Отправляюсь к Орхону...
И родственный зов
Окликает меня из далёких веков.
Отправляюсь к Орхону...
Провожатый в пути –
Дух, который велит мне идти.
Может, пламень тысячелетий во мне.
И ужели ни искры не вспыхнет
в степной пелене?
Отюкен – легендарное имя страны,
Где мой пращур
знавал колыбельные сны.
Снеговые вершины белеют вдали,
Остужая огни отогретой земли,
Здесь когда-то улус огневой обитал,
Жар души клокотанию рек передал.
И тропинки летят, разбегаясь вразброд.
Целой жизни не хватит ходоку этих троп.
Зеленя пережили расцветы долин,
Воцарилась в округе
осенняя стынь.
Застилает глаза мне невольно слеза,
Взор прикован к натянутым струнам дорог.
И давно позабытых эпох голоса
Обступают меня: «Ты откуда, ходок?»
И полжизни томит меня эта печаль,
Тьму других поглощая...
И безбрежная даль
Промелькнувших веков раскрывает скрижаль,
Как врата в неизведанный мной до сих пор
Благодатный заветный простор.
И куда путь держать, и стремиться куда?
Мне огня в очаги не вдохнуть.
Как постичь мне, когда же, когда
Обозначил улус исторический путь?
Оседал пращур мой в тридевятых краях,
Но в чужбинах пришелец пребывал в чужаках,
Я теперь – как дитя, что резвится на дне
Океана, который истаял в волне.
И огромная степь – океанское дно,
Я в безбрежной пустыне – только пятно.
Вот валун, где резвился когда-то шалун,
Вот тропа, где мой пращур
встарь проскакал,
Вот начало начал, всех походов канун,
От Машрига в Магриб мой улус доскакал.
И уста родников снова мне открывал
Перезвонами струн звонкоструйный дастан.
И когда здесь прошёл по тропе караван?
Взвился древний улус, как самум, до небес,
И барханом застыл, каменея, прибой.
Мы, измучась земной бесконечной войной,
Вжались в сердце своё и замкнулись в себе.
Смутный гул океана опять на слуху,
Будят тяжкие волны седую тоску.
Обойдя белый свет, первую колыбель
Я увидеть хочу, как заветную цель,
Я к Орхону спешу – шлет привет и поклон
Благодарный гонец из далёких времён,
И река ждет меня, как праматерь седая,
Заждалась, берега нараспах обнимая.
Равномерен улуса старинный уклад.
И в неспешном потоке хлопотных дней
Жены пестуют быстро растущих детей,
а мужья – поголовье коней.
Монгольская юрта само колдовство,
Войти-то легко, выходить – каково!
Хозяин пред гостем слугою стать рад.
От чистого сердца идет сей адат!
Эй, табунщик младой, горячи-ка коня,
Своим длинным шестом табуны гоня.
Направо-налево рулит коновод,
Словно вздыбленным волнам даёт укорот.
С гиком-криком табун повернул назад,
И хлынул по склону живой каскад,
Табун уже рядом. Он – прыг с седла,
Как будто орла уронила скала,
Подходят друг другу они искони –
Табунщик и степь, Аллах их храни!
Из юрты выходит хозяйка-жена:
«Входите! Отведайте нашу снедь!
Мякоть косули вкусна и нежна...
Кумысом залить её не во вред!».
Хозяйка улыбчива и добра,
На ней архалук с золотой бахромой,
И стан перехвачен её пояском,
И юрта подстать хозяйке самой,
И чаша с кумысом сходна с жильем,
И все повторяется в стиле одном.
Нам сливки подносит степная ханум,
И суп из косульего мяса – хорош,
Кумыс разжигает нам аппетит,
Невольно приходит гостю на ум:
«Верблюда слопаешь, кажется, тоже...»
Азартная блажь завладела мной,
Решил, так сказать, тряхнуть стариной,
В бегах потягаться с табунщиком здесь,
Под сенью просторных монгольских небес!
И вот я в седле, скачу и скачу,
Не бойся, дружище, с коня не слечу.
Мне кажется, в этой степной стороне
Когда-то я мчался на резвом коне!
Прощай, мой табунщик,
прощай, мой собрат,
Да будет удачлив, здоров и богат
Народ твой, очаг твой, мечтанья твои,
Да сбудутся все упованья твои!

По межгорью катит воды, пригорюнившись, Тугра.
