Три часа плыли мы в небесах, удаляясь всё дальше на юго-запад от Чикаго. Белый ажур облаков лежал под нами на синих просторах Карибов. Чёрные мохнатые тени их недвижно застыли на древнем лике джунглей.
Из Канкуна улыбчивый шофёр-мексиканец помчал нас в городок Плайя дель Кармен. Шевелилось слева от нас море, плескались пальмы в синем воздухе. Плайя встретила нас ветхими лачужками без дверей, завешанных тряпьем. Но белая улыбка открывшегося Карибского моря проглотила мелькнувшее впечатление нищеты.
Наш отель – экзотическое по стилю здание. Оно многоуровневое, и его разные по высоте, напоминающие волны, башенки крыты пальмовой сушью. Здание прячется в зарослях пальм, растущих даже на крыше. В зелёную воду бассейна капают огни вечернего города. С открытой террасы мы слышим, как ветер (кажется, он древнее самой земли Майя) с шумом лижет белые берега залива. Вон он чернеет и переливается на горизонте.
Когда мы выходим из отеля, улицы дрожат в огнях и уже двигаются, хлопочут официанты в маленьких ресторанчиках, что лепятся друг к другу. Говорят, Плайя – бывший рыбацкий посёлок. Город рыбаков и художников.
Засыпая, чувствую головокружение и знакомое онемение перед красотой. Я уже сплю, а глаза мои продолжают скользить с вершин отелей Плайи вниз, к его узким переулкам с плохо мощёными тротуарами. Душа моя блуждает вдоль как будто уже виденных мною построек испанского стиля с плоскими крышами и решётками на балкончиках. Где это я видела? Конечно, в той стране, что преследует нас, с детских лет пронзённых мечтой.

Мы с утра на пляже «Индиго Бич». Неутомимые официанты-мексиканцы с прибрежного ресторанчика встали в ряд и закапывают в песок водоросли, что за ночь нанесла на берег волна. Водорослей много – коричнево-бурые холмики у самой воды.
На деревянном пирсе толпятся бесстрашные пеликаны. Время от времени они прыгают в воду и подолгу раскачиваются на волне. У самого берега множество рыболовецких судёнышек. Вот подошёл ещё один разноцветный катерок. Две огромные рыбины проносят на плечах мимо нас два коротконогих мексиканца с сожжёнными ветром лицами. Волны, пенясь, разбиваются об их тонкие и сильные коричневые ноги.
Горизонт в белом мареве, и высотные башни-дома на далеком острове Коcумель кажутся призрачными. Да и сам остров Коcумель едва ли не призрак. Говорят, к нему устремлялись с этих берегов племена Майя, чтобы там, на острове, совершить обряд поклонения индейской богине плодородия Шичель.
Млеет человеческая плоть, наполняясь водой и солнцем на белых песках Карибов. Рядом слышится немецкая, английская, испанская речь.
Надо мной несколько раз склоняется мексиканец с вопросом: «Вам не поправить зонт, синьора?» Или: «Вам не мешает солнце, мадам?» За улыбкой его ещё что-то неуловимое – не могу понять. Потомки Майя, уцелев и смешав свою кровь с испанской, оказались обречены на эту улыбку услужения тем, чьи предки завоевали когда-то их землю. Вот первая мысль, что неминуемо приходит в голову. Но так ли это?

Сегодня с утра на нашем пляже инцидент. На накрытый завтраком соседний столик, что ставят прямо возле лежанки, налетела стая чаек и с криками начала разворовывать еду. Бежали, размахивая руками, официанты, бежал хозяин, отлучившийся, было, куда-то на секунду. Завтрак был съеден чайками.
После обеда спускаемся по Пятой Авеню, центральной улице Плайя дель Кармен.
Уже вечер, горят огни под ногами (в мощеные бугристые плитки тротуаров вмонтированы лампочки).
Нам навстречу плывут разноцветные фонари на перетянутых поперек улиц канатах, а редкие рождественские елки теряются в этом пестром многолюдьи.
Мы спускаемся всё вниз, мимо бесчисленных отелей и ресторанчиков, застроенных почти сплошным фасадом. Аргентинские, кубинские, итальянские рестораны и бары источают и благоухают. Ужинаем в мексиканском ресторане «Ми Пуэбло». Всё кругом дышит жаркой тропической ночью. Томятся в предчувствии чуда человеческая плоть и дух его. Сидишь, покрываемый поцелуями ветра и вздохами ночного залива. Кажется, ты на самом гребне человеческого бытия, и томишься уже от того, что теперь как бы не о чем тосковать твоей ненасытной душе.
Не песня ли «мариачи» (уличного певца) рождает это томление? Он подходит к каждому столику, и редко кто решается раскошелиться. Но вот кто-то переступил черту скупости, и он поёт. Не знаю, о чём, но глубокий тенор его полон такого артистизма, что звучит в нас ещё долго, пока мы поднимаемся обратно вдоль освещённых раскрытых дверей ночной Плайи.
У нашего подъезда сидит молодая мексиканка с двумя крошечными малютками на руках, возле неё большая корзина с пустой пивной посудой. Картина знакомая до боли. И отчего-то нам стыдно.

