его, легко забываюшего о своих обещаниях, окрестили Болтуном. Позднее прозвище это фатально переродилось в сходно-тухловатенькое – Болтыш: так называют неоплодотворенное, без зародыша, яйцо. Негожее ни под наседку, ни в пищу. Толик не единожды дрался, не желая мириться с позорной кликухой. Раз даже к отцу воззвал: как бы от нее избавиться?
– А никак, – ответил тот. – Не удастся. По крайней мере, в этой школе.
– Между прочим, в нашей выучке тебя втихую тоже дразнят. Знаешь, кем? – раздраженно вырвалось тогда тайное у сильно раздосадованного мальчишки.
– Конечно, – разительно удивил его в ту минуту отец.
– И не обидно?
– Ну, еще бы… Ведь не сам же я себя по дурости ноги лишил. Или вот наш физрук Староконев – глаза. Ты про его-то прозвище в курсе?
– Ага. Косой. Говорят, вроде по пьяни прицелом на сук напоролся.
– Эх ты, охальник! Слышал звон… Василий Николаевич – фронтовой летчик. После тяжелейшего воздушного боя – один против трех "мессеров" – чудом, с осколком в глазу, до своих дотянул, истребитель спас. Он этот осколок и им располосованный шлемофон как память о боевой юности хранит. Мы Родину от нелюдей защищали, а вы, по глупости малолетней да необъяснимой жестокости, за наши раны и кровь нас же – и носом в дерьмо. Не судите, да не судимы будете. Фраза хоть и библейская, а бесспорная. Впрочем… И с телесными изъянами надо стараться жить полноценно. Ну, а ты, сын, прозвище свое поделом заслужил. За язык без костей, за необязательность, за "и так сойдет".
– Но я ж не знал… – рефлекторно тронул мальчишка овальную плоскую родинку лентиго на левой щеке. – Про физрука, значит… А он сам не рассказывал… – окончательно съехал паренек с темы собственной кликухи.
– Зачем? Я ведь тоже всякому не объясняю, что в танке горел. Гадости же и про меня измышляют. Мол, во хмелю под поезд угодил и прочее в том же духе.
Толик смущенно отошел от отца…
Классным руководителем у мальчишки после "началки" стала русистка Алевтина Филипповна Полякова. Дородная с юности, она поначалу пыталась – впрочем, халтурно – бороться со склонностью к ожирению. Перепробовала кучу диет, с ленцой иногда занималась гимнастикой… Однако после тридцати расплылась безнадежно. Вес женщины резво перевалил за сто кило, а на пухлом лице, обрамленном короткими светлыми кудряшками, обозначились обвисшие лоснящиеся щеки и вырос тройной подбородок, студнем сотрясавшийся при волнении. И никакие усилия – сдавливание теннисного мячика подбородком, медовый массаж, втирания всяких кремов и даже отчаянное лупцевание шейных складок скрученным в жгут мокрым полотенцем – к их исчезновению не привели.
Как и многие учителя той, да и иных российских школ, Полякова со временем заполучила прозвище. Не по характеру или сфере деятельности, а (так случается много чаще) по схожей наружности и весьма нелестное: Жаба.
Было время, когда она серьезно нацеливалась на место Раскладного, внушая на всех уровнях, что инвалид первой группы просто не в состоянии полноценно исполнять обязанности зав. учебной частью. Мол, здесь явно требуется кто-то и помоложе, и поздоровее. И что – ах, если бы только ей поверили и доверили…
Алевтина Филипповна даже пыталась надавить на директора школы и заврайоно через мужа – работника райкома. Не прокатило: директор, сам участник войны, прошедший ее в полковой разведке, натвердо придерживался иной точки зрения: в его школе всякий завуч должен быть только мужчиной!
Отношения у Поляковой с Толиком установились перманентно конфликтные. Начиная с того, что русистка яро не терпела забывчивости и трепа. Но главное: комплексуя по поводу неудавшейся педагогической карьеры и упорно продолжая считать, будто виновен в том именно не возжелавший "подвинуться" Раскладной, женщина свой субъективизм к отцу проецировала на сына. (Подобного рода поведение больше свойственно как раз детям, склонным переносить неприязнь к конкретному учителю на его предмет.) И стоило Толику в чем-то, пусть по мелочи, проштрафиться, классуха тотчас спешила наябедничать о попрании школьных устоев начальнику-родителю, упиваясь недолгой специфичной властью над ним.