Вздох стихии, трепет струйный – не забава, не игра,
Отзывается в стихии стародавняя пора,
Как восстали друг на друга ветви древа одного,
Племя Девяти Огузов из посева одного,
Как сражался тюрок с тюрком, не признав за своего.
Не могли ужиться вместе в лоне матери-земли,
С чином грозным совладали, со своими – не могли,
Показалась тесной братьям колыбельная постель,
И разъять пытались в распре роковую колыбель,
Разделить пытались землю, хлеб и солнце заодно,
Без вражды никак не можем, видно, так уж суждено.
Если нету супостата, таковому брату быть,
Было бы кого чехвостить, кого бить и перебить,
Покорять твердыни вражьи, дать соседям укорот,
Биться храбро, биться насмерть, у соседских у ворот.
Бьются храбрые игиды, налицо их ратный пыл,
Если бойня, то доволен ангел смерти – Азраил,
Значит, есть ему работа, мало ль крови он пролил!
И летит стрела, пылая, из уйгурской стороны,
Знаком брани, знаком смертной
и губительной войны.
От Машрига до Магриба каждый водружает стяг,
Объявляет венценосцем себя в ходе передряг,
Но крушить привыкли прежде перво-наперво своих,
Чтоб противиться не смели никогда и ни на миг!
Размышляю удручённо об уроках старины,
Отголоски этих распрей из веков других слышны,
Предо мной течет привычно полноводная Тугра.
Но я слышу плеск Аракса, предо мной течёт Кура,
И аукается в сердце сатанинская игра...
Не с мечом сюда пришёл я,
но разъятый окоём
Предо мной предстал, как прорва,
исторический разлом.
...Я верхом мчусь, припадая
к гриве резвого коня,
Это я с седла слетаю, сам себя же полоня,
Это с берега другого в меня пущена стрела,
Это я ныряю в реку, что студена, холодна.
Зябко ёжатся в дубленках
рядом спутники мои.
Меня сбили с панталыку
вдруг ожившие бои,
Сиганул я в холодину,
и прошиб мороз меня,
Остудить я чаял память
распрей рокового дня.

Склонился я пред мраморной плитой,
Пред издревле рокочущим Орхоном,
Опорой мне явившейся рукой,
Пред духом, этой твердью воплощённым.
Склонил колени перед языком,
Озвучившим глагол родимого народа,
К седому мрамору приник лицом,
Где горькая маячила невзгода.
И ширится простором даль земли,
И горы поднимаются все выше,
Мне кажется, что в мраморе я слышу
Серцебиение родной семьи.
Земля трепещет, дышит, оживая,
Безмолвная доныне и давно,
Распахивается до конца и края,
Как в прошлое волшебное окно!
Я всматриваюсь пристально в него,
Гляжу в окно – в своё первоначало,
Вот твердь – праматерь рода моего,
Вот небо, что родителем предстало.
Здесь реют тени пращуров моих,
Я вижу их воочию и въяве,
Склонившихся на нивах золотых,
С чертами неземных гостей на диво.
И это я скачу во весь опор,
И гик мой оглашает мир окрестный,
И это я зажёг здесь свой костёр,
И это я храню огонь чудесный.
Улусами рассеялся Огуз,
А горы стали нам горнилом силы,
От колыбели до самой могилы,
И не было божественнее уз.
Улус был – океаном расплескался,
Один на север, а другой – на юг,
Улус на поле брани с тьмой сражался,
Ни смерти не боялся, ни разлук.
И полумесяц в неба глубине,
Осколок расчленившейся подковы,
Очажный свет, угасший на войне,
Свидетель передряги бестолковой.
Тягались с Господом Всевышним те,
Кто возомнил себя владыкой века,
Но проучила самозванца-бека
Судьба в неоспоримой правоте.
Таков тысячелетний наш урок,
Раздрай и распри были нам не внове,
Лукавых чужаков худой кусок
Нас отрывал от корневой основы.
Свергали козни с трона храбрецов.
Вороны каркали в угодьях соловьиных,
Измена доморощенных сынов
Была бедою со времён старинных.
И легковерье было нам бичом,
Не верили владевшему мечом,
А уповали на крикливую отвагу
Притворного служения Аллаху.
Начертаны на небе письмена
От века изначально и позвёздно,
И саз в руках умолкший у меня...
Но верю я, настанут времена
Заговорит он рано или поздно.
Я – память павших праведно родов
И смертью смерть поправших поколений.
И смена новых, будущих годов
Возьмет урок из памяти нетленной.