Должна ли быть литература патриотична? Данный вопрос гремит с новой силой. Культура (и литература как её составная часть) – это ядро цивилизаций – снова выходит на первый план, становится весомым инструментом в большой игре. Культура – на передовой, в доменной печи судьбы, культура стоит значительных сумм и преследует колоссальные цели. Власть имущие ставят её на службу, и надо определяться: какие отношения у неё должны быть с государством.
Если, конечно, отбросить тот оскоминный постулат, что литература и писатель в принципе ничего никому не должны. Утверждение это, активно звучавшее в конце прошлого века, со временем превратилось в modus operandi, но на выходе оказалось, что писателю тоже никто ничего не должен. Прежде всего сам читатель.
Вопрос патриотизма в литературе на самом деле можно – и нужно – расширить до вопроса добротолюбия в искусстве. Оно ведь не может быть выпяченным, навязываемым. Назидание, едкое, точно усмешка обозлённого клоуна, разрушает энергетический заряд. Нет ничего скучнее высокопарных однобоких текстов о том, что Родину и народ любить нужно. И дурно написанные рассказы и стихи о торжестве доброго, ра­зумного и вечного в итоге имеют прямо противоположный эффект, потому что глупость, как верно заметил Дитрих Бонхёффер, ещё больший враг добра, нежели злоба. Тут существует грань, перевалившись через которую добротолюбивая литература начинает походить на сектантскую.
С патриотизмом в общем-то та же история. Люди, по поводу и без начинающие зачитывать пламенные патриотические стихи, слепленные по заветам Незнайки, по меньшей мере настораживают. Однако есть и другой момент, когда патриотизм не только исключается из произведения, но и в принципе становится объектом насмешки, вымарывания, уничижения. И это другая – не менее опасная – крайность.
Английский писатель Джулиан Барнс написал следующую фразу: "Величайший патриотизм – сказать своей стране правду, если она ведёт себя бесчестно, глупо, злобно. Писатель должен принимать всё и быть изгоем для всех, только тогда он сможет ясно видеть". И эти его слова, при всей своей неоднозначности, могут быть точкой отсчёта. Потому что довольный всем или почти всем человек, как правило, писателем не становится. Но видят ли ясно те, кто находится по другую сторону условных баррикад, часто ими же возводимых? Где их бесстрастность? Где их объективность?
Достаточно взглянуть на российский премиальный процесс, эту выставку литературных достижений, чтобы убедиться: побеждают те, кто декларирует не просто критику, но критиканство России, зачастую переходящее в очернение, ненависть. Открывая премиальные списки, мы точно знаем, что никогда не победит книга не то что о великой, но хотя бы о нормальной, удобоваримой России. Выигрывают и собирают лавры те, кто наше настоящее и особенно наше прошлое представляет в кощунственном, жутком свете. Страна-уродина, населённая уродами, где доминируют жестокость, пьянство, бесчестие, разврат, отчаяние. И главное – в ней не может быть места Богу.
Когда начинаешь говорить об этом, получаешь в ответ кривые ухмылки и надменное кхеканье: мол, что ж вы, дружок, везде конспирологию ищете? Однако для того чтобы заговор существовал, необязательно его создавать, можно лишь оформить запрос, выстроить матрицу, и тогда всё будет функционировать так, как надо. Фокус ведь не в конкретной группе лиц, которые определяют вектор современной русской литературы, но в особенностях селекции тех, кто попадает в эту группу. И предъявлять им какие-либо претензии глупо, ведь не станете же вы ругать стаю волков за то, что они предпочитают мясо? "Как сказала на съезде мясников коза Маня: тусоваться с вами – невеликая честь…"
Однако механизм устроен так, что честь оказывается великой. В результате создаются поколения и читателей, и авторов, которые понимают и принимают только такую литературу. Входя в неё, они сознательно или бессознательно размышляют: нам надо писать так, чтобы иметь успех (а он, как писал Достоевский, слишком много значит между людьми), потому что пишущие иначе успеха не имеют. В "Пражском кладбище" Эко показал эту реальность несуществующего заговора.
Буквально на днях мы с коллегами посетили севастопольский филиал МГУ, общались со студентами-филологами. На наш вопрос, кого из современных писателей они знают, кого читали, в ответ звучали имена Акунина, Улицкой, Быкова, Шишкина, из более свежих назвали Яхину. И проблема не в том, что эти писатели не должны называться, нет, но в том, что не упомянуты имена других. Их в принципе как бы не существует.
Почему так? В том числе и потому, что государство ставит авторов в разные условия. Вспомните скандал с Михаилом Шишкиным, отказавшимся представлять Россию на Международной книжной ярмарке. Совесть у человека взыграла, но она молчала, когда его книги за государственный счёт переводились на множество языков мира.
Или вот последние новости: роман Гузель Яхиной выйдет на 16 языках в 24 странах. За счёт нашего государства, ясное дело. Мне симпатична Гузель и как человек, и как автор, но разве её "Зулейха" популяризирует, если угодно, Россию за рубежом, создаёт стране позитивный имидж? Что будет думать болгарский или турецкий читатель о России, прочитав роман Яхиной, – что там живут одни звери? Странное самобичевание и мазохизм – спонсировать то, что уничижает тебя.