Вкушать это сладостное чувство винительнице ничуть не надоедало.
– Как же так? Вы – зав. учебной частью, опытный педагог, и нас, рядовых учителей, во всех вопросах воспитания должны направлять и поправлять... Сына же столь явно упускаете, – с наслаждением выговаривала Алевтина Филипповна Раскладному, вновь вторгнувшись на перемене к нему в кабинет. – Он же мне урок сегодня едва-едва не сорвал! Да! – И многоэтажный "бурдюк" русистки гневно заколыхался. – Убедительно требую уделять его воспитанию должный надзор!
– Нельзя ли поконкретнее? – прервал тогда историк поток возмущений.
– Можно и нужно. Значит, сегодня мы изучали фразеологизмы. В качестве одного из примеров я использовала идиому "кот наплакал". Пояснила, что хотя слезные каналы у кошек и есть, самих слез от них не дождешься. Отсюда и пошло упомянутое выражение, обозначающее ситуацию, когда кого-то или чего-то гораздо меньше необходимого или ожидаемого.
– Прошу прощения, – прервал мини-лекцию Раскладной. – А вот я где-то читал, что здесь имело место транслитерирование. То есть арабский оборот "коты наилак" – изначально лишь: "перестать получать достаточно денег", а по-нашему: "чтоб ты жил на одну зарплату", передали буквами русского алфавита. Ну и потом еще подкорректировали. Только со временем смысл устоявшейся фразы почему-то резко расширился до значения мизерного количества уже всеохватно.
– В данном случае вариации генезиса не столь важны! – не позволила втянуть себя Полякова в этимологический спор. – Значит, я предложила подобрать синонимы к расхожему словосочетанию. Высказывались, надо сказать, активно. И "с гулькин нос", и "очень мало", и "всего ничего"… "Недостаточно", "на донышке"…
– Ну, это-то я понял, – снова вклинился Раскладной. – Конкретно к Анатолию у вас какие претензии?
– Большие! – пришел в движение могучий подбородок. – Он на галерке сидит. Думал, не услышу. А я услышала! Знаете, что он ляпнул?
– Пока нет.
– Кот наплакал – кот накакал! Еще и с таким глубокомысленным видом! А весь класс триумфально ржал, громче табуна диких лошадей! Откуда в лексике шестиклассника, позвольте спросить, почти нецензурщина?
– Отнюдь. Вполне приличный глагол для обозначения естественных надобностей. По поводу же процитированной вами фразы – кажется, догадываюсь о ее корнях. У моей сестры сиамская кошка имеется. В кои-то веки нашли ей аналогичной породы жениха, случили. Ну, а одного мальчика из приплода придарили нам. Вот с переменным успехом учим теперь котика в противень с песком ходить, но вчера он посреди кухни нагадил. Ассоциация ясна?
– Да уж конечно! Только это вашего сына не оправдывает! И сегодняшний случай – вовсе не первый, когда он во время уроков несусветицы и завиральные идеи выкрикивает. Так дальше продолжаться не может! Еще скажите спасибо, что я пока до директора не дошла! А по большому счету давно следовало бы! Да!
Фронтовик, возраст которого на тот момент приближался к шестидесяти, классной руководительнице сына отнюдь не симпатизировал.
– Я-то, конечно, с ним поговорю, – пообещал он. – Но, на мой взгляд, вы опять палку перегибаете. Ничего такого, как вы утверждаете, чуть ли не криминального, Анатолий не совершил. Ну, брякнул с места глупость, так я и не оправдываю... Однако и вы не забывайте: ему всего-то двенадцать!
– Фундамент воспитания закладывается в детстве! Сами о том твердите! – витийствовала Полякова. – Только к собственному сыну этот тезис почему-то не желаете применять! А он, чувствуя вашу поддержку, на голове готов ходить!
– Ну, это уж вы явно через край хватанули! Анатолий ничем не хуже сверстников! – возражал Раскладной.
– А должен быть примером для всего класса! – гнула свою линию Алевтина Филипповна. – При таком-то заслуженном отце!
– В ваших последних высказываниях усматривается недобрая ирония. Ага, звонок. Что ж, напоследок – в коллекцию синонимов к наплакавшему коту. Две консервные банки плюс дыра от баранки. Извините, у меня урок…
"Банки-баранки… Яблоко от яблони… Не-ет, только к директору!" – распаляла себя не удовлетворенная разговором русистка, грузно топая по коридору.
