Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ПЕРМЬ НА КАРТЕ ГЕНЕРАЛЬНОЙ. Поэзия


Дети Ра БЕЛИКОВ



Я СКОРО ИЗ ОБЛАКА ВЫЙДУ



Философия бедер

Бедра ее пунцовели! Я глянул
сзади: плетеная татуировка,
креслом в кафе нанесенная ловко…
Тата в тату! О, не ту ли Татьяну
вывел я вечером летним и праздным?..
В нас рокотало "Ркацители".
Было лицо ее бледным, бесстрастным.
Да!.. Только бедра ее пунцовели.

И нарочито на шаг, на полшага
я отклонялся от цели, чтоб к цели
взглядом прильнуть, и, мужская, дышала
улица вслед, и, приникшая, еле
шла на обгон — так они пунцовели!

И на мужскую уже наезжала
женская улица — бедрами тоже,
но не стыдом и закатом на коже,
а вихловатым мандражем — о Боже! —
дескать, неужто вам  э т о г о  мало?!

Мало!.. Коль, следуя вниз по Сибирской
в белом "Роллс-ройсе", по бампер в расстреле,
князь Михаил Александрович сбился
с века — и в полосу встречного быстро
въехал, где бедра ее пунцовели.
Нет "Философии…", Ганька, "…убийства" —
глянь-ка: есть бедра, а ты — не при деле.
Есть лишь одна "Философия бедер".
Ах, Гавриил Мясников*, неужели
не сочинил бы? И был бы угоден
Богу. И бедра тебе пунцовели.



_______________________________
* Гавриил Мясников, он же Ганька — в 1918 году идеолог убийства в Перми великого князя Михаила Александровича Романова, впоследствии описавший сей умысел в работе "Философия убийства" — авт.



Женщина на печке

М. С.

Мне глянулась не женщина, а печка,
в которой бьется пламени сердечко,
а женщина у печки кочергою
тому сердечку не дает покою.
Она живет на улице Подгорной,
и я, Подгорной улице покорный,
люблю молчать у печки — под горою
и взглядывать на женщину порою.
Увы, как печка, женщина не греет
и, может быть, об этом сожалеет.
Так печь вмещает душу человечью,
так женщина была когда-то печью.
Захочешь растопить, а не растопишь:
в глазах зеленых сам себя утопишь.
И станет воздаянием осечки
местечко, отведенное у печки.

Но ежели на печке, как Емеля,
из-под горы я выберусь, хмелея
от женщины, от дыма над трубою,
и так открытой вьюшкою завою,
что на стороны — все ее "Тойоты",
за город увозящие ("Споете?"),
и следом за "Тойотами" — столетья,
какие не смогу преодолеть я,
а женщина… не печкой ли уж правит?
Меня забудет — печку не оставит.



Ключи от храма

В храм не войти. Заезжей магдалине
я передал ключи. На мандолине
мурлычет отчего она так мило
в предбаннике? Наверно, обронила.
Иль выбросила? Там, на колокольне,
куда мы поднялись, и я невольно
от звона расширяющегося
ее приобнял, словно всех и вся,
она вдруг возомнила, что Учитель
ее приобнял. С возгласом: — Учтите,
апостолы, меня приобнял он! —
из храма вышла, не дослушав звон,
и выбросила (или обронила?)
ключи. На банный обморок сменила
храм, что теперь — зимы на передозе —
в меня в упор стреляет на морозе.

Вонзаю коченеющие пальцы
в сугроб, а попадаю в звездный кальций.
Берусь за звезды: мол, ключи нашарю —
макаю в снег потерянную харю!

Я понял, что такое смерть, — когда
ты ползаешь в сугробах мирозданья,
ища ключи от храма, но сознанье
улавливает корочкою льда,
как там, в парной, без лишних колебаний,
соратники шуткуют с магдалиной,
и визг стоит, как звезды над долиной,
как дым бессмертья над прогнившей баней.



Ребро самоеда

— Это кто ж так талантливо про тебя написал?! —
погружаясь в газету, спросила мама.
Я не стал расстраивать маму, что это я сам —
на себя поднял руку и вырвал ребро Адама,
и в тоске первородной из вырванного ребра
сотворил псевдоним под названием "Ева",
оттого-то ко мне так щедра и добра
эта дева.

Мама говорит: — В гости ее пригласи.
Я вам приготовлю праздничный ужин…
Да не ведает мама, что на Руси
никому поэт, кроме собственного ребра, не нужен!

Приглашу-ка я лучше собственное ребро
в бар "Подкамник" — ребро хорошо к пиву.
— Ну и как я тебе, — спрошу, — косой да рябой
и тебя обгладывающий, как наживу?