Или такова свобода слова, та самая толерантность? Но почему тогда у государства не находится денег на литературу иного крыла? Почему, например, не могут отыскать средства на издание собрания сочинений Владимира Личутина? Что за дифференциация, что за разделение на "правильных" и "неправильных" авторов? Почему российские писатели изначально поставлены в неравные условия?
На самом деле вопрос патриотизма в русской литературе – это вопрос правды. Правды как истинности и как справедливости. И авторы, пишущие условно за или против Родины, должны находиться в равных условиях. Такова справедливость, а правда связана с искренностью. Тексты же, становящиеся мейнстримом (от "толстых" журналов и критики до книгоиздания и книгораспространения), в массе своей ангажированы, искусственно сконструированы и во многом сводятся к фразе, брошенной поэтессой, уехавшей из СССР в Израиль: "Я думала, что ненавижу коммунизм, но выяснилось, что я ненавижу всё русское".
Данная грань здесь действительно важна и показательна. Потому что условно антипатриотическая литература дискредитирует не государство, не власть, а прежде всего народ и всё русское, саму метафизику России. Орда чёрных мигрантов пользует не просто русскую девушку Веру и даже не Россию как территорию на карте, как социокультурное образование, но Россию божественную, Россию историческую, Россию, вспоминая Мамлеева, вечную. Причём делают это зачастую на государственные деньги.
У Юрия Шевчука, знатного оппозиционера и вместе с тем искреннего патриота, есть известные строки:

Так вот, со многими современными российскими литераторами – обратная история. Родина не нравится им изначально, те же, кто её населяет, вызывает почти физио­логическое отвращение. Оттого напоказ, на потеху, часто того не скрывая, они плюют во всё русское и тем гордятся.
Но фокус в том, что, несмотря на все обманки и профанации, читатель всё больше отвечает писателю взаимностью, также плюя в него. Читатель становится равнодушен к современной литературе. И те, кто находится на вершине рейтингов, не способны стать истинно народными, общероссийскими авторами. Их произведения предназначены и раскупаются теми, кто против этого народа выступает. Людьми действительно читающими, образованными, думающими, но антинародными, хоть и стабильно дающими показатели продаж.
Те же, кто с этим народом быть хочет, кто является его частью или мимикрирует под него, ситуация не менее тоскливая. Условно народническая – или имеющая шансы, желание стать таковой – литература выродилась, отработанным клином застряв в прошлом, в настоящем же она представляется архаическим маргинальным инородным телом. В том числе от того сознание читателя пытается захватить – подчас ей это удаётся – так называемая массовая литература; массовая не в плане количества, но в плане качества.
И всё же когда мы говорим, что в России читают мало или не читают вообще, это лукавство. У нас плохо с чтением современной русской литературы, которая планомерно, год за годом, обманывала ожидания читателя. Он, может, и шёл в книжный, дабы честно приобрести очередной национальный бестселлер или большую книгу, но вместо этого получал странную подделку, где ему снова и снова рассказывали, как он нищ и убог, опуская в чан с экзистенциальным дерьмом. И тогда, потерпев, попытавшись, народ стал отказываться от этого. Литература подорвала, растеряла доверие читателя, оказавшегося меньшим мазохистом, нежели государство. Ему тут же попытались объяснить устами литературных критикесс и толстожурнальных главредов: мол, вы просто ничего не понимаете, у вас нет вкуса, вы серость. Но не сработало.
На самом деле народ всё понимает. Вот только для чтения выбирает иное. Последние опросы показывают, что в России читают, но читают главным образом классику. Охотно и много. Интерес к ней не падает. А причина того проста. В классике, отшлифованной, отобранной временем, нет лизоблюдских од, но в то же время нет и ненависти к своему народу, к Родине, к подлинно русскому.
Грибоедов в "Горе от ума" посмеялся над типажами российскими, однако Грибоедов погиб за свою страну. Достоевский, критиковавший много и отчаянно, был русским патриотом, человеком, впервые сформулировавшим концепцию русской идеи. Лев Толстой писал критические письма императору, но при этом защищал простого мужика. И такая – тут можно вспомнить всё ту же фразу Джулиана Барнса – позиция, которая по-прежнему, что называется, у всех на слуху и перед глазами, остаётся востребованной, формирующей культурную, а значит, и цивилизационную повестку. Когда очередной лауреат очередной премии говорит, что писать как Толстой и Чехов сегодня нельзя, он вновь лукавит, потому что не нельзя, а просто он и его собратья так не могут. Писательский масштаб и творческий гетеродин не те.
Жить по совести, писать по правде, любить свой народ – вот писательские рецепты, и это не общие слова, а конкретное руководство к действию, первоосновы, которые меж тем утрачены. Ведь их так долго высмеивали и дискредитировали, хотя в итоге высмеяли и дискредитировали по большей части самих себя, оставшись в горделивом болезненном одиночестве.