Особо же следует рассказать, как в начале седьмого класса сын Раскладного угодил в серьезный переплет и разряд неблагополучных учащихся.
В один из сентябрьских выходных он собрался на новый фильм. Но в тот день даже до кассы кинотеатра не дошел. На подходе к нему попался на глаза хулиганистому дылде-девятикласснику из соседней школы, не подозревавшему, что перед ним – сын завуча, а то бы наверняка поостерегся связываться.
– Мелочишку на кинчишку… Ну-кась! Быстро карманы вывернул! – не особо страшась прохожих, в лоб потребовал дылда.
– У меня ровно себе на билет, – явно не спешил расстаться с деньгами Толик.
– В упор не колышет! – отрубил озлившийся девятиклассник. – Слышь, ты, чмошник тупорылый… Могу ведь для понятливости и по мордасам вкатить!
– Попробуй – пожалеешь… – решительно сжал кулаки Толик.
Но дылда "по мордасам" бить не стал. Он подло ударил несговорчивого паренька ботинком в пах. От дикой боли мальчишка моментально сложился вдвое, прижав ладони к ушибленному месту и тщетно пытаясь вздохнуть. Грабитель меж тем предприимчиво обшарил карманы жертвы, выудил несколько монет, разгреб их по ладони, деловито пересчитал.
– Вот выручил, – издевательски хлопнул он Толика по согнутой спине. – Теперь дуй домой и зубри, зубри, зубри. Ученье – свет, неученье – сумерки! Хо-хо!
И, донельзя довольный, поспешил к кинотеатру…
Жаловаться обиженный не пошел. Выслушал участливые слова двух параллельноклассников, наблюдавших бесчестный удар… А затем удачно отыскал на ближайшей мусорке кусок ржавой трубы-дюймовки с полметра длиной. Там же, в закутке, потренировался в обращении со своим "холодным оружием". Потом обернул его старой газетой и засел в засаде на лавочке.
Обидчика он нагнал в нескольких кварталах от кинотеатра, когда ничего не подозревающий дылда высматривал очередной объект для быстрого обогащения.
Трубой Толик с размаху врезал сзади. По затылку врага. Что есть силы.
Более чем удачно: девятиклассник неловко завалился набок, потом на спину. Пользуясь этим, ограбленный с прыжка безжалостно приземлился ему на гениталии.
– Понял теперь, как мне больно было? – уточнил он у скорчившегося в позе эмбриона жалисто взголосившего врага.
Улепетнуть вершитель справедливости не успел. Трое мужчин, один из которых оказался пенсионером МВД, привлеченные тоскливым воем поверженного, задержали драчунов, препроводив обоих в милицию.
Давно состоявший там на учете девятиклассник поначалу факт избиения и ограбления младшего отрицал. Однако свидетелей начальной фазы конфликта оперативно разыскали, и они стопроцентно подтвердили показания Толика.
В финале разбирательства принимала участие и Полякова. На следующий же день она наступательно высказывала свое "фу" отцу-завучу.
– С таких лет – и такая жестокость! – возмущалась Алевтина Филипповна. – Откуда? Напасть сзади, колотить люто, нещадно, металлом по голове! Он же человека убить мог! Да!
– Ну, а о том, что сей человек, который моего сына и старше, и сильнее, его раньше не менее жестоко избил, деньги отнял и кино лишил, вы почему-то забываете? Анатолий, в силу своих возможностей, нашел способ самостоятельно поквитаться с заведомо превосходящим его физически хулиганом! Заодно начинающему гопнику и мозги промыл… Уверяю: на будущее он трижды три раза подумает, прежде чем вновь решиться младших грабить!
– Однако каким именно образом ваш сын действовал! По сути, учинил форменный самосуд с явной опасностью для чужой жизни! Это не по-советски! Коль уж так случилось – расскажи о том учителям, родителям. Они и будут принимать соответствующие меры. Кто ему мешал, если он знал, что хулиган на сеансе, быстренько домой возвратиться и об инциденте доложить?
