Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Проза и поэзия



Евгений КАМИНСКИЙ



Евгений Юрьевич Каминский родился в 1957 году. Поэт, прозаик, переводчик. Автор восьми книг стихотворений и нескольких книг прозы. Публиковался в журналах "Октябрь", "Звезда", "Юность", "Литературная учеба", "Волга", "Урал", "Крещатик", "Дети Ра", в альманахах "День поэзии", "Поэзия", в "Литературной газете". Участник поэтических антологий "Поздние пе тербуржцы", "Строфы века", "Лучшие стихи 2010 года", "Лучшие стихи 2012 года" и многих других. Лауреат премии Гоголя за 2007 год. Живет в Санкт-Петербурге.


* * *


Не меньше чем надо,
не больше чем есть,
я — соль Ленинграда,
что с кашей не съесть.

Черны мои вены,
поскольку во мне
голодные гены
блокады одне.

Ни нары барака
не светят, ни срок…
а все ж, как собака,
глотаю я впрок,

живу еле-еле,
а если иду,
то — будто в апреле
по тонкому льду,

с опаской направо,
с оглядкой вперед,
где вечно кроваво
горит небосвод.

Нелепый, как грека,
я вижу уже
грядущего века
жующих Киже,

беспечные эти
на Невском стада
задорных, как дети,
простых, как орда,

которым прикольно
быть крови иной,
которым не больно
идти в перегной,

которым не страшно
до смерти не знать,
что эта вот Раша —
их родина-мать.

Их сила — несметна,
их память чиста,
и всем им посмертно
не нужно креста.


* * *


Бомбою летит стальная "баба",
и душа сжимается: "Не на…"
Только нету сердца у прораба,
если навзничь падает стена,

открывая улице бесстрастно
всю изнанку жизни напоказ:
полосатый окорок матраса,
абажур, корыто, керогаз…

Время то сметет, что не разрушит:
шваркнут чугуны по полу — вжик!
выпорхнут чумазые их души,
и сверкнет улыбкою таджик.

Гастарбайтер жалости не знает
к пережиткам прошлого. Зане
тот, кто здесь не строит, а ломает,
будущим востребован вполне.

Можно и не пачкать рук иному,
а ему куда ж, как не вперед?!
Кто умеет резать по живому,
тот последним, истинно, умрет.

Кончено: зияют раны окон…
Зоркостью ордынца знаменит,
гастарбайтер зрит орлиным оком,
как стекло на сколах кровенит,

"Правды" клок шевелится на стенке…
Дом лежит, но все еще живет,
весь уже землистого оттенка,
как смертельно раненный в живот.


* * *


Вечность не машет руками,
с жаром не бьет себя в грудь.
Спорить к чему с дураками —
вкрик свою линию гнуть?!

Что-то свое вспоминая,
глянет вам в душу, как псих…
Ходит здесь, духом иная,
ищет средь прочих своих.

Ни на кого не похожих?
Годных едва ли на что?
С виду случайных прохожих
в драповых старых пальто?

Вот мы — изгои романа,
с виду случайные сплошь,
смевшие эры обмана
правду не ставить ни в грош.

Духи, на сущие крохи
жившие, право, из тех,
кто, прах от праха эпохи,
смотрит эпохи поверх.

Жизнь проживая на свете,
словно короткий транзит…
Помню, стоишь, и не ветер —
время по скулам скользит.


* * *


Вот и кончены праздники. Радости пьяной взамен
страх похмельный: не пасть бы у врат заводских в полдевятого,
где ты, раб пятилеток, полжизни встававший с колен,
снова под сапогом, но уже — либерала проклятого.

Сорок лет всей душой ты, прикончив бутылку чернил1
жаждал правды одной, сбитый с толку "Московскою правдою"…
А теперь кто бы душу твою, развинтив, починил,
заменив жажду правды прикольной какой-нибудь жаждою.