Наконец мы ступаем на землю древних индейцев Майя – Эшкарет.
И мгновенно навстречу нам красными всполохами вылетают из джунглей дерзкие попугаи Ара, не знающие середины отношений: они или ласкаются, трутся клювиками и заботливо очищают оперения друг друга, или ссорятся, кричат, то и дело взрывая тропики беспокойными криками и хлопаньем крыльев.
Розово-абрикосовые фламинго, подобно балеринам перед выступлением, стоят на одной точёной ножке, готовые к выходу, но картина постоянно меняется: вот одна подняла ногу, другая выгнула шею, третья опустила головку. Кажется, невидимый художник, беспрестанно меняя узор, вышивает розовой нитью на зелёной ткани джунглей.
Мы входим в чернеющий грот из камней и движемся по нему витой дорогой всё ниже и ниже мимо заросших мхами и пальмами стен и оказываемся у прозрачной воды с мелькающими в ней рыбками. Это «райская река», – мы садимся на плот и неспешно устремляемся навстречу новым гротам и ущельям с шевелящимися на стенах игуанами между причудливо переплетенных временем кореньев и трав.
Сойдя с плота, мы уносим с собой лёгкое головокружение, а в сердце остается эта прозрачная вода с закаменевшими берегами земли Майя.
И уже опять нас сопровождают грохот водопадов и крики джунглей. Паучьи обезьянки перелетают над нашими головами, пумы и ягуары лениво обходят свои островки. Вот недослон-тапир ворочает глянцевым телом в тени водоёма…
А потом мы спускаемся в деревню Майя. В хижинах сидят мастера по дереву и керамике. Художники с багровыми лицами и крупными чертами индейцев ловко расписывают обычные гусиные перья и молча выкладывают их перед собой. Не хочешь купить – смотри и проходи мимо.
Хижины расположены на разных уровнях. Осматривая их, мы то спускаемся, то вновь поднимаемся по крутым холмам мимо Бог весть откуда льющихся водопадов.
На обратном пути встаёт перед нами часовня, возведённая в честь Девы Гваделупской. Мы входим внутрь. Пол под нами скатывается вниз, к прозрачному водоёму с изображением святой покровительницы обеих Америк: над нашими головами с пещерного потолка повисло огромное дерево с распятыми в разные стороны ветвями. Где-то журчит вода и глубокая прохладная тишь. Только молодая католичка, опустившись на колени перед Матерью Божьей, о чём-то молится…

И снова мы возвращаемся в Эшкарет. Он влечет нас своей недоговорённостью.
Бредём с лёгким хмельным ощущением счастья по тропинкам джунглей, мимо древних руин, поднимаемся к высоким берегам, что тысячелетиями складывались и каменели вокруг исчезнувших вод.
Зеленые попугаи с красной кокардой на голове по-военному строго взглядывают на нас из зарослей. Они спокойней и хладнокровней своих красных сородичей. Чёрно-белый тукан смотрит на нас из папоротника своим огненным глазом. Всё здесь увеличено природой до невероятных размеров. В чёрном водоёме плавают черепахи – каждая величиной с обычную ванну.
И опять наш взор приковывает круг спящих розовых фламинго. Словно кем-то зачарованные, стоят они, уютно завернув головы и шеи в колечки, и кажутся розовыми завитушками на одной ноге.
Вот пробегает прямо у нас под носом кауатамунди (что-то среднее между кошкой и обезьяной) и заискивающе заглядывает нам в глаза.
И совершенно случайно (случайно ли?) мы оказываемся в кругу немногих зрителей, задравших головы к верхушке высоченного столба, где почти в воздухе танцуют воладоры. Спрыгнув на землю, они сдержанно кивают нам. Лица их непроницаемы. А я внутренне ликую: вот оно, то неуловимое индейское достоинство, что нет-нет да и мелькнёт в чертах потомков.
Неодолимое желание ещё что-то понять в них толкает нас снова спуститься на деревянные мостки деревни. Там ожидается зрелище вечернего обряда. Народ толпится на мостках. Перед нами островок, вокруг которого глубокий, заполненный водой, ров…
Сгущалась зелень неба над тропиками. Вот и луна скользнула меж невидимых облаков. И мгновенно из зарослей джунглей принёсся дикий крик, потом другой… Мимо нас проплыл деревянный бот с индейцами, сверкающими в ночи белками глаз и копьями. Островок заполнился охотниками с ягуаровой кожей и орлиными крыльями на спине. Всё живое, облепившее мостки и выступы на каменных стенах, замерло. На островке зажглись ритуальные огни. Горящим факелом очертили охотники огненный круг и вместе с причудливо причёсанными женщинами вступили в магическую игру…
Где-то курились невидимые травы, облаками расползаясь вокруг островка и превращая видимый мир в сон и мечту. Воинственные крики сопровождались боем барабанов и звучанием тростниковой флейты с её невыразимой печалью. О чём поёт индейская флейта? Может, напоминает о краткости пребывания человека на земле? Думаю, именно ей поручил индейский дух воссоединять души ушедших и ныне живущих.
И если Эшкарет для кого-то шоу, то для меня это вскрик ушедших веков, и я увезу его с собой. Вот о чём я думала, пока такси мчал нас обратной дорогой в Плайю.

Оставшиеся два дня мы проводим в волшебном, похожем на карибский сон, созерцании окружающей действительности. Мы валяемся на белом побережье, наблюдая яхты и парусники, плывущие в сторону Косумель. Мы гуляем по улицам очаровательного провинциального городка и наблюдаем местную жизнь с капелькой горечи от невозможности передать словами или красками этот мягкий лимонный свет здешнего солнца, эти нескончаемые ласки ветра, бархатистый шёпот пальм и настоянный на влажных тропиках воздух.
Близится Рождество, и мексиканцы с детской улыбкой на лицах украшают свои жилища. С утра они моют, чистят, подрезают, скребут, готовят. К вечеру они старательно счищают песок с тентов и лежанок и спешат за барные стойки и столики, чтобы спросить вас: «У вас все о’кэй, синьора?» Чтобы сохранить ваш волшебный карибский сон. Это дети труда, простодушия и достоинства. Того, что ценили в человеке их великие пращуры, люди Майя.
Все это я дописываю уже в салоне самолета, что уносит нас из плена карибского очарования навстречу чикагской зиме.