– Скорее, заложить… Только кому? Мы с женой с утра к родственникам уезжали. В школе в воскресенье – разве сторож. Вашим же адресом сын не располагал. И даже если бы его выяснил, крайне сомнительно, будто из-за сорока-пятидесяти копеек вы бы немедленно помчались в милицию. Да и вообще: достойно он поступил! Как настоящий мужчина, не опускаясь до фискальства! Хотя признаю: палку перегнул. За что уже и поплатился. По полной программе.
– Как отпетый хулиган он поступил! Вы в корне неверно воспитываете сына! – школила завуча русистка. – Порочно! Несвойственно нашему строю! Да!
– Мне, как отцу и как педагогу, виднее!
– Я сильно в этом сомневаюсь!
– Ну, а я – нисколечко! И по праву родителя сына защищать буду всегда!
– Были бы вы правы – не оказался б он на учете в милиции! – победоносно подытожила Алевтина Филипповна. – Жутчайший стыд и позор для нашей школы!
От дальнейшей полемики Раскладной тогда воздержался. Только губы сердито сжал и глубоко, страдальчески вздохнул.
Перенесемся теперь на несколько месяцев вперед.
Накануне Дня Победы Полякова запланировала читательскую конференцию "Великая Отечественная война в произведениях советских писателей". Толику же поручила, плюс к чтению наизусть отрывка из "Сына полка", еще и рассказать о боевом прошлом Раскладного. Ведь он оказался единственным в классе родителем-фронтовиком, остальные-то папы были гораздо моложе него. И надо же было так случиться, что подросток собирался поподробнее расспросить отца о пережитых баталиях именно накануне культмероприятия – чтобы назавтра в своем выступлении "по свежим впечатлениям" ничего не упустить, – и напрочь забыл подойти в тот вечер к родителю. Еще и книжный текст выучил через пень-колоду. Сама же классная руководительница захлопоталась, не проконтролировав малонадежного ученика. Впрочем, все это, как говорится, было бы еще полбеды, однако в класс – ну, совсем уж некстати! – нагрянул заврайоно.
Картина маслом…
– По обыкновению в своем репертуаре! – желчно распекала классуха Толика – пока один на один – после занятий. – Ни капли стыда! Да! Хоть кол на голове теши: никаких сдвигов к лучшему! Наобещает с три короба, а потом "с чистой совестью": "Извините, заспал, упустил из виду, память отшибло!" Полнейшая безответственность! Интересно бы узнать: как ты дальше-то жить собираешься?
– Не хуже других, – насупленно огрызнулся семиклассник.
– Вот-вот! Не хуже! Свежо предание, да верится с трудом! – И огромный подбородок боевито заколыхался. – Э-эх, чудо беспоминное! Не выйдет из тебя ничего путного! Недаром Болтышом-то окрестили! Тоже никчемный и негодный ни на что растешь! Да!
– Ах, значит, я – Болтыш? – мгновенно ощетинился Толик.
– Во всяком случае, не я же тебе это зазорное прозвище прилепила, – саркастически усмехнулась Полякова. – Запомни: по заслугам и честь…
– Ага… Ладно… – И Толик раздумчиво коснулся крупной родинки на щеке: привычка-паразит. – Пусть я – Болтыш… – Подросток уперся в классную руководительницу упрямым жалящим взглядом. – Зато ты тогда – Жаба!
И после мини-паузы дерзко усугубил-утвердил, растягивая начальный согласный звук:
– Жжжаба! Жжжаба!! Жжжаба!!!
На какое-то время Алевтина Филипповна впала в ступор: застыла, надрывисто ловя воздух ртом, с выпяленными глазами, исступленно сжимая пальцами классный журнал… Наконец, трудно сглотнув, рявкнула:
– Ты-и-и!
И со второй попытки неловко вскочила со скорбно скрипнувшего стула.
– Негодяй! Хам! Паршивец! Пошли! Бегом! К отцу!
Русистка воинственно стиснула тонкое запястье Толика своей крупной тестяной ладонью.
– Пусти! – упираясь всем худеньким телом, изогнулся мальчишка. – Не имеешь права! Хватать!
– Я т-те сейчас покажу права! – грубо поволокла его Полякова к двери в коридор. – Ты у меня в момент из школы вылетишь! Да! А-ай! – внезапно взвыла она: Толик впился зубами ей в руку пониже локтя, едва не прокусив до крови…
– Суть конфликта мне ясна, – выслушав обе враждебные стороны и внешне сохраняя спокойствие, заявил Раскладной, сидя за своим рабочим столом, перед которым угнездилась на стуле отчаянно трясущая подбородком Полякова и, набычившись, стоял Толик. – Сын, а ну-ка пойди, погуляй пока в коридоре…
А когда мальчишка вышел, мрачно-раздраженно поинтересовался:
– Ну, Алевтина Филипповна, и как теперь из крайней ситуации выходить?