Зря, выходит, была тобой личная жизнь сожжена,
зря плевал на Париж ты, чихал на волну Адриатики,
на собраниях каясь, мол, родине дура жена
двух солдат задолжала. Так ведь подрастали солдатики!

Ты потом все отдал: и жену, и двух верных солдат
полюбившему вдруг похрустеть человечиной времени…
Кто вчера жаждал правды, сегодня обычно поддат,
и менты в КПЗ его учат под дых да по темени.

И стращает его, тыча пальцем в чертеж, немчура,
и, как пес, ОТК на него тут рычит да паучится.
Если б верить, что завтра настанет в формате вчера,
можно было б, конечно, до завтра, товарищ, помучиться…

Только ведь не настанет. Сам знаешь, поди, не малец.
Будешь жизнь доживать, даже эту, для жизни негодную,
будешь просто не видеть, не помнить, не быть, наконец,
с девяти до пяти извиваясь змеей подколодною…

1
В советские времена — бутылка вермута.


* * *


Душу пока не разъела ржа —
значит, не все сказал.
Нет, не зарежут, хоть ешь с ножа,
хоть уезжай на вокзал

дуру с югов какую-нибудь,
прячась в толпе, встречать.
Это я так… Просто нужен путь
или хоть чувств печать.

Вот и придумай себе возню
с чьей-нибудь там судьбой:
складно расхваливай слов мазню,
чувства покрой любой.

Вот и криви душой без конца.
Только уж на слова,
те, что в ларце золотом Отца,
впредь не имей права.

Этакий полубожок Персей,
что не горит в огне,
небо убив в себе, ради сей
правды земной вполне.


ФАРАОНУ


Пред тобой я возникну внезапно, волнуясь слегка,
потому что твой взгляд ненадежен, как Красная Пресня
и как лед, под которым томится столетий река:
ну как вдруг этот лед под напором истории треснет?

Не спеши, я привык добираться до сути вещей.
Потому-то и буду сжимать тебе горло, покуда
здесь не рухнешь мне под ноги хрупким набором хрящей,
показав на прощанье язык мне свой синий оттуда.

У меня есть опасная бритва, а это как раз
то, что нужно, чтоб вскрыть в сизых недрах невинные свойства
наших слабостей. Ведь и они предусмотрены в нас,
а не только одни вороненые грани геройства.

Запустив в тебя руки по локоть (хватило бы рук),
душу перетряхнув, разобрав до пружинки натуру,
обнаружу ль в тебе я хоть что-то нетленное, друг,
средь сплошного величья, в кровище измазавшись сдуру?!

Разгляжу ли хоть что-то живое за всей ерундой,
хоть во что-то врублюсь наконец на твоем я примере?
Или, кроме химеры здесь править немытой ордой,
ничего в тебе нет, даже чувства к безрукой Венере?

Тыщу лет перебрав, перещупав в тебе по хрящу
(Ангел смерти, уж если явился, то стой и не каркай!),
я хоть память о чем-то нелепом в тебе отыщу,
ну хотя бы о встрече в чулане с чумазой кухаркой?


* * *


Что битому жизнью обиды?
Над перечнем личных обид
бродяга, жующий акриды,
смеется, пока не добит.

Пока не загнулся, курилка,
слюнявит бычка на губе
и весь тут, от пят до затылка,
своей благодарен судьбе.

Из жести мир выкован этот,
из зла и наветов, зане
забыть о себе — чем не метод,
чтоб выжить на этой войне?!

В себе до раба умалиться,
гордыню смирив до зела,
и руку разжать, где синица
дрожала — была не была!

Уж, кажется, что ты для неба,
враждующий с мелким жульем?!
А ведь и в тебе есть потреба,
и ты нужен небу живьем.

Сосчитаны все твои вздохи,
и это тебя удивит,
песчинка бездарной эпохи:
для вечности ты — индивид.

Для тысяч нолей — единица…
Пусть даже в ладони твоей
не корчится больше синица,
не смогшая как соловей.