В сон тревожный и дикий
Ты входила надолго.
Там лесной земляникой
Зарастала дорога.

Там палили костры
Вдоль дорог, по-цыгански,
Там светились кусты,
Как высокие танцы.

Ветры наперебой
Дули долгие песни…
Не случилось с тобой
Ни любви, ни болезни,

Не случилось с тобой
Ни тоски, ни печали,
Ты совпала с травой
И с грибными ночами.

Ты дрожала, как снег,
Самый ранний, осенний…
Сон был долог, как век,
И не наш, а соседний,

Где продуты пределы
И прекрасны распутья,
Души чёрны и белы,
И в России так пусто.

И в окошке темно
От елового снега
И навеки одно
Бесконечное небо.
Этот сон не кончался,
Кровь в висок бормотала.
И у самого счастья
Ты со мною летала.

Друг мой, как жить? Ты одна у меня.
Есть ещё ветер, душа и полнеба…
Есть ещё совесть листвы и огня —
Как же так жить, высоко и нелепо?

Взять сигарету, на мокрый балкон
Выйти, твердея душой от погоды…
Спичку зажечь, осветив рубикон
Мокрых перил, невесомой свободы.

Мокрого дерева голос и всхлип,
Что у него за душой деревянной?
Огнь холодный, горячечный грипп,
Воображенья колодец багряный?

Даже и дерева нет у меня.
Птица молчит — о судьбе, о погоде —
До перелета, до крайнего дня.
Друг мой, как жить? Вот и осень проходит…

Я подошёл к ручью,
И зимняя вода
Запела жизнь мою,
А я любил тогда.
И жизнь моя была,
Как галечка, светла,
И ветер за стеной —
Как пламень ледяной.
Как я любил тогда!
Шли мягкие снега…
Запела мне вода,
И песнь была легка.
Что было в песне той? —
Теперь не рассказать.
Лишь отблеск золотой,
Туманивший глаза.
Лишь поздние звонки,
Трамвайная слеза,
Прощальный взмах руки…
Но мы в расчёте за
Любовь и нелюбовь,
За ревности позор,
За выбранное вновь
Горчайшее из зол.
Прощай, моя печаль,
Простимся навсегда
У светлого ручья,
Где зимняя вода.

Говорили о ветре,
О ночных поездах,
О нечаянной смерти
С серебром на губах.

Ничего не успели:
Ни сказать, ни понять —
Под протяжное пенье
Ледяного огня.

Жизни сладкий остаток,
Словно яблока плоть
Из запретного сада, —
Раздробить, размолоть.

И проститься без слова —
Жизнь и боль вперехлёст —
Ровно в четверть второго —
У деревьев и звёзд.

Как легко на меня посмотрела вода!
Говорит: я темна, так же память твоя терпелива.
Ты живёшь низачем… Ну и что? Это что за беда!
Лишь бы жить, лишь бы течь, берега загибать прихотливо.

Я воде говорил: ничего, ничего…
Скоро выпадет снег, эта осень уж больно бесснежна,
Я не вытерплю, что ли, дурное твоё колдовство?
Мне не выдержать, что ли, среди этой боли кромешной?

Я про женщину ту же пишу, говорю и молчу…
В золотую трубу осень стылые песни играла.
Серый ветер скучал, и вода по утрам замерзала,
И зима ледяная как будто была по плечу.

Какая зелень под водой!
Какое золото у дома!
Блестя, шатался дождь хромой,
Роняя закорюки грома.
Дождь лился в чашку на столе,
И рядом яблоко блестело —
Всё это было в долгой мгле,
И птица в солнце просвистела,
И было мокрое крыльцо,
И книгу женщина листала,
А день заглядывал в лицо —
Всё это музыкою стало.
Всё это музыка вела —
Прозрачный плач, ладонь пустая, —
А за спиной стояла мгла,
Слова неясно повторяя.
Миры построит строгий Бах
Из тёмной музыки столетий —
И снова горечь на губах,
И никого в просторном свете.

Ты, как снег и как свет, заблудился и умер,
Но негромкую песню в губах удержал.
В темноту не вошёл, свет несчастной кометы не видел,
Опрокинул вино, ничего не сказал.

Ты живёшь, как в лесу, обступившем, как брошенный гребень,
Весь в долгах как в шелках выцветающих слов,
Не сегодня, так завтра — ты знаешь — за водкой отслужат молебен
За цветенье воздушных шаров и слиянье углов.

Как сбивается речь с однородного шага,
Не проста простота, и Москва, словно Рим, далека.
Вон на чёрном полу в нежный пепел свернулась бумага.
На чужом языке не сказать, не забыть твоего языка.

Пустотелая осень — ни угла, ни тепла.
Громко лопнет струна… Как земля тяжела:
Не пускает, не ждёт, и совсем не цвела,
И не знала совсем ледяного крыла.
Ни дождя, ни огня — лишь поднимет рука
Беспокойный и пьяный огонь табака.
Мы с тобою похожи: душа высока
И теряет, как птица, свои облака.
Я узнаю и ты — эту смерть, этот лёд,
Над озябшей землёю душа поплывёт,
Над осенней землёю, под тучей пустой…
Не хватает дыханья на взлёт, на покой —
Не хватает судьбы. Ты поймёшь, ты права:
Под ногами земля, а в глазах синева,
И в пустынное небо уйти нелегко,
А до снега ещё — далеко, далеко…

Я жил у озера, холодная вода
Его бралась из родников и сладко пела,
Когда я набирал её в ладони…
Я жил один и никого не знал
В чужом краю — а своего не помнил,
Иль просто, может, не было его?
По вечерам в потёртую тетрадь
Записывал слова лесного ветра —
И дальше жил, совсем не помнил их…
Шёл дождь, стучал о крышу, говорил
Холодным и прозрачным языком,
Бродил по саду, отряхал деревья
И желтые дороги размывал.
А мне хотелось бросить дом и книги,
Уйти за горизонт к большому морю,
Куда течёт широкая река,
И жечь костры, прозрачные и злые,
И пить вино в хрустящих камышах,
И удивляться глупости людей,
Что жизнь свою не называют счастьем…

У просторного леса, где смерть и вода,
Так душа коротка, что почти невесома, —
Поднимается вверх, где блестят холода,
Где свистят провода у небесного дома.

От соломенной дали до зяби земной
Происходит какая-то странная трата:
То ль прозрачное солнце горит за спиной,
То ли долгие ливни стоят у заката.

Всё ещё впереди, но у мокрой травы
Так низки небеса, так понятна беседа,
Что не жалко отдать пол-осеннего света
И уже никогда не терять головы.

По луне гадали, плача долго,
И глядели в ночь, глядели в степь,
По степи носился запах волка,
И скрипела золотая цепь.

Ты не плачь, душа моя нагая,
Что ночная стража тяжела,
Ты не плачь, слова к словам слагая,
Что на свете счастья не нашла…

И шептал кочевник в теплый ветер,
Что ещё полжизни впереди.
И коней седлали на рассвете,
И судьбу встречали на пути.