– И вы еще спрашиваете? – донельзя возмутилась русистка. – Для начала – пусть зарвавшийся мальчишка извинится! В присутствии всего класса! А дальше требую вынести этот вопиющий инцидент на заседание педсовета! Уж там-то живо дадут принципиальную оценку, в каком именно моральном духе зав. учебной частью воспитывает собственного сына! Да!
– Нет! Совсем не кругло выходит! – сгустил мечевидные брови Раскладной. – Как там у дедушки Крылова? "Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?" Изначальното ведь это вы Анатолия обозвали. И еще потом, разно-многократно. Плюс, непонятно по какому праву, посмели вслух перечеркнуть все его будущее. Ну и с чего вдруг такая уверенность, что мой сын в жизни ничего не достигнет? Где незыблемые на то основания? Лишь само время единственно и сможет рассудить, насколько вы прозорливы. Разумеется, личное мнение на сей счет вам никто не запрещает иметь. Но вместе с тем держите-ка его глубоко при себе! И – повторяю и акцентирую: зачинщиком конфликта явились именно вы!
Полякова при этих словах дернулась на стуле и слегка подалась вперед, явно собираясь возразить. Но Раскладной протестующее поднял руку.
– Минуту! Само собой, я сына ни в коей мере не обеляю, однако его выпад хотя бы объясним. Он ведь, как мог, защищался. И уж простите за эту параллель, примерно тем же макаром, как от хулигана, избившего его и обобравшего. Затевающий бой без правил всегда рискует огрести обратку на столь же беспринципный манер.
– По-озвольте! – в бешенстве взвопила Алевтина Филипповна. – За эдакое оскорбляющее сравнение… Я на вас! В суд! Иск!
– Без возражений, – хмыкнул, согласно разведя руками, Раскладной. – Только приплюсуем к словесным оскорблениям, что вы при любых обстоятельствах также не были правомочны школьника, как преступника, за руку цеплять и тащить волоком. Это, пардон, никому не понравится, потому вас и укусили. А что Анатолию еще оставалось? Весовые категории разные, а чувство собственного достоинства, как и у любого другого, имеется. Вы же это чувство – через коридор, на виду у всех, волоком и в пыль растереть возжелали. Осознаёте?
Завуч повертел в руках толстый красно-синий карандаш, хмуро сунул его в гипсовый стаканчик с барельефным рисунком из ракушек.
– По справедливости если, так вы первая перед моим сыном извиняться должны, а уж он – следом. Только я уверен, что на это у вас мужества недостанет, хотя варварски нарушить каноны педагогической этики – пожалуйста. Так что вот вам мое предложение: забыть этот… ммм… схлест – другого слова и не подберу. Тем паче, что кроме нас троих о нем пока никто не знает и – со своей стороны могу вам твердо обещать – не узнает. Ну, а с Анатолием у меня дома состоится более чем серьезный разговор. И в чем он неправ, я ему сам подробно растолкую.
– Ни за что! – воинственно провозгласила Полякова. – Исключительно через педсовет! А за травму… – русистка еще раз продемонстрировала уже побледневшие следы укуса, – он у меня отдельно ответит! Если надо, и до районо дойду! На сей раз сына, как обычно, не выгородите! Да!
– Архиглупо, – отреагировал завуч. – В таком случае вынужден буду поставить вопрос перед тем же районо, допустимо ли после содеянного вам заниматься педагогической деятельностью вообще.
– Вы… Вы его во всем покрываете! – задрожали шейные складки. – Используя служебное положение! А он уверен в безнаказанности за широкой отцовской спиной, вот и вытворяет… Такое!!! Я, к примеру, специально детей в другую школу отдала! Уж меня никто не упрекнет, что особые условия им создаю!