И взыскующей плоти ее отделенная плоть
не замедлит с исчерпывающим ответом:
— Потому-то из рая нас и изгнал Господь,
что, ребра не щадя, ты от собственного ребра отведал.



Деревце-многоглаз

Воздух дышит землею дождя…
Но пред тем как на клей осязанья
посадить — и листвы не щадя,
и прильнувшего к ней мирозданья —
свет представший, вмещается сплошь
предвесеннее деревце в зренье:
сколько глаз ему выделил дождь! —
изумление? нет, напряженье —
в каждой капле, чью оптику он
всклень на всякую почку примерил, —
с четырех, вероятно, сторон
разглядеть себя, хрупкое, в сквере
жаждет, равно как свет, где ему,
деревцу, суждено оказаться —
ставит на кон древесную тьму:
ну а стоит ли света касаться?



Квадрат для боксерских жен

За рингом жен боксерских нет.
Из тюбиков точеных лица,
выдавливаясь — цвет на цвет! —
с холстиной ринга лезут слиться.

Гнетет Малевича "Квадрат"
неравенство с квадратом ринга,
где Божий зрак моргает над,
как будто ринг — его соринка.

Еще бы! С четырех сторон
веревкой небушко связали…
И "Синий" он, и "Черный" он,
и "Красный" для боксерских жен,
квадрат, сгущающийся в зале!



Валуев и люди

Узкоплечий, медленный Валуев
бляхи чемпионские ворует,
потому что бабушка его,
видимо, со снежным человеком
согрешила в наважденье неком.
Ну и что? А что… А ничего!

Если б я имел такие дуги
тяжкие, надбровные — в испуге
от меня шарахался бы всяк.
Если б я зарос по плечи шерстью,
попривык бы, думаю, к известью
побеждать противника за так —

только несуразным чудом плоти,
в каковое сколько вы не бьете, —
не убудет. Тайсон произнес:
— Лучше Непытайсоном побуду,
нежели по явленному чуду
нанесу я апперкот иль кросс!..

И вопят у ринга те и эти:
— Валуа! Валун! Валуев! Йети!
Что, проголодался? Бляху — на!..
Он людей оглядывает: — Шкеты!
И кладет на плечи эполеты —
как двух кобр на солнце валуна.



Марш долгового облака

21 августа 1915 года во время Галлиполийского сражения Четвертый Норфолкский полк англичан полностью вошел в облако, лежащее у него на пути, облако поднялось вверх и больше этого полка никто не видел…

Я скоро из облака выйду
совместно с Норфолкским полком
и вынесу миру обиду
за то, что никто не знаком —
                                    ни я не знаком, ни полк не знаком,
                                    ни я полку не знаком.

То облако прошлого века.
И, если свидетелей счесть,
уж нет на Земле человека
такого, а в облаке — есть:
                                    и полк в этом облаке есть, и я в этом облаке есть.
                                    А облако есть ли? Бог весть!

И все же оно возлежало
по руслу сухого ручья,
как будто бы жизни начало,
а может финал бытия.
                                    И полк гремел в облаке: "Я-а-а-а!",
                                    и я кричал в облаке: "Я-а-а-а!",
                                    лишь облако "Я-а-а-а!" не кричало.

И то, что прибился к полку я,
ни я не заметил, ни полк,
но облако, битву почуя,
досрочно нас приняло в долг
и взмыло! А мы, маршируя, —
                                    какой, мол, из облака толк? —
                                    про то не возьмем себе в толк.

Пока нас Земля забывает,
в полку прибывает полку,
но в облаке места хватает —
стоит над Землей, набухает.
Эй, кто облака разгоняет!
Что с этим-то? — А не могу!
                                    Ни так не могу, ни сяк не могу
                                    и — хоть об косяк — не могу.

И облако стало Землею,
и облаком стала Земля.
И я сомневаюсь порою:
а если не в облаке я?
                                    И полк повторяет за мною,
                                    что, может быть, в облаке — я?!

Мы здесь не состарились вовсе —
такие, какими вошли.
Из облака выйдем авось мы,
но в облике этом и свойстве
найдем ли признанье Земли?
Узнаем ли сами Земли?..
                                    Узнаем ли мы, не узнаем ли мы,
                                    что мы не узнаем Земли?



Юрий Беликов — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1958 году в городе Чусовом Пермской области. Автор книг "Пульс птицы", "Прости, Леонардо!" и "Не такой". Стихи публиковались в журналах "Дети Ра", "Юность", "Знамя", "День и Ночь", "Воин России", "Зарубежные записки", "Иерусалимский журнал", "Арион", в "Литературной газете". Составитель книги "Приют неизвестных поэтов", куда вошли произведения 40 авторов из глубинной России. Лауреат международного фестиваля театрально-поэтического авангарда "Другие". Живет в Перми.