– Это сугубо ваше личное дело, – прокомментировал Раскладной. – А мне, знаете ли, удобнее, когда наследник под боком. На протезе-то далеко не разбежишься… Дочь, кстати, тоже у нас обучалась – и ничего, уже в люди вышла: институт окончила, работой довольна, прекрасная семья, сына-второклассника растит. Не отличник, но хорошист…
– Вы с больной-то головы на здоровую не переваливайте! – воинственно перебила Алевтина Филипповна. – Сейчас речь не о внуке, а о сыне вашем идет. До сегодняшнего дня меня еще никто и никогда в глаза Жабой не обругивал! Как у него только язык-то повернуться посмел?!
– А за глаза – в курсе? – жестко вопросил завуч. – Или, может, будете уверять, что впервые в жизни о своем прозвище от Анатолия узнали? Что вы сами-то ему заявили? "По заслугам и честь", так? Так и кушайте то же с маслом, никуда теперь не денетесь. И он от ему прилепленного… по крайней мере, пока аттестат не получит. И я с наклеенным ярлыком помру, хотя, мыслю, ну никак его не заслужил. Про три четверти других наших учителей, в ту же линию "маркированных", сейчас промолчим. Поймите: с этим просто надо научиться жить, не принимая близко к сердцу. Однако остаюсь при своем мнении, что для школьника услышать его прозвище из уст педагога, а еще и классного руководителя, обиднее вдвойне и даже втройне, нежели наоборот. И руки нечего распускать! А теперь – скатертью дорога. Хоть в райком, хоть в обком, хоть на прием к министру образования!
"Тайну троих" сохранить-таки не удалось. Нетривиальный схлест выкатился за школьные стены, и судачили о нем многие. Однако подробности разбирательств на директорском уровне и в районо широкой публике остались неизвестны. Достоверно лишь одно: вскорости Толика перевели в параллельный класс, в котором, отметим особо, Полякова не преподавала. И до самого выпускного бала подросток при встречах с бывшей классухой нарочито с ней не здоровался.
Время… Непреклонное бескомпромиссное время…
В тысяча девятьсот девяностом году Анатолий окончил Ярославское высшее военное финансовое училище, выслужив лейтенантские погоны, и был назначен на должность начальника финслужбы отдельного десантно-штурмового батальона.
Как раз тогда в России стартовала эпоха "горячих точек", и молодой офицер прошел их не одну и не две, повидав на своем веку немало такого, о чем еще долго не напишут открыто. В армии он получил и новое прозвище: Железный Финик.
После смерти его родителей – мать быстротечно съел рак, а немного погодя, вслед за нею в мир иной ушел и завуч-фронтовик, тяжело переживавший кончину супруги – бывший Болтыш на малую родину не приезжал много лет…
Но вот однажды, по весне за несбывшимся концом света, вдова и пенсионерка со стажем Алевтина Филипповна Полякова, страдавшая от целого букета болезней и потому ведущая малоподвижный образ жизни, сподобилась выйти на прогулку, заодно желая и прикупить кое-какую продуктовую мелочевку.
Доковыляв до главного райцентровского гастронома, женщина, вес которой вплотную приблизился к полутора центнерам, приостановилась, опираясь на клюку и астматично, с хрипотцой дыша. В эту минуту из дверей магазина вышел и спустился по облицованным клинкерной плиткой ступеням здания моложавый, но с густо серебрящимися висками подполковник-десантник в фуражке-аэродроме с высокой тульей. Остановившись неподалеку от Поляковой, он поставил на асфальт серый дипломат, достал зажигалку и пачку "Парламента"…
Алевтина Филипповна скользнула взглядом по мужской фигуре в ладно пригнанной военной форме – и вдруг углядела коричневато-красную родинку лентиго на лице прикуривавшего. В аккурат на левой щеке. Присмотрелась повнимательнее… И сквозь толщу десятилетий внезапно проступил знакомый детский облик. "Неужели он? Ведь определенно похож на отца!"
– Толя? – осторожно-полуутвердительно вопросила бывшая учительница.
Подполковник в свой черед затяжным прощупывающим взором нацелился на безобразно оплывшую сгорбленную старуху с рыхлым лицом, на котором сильно выделялись глазные впадины, а радужка самих глаз почти выцвела; с густо-морщинистой шеей, кажущейся утопленной в грудную клетку; с отечными деформированными суставами пальцев рук и слоновьими ногами. Глубоко, жадно затянулся. Рефлекторно дотронулся до приметной родинки. Наконец кратко, отчужденно обронил:
– Да…
Подхватил дипломат. И стремительно зашагал прочь.