Не твоя ли пора, состраданье,
Пробудилась? – я вправе спросить:
Укрепишь ли души ожиданье?
Новой жизни успеешь вкусить.

У Того, кто судьбой моей движет,
Есть в запасе и Слово, и взгляд, –
Мне-то ведомо, кто это нижет
Миг за мигом, все годы подряд.

Нарастанье, струенье, сгоранье,
Неизбежности ржавый налёт –
Уж не то ли пришло состоянье,
Что хранит, но за горло берёт?

У меня пониманья хватает,
Чтобы слух не рубить на корню, –
Кто по осени звёзды считает?
Голос крови ни в чём не виню.

Вросши в почву и вырвавшись к небу
Средь разрухи, спалившей нутро,
Никому я не пел на потребу –
Хлеб чужбинный ли, бес ли в ребро.

Никогда не терял я дыханья,
Даже в гибельной яви былой, –
Поруганье? – о, нет! – полыханье
Веры, выжившей там, под золой.

Как бы выразить суть этой воли,
Что с надеждой была заодно,
Что сомнений отведала соли
Там, где память стучалась в окно?

Потому-то любви и подвластно
Всё, что в мире дано мне сберечь, –
И, как встарь, отметая соблазны,
Обретает величие речь.

Горловой, суматошный захлёб
Перед светом, во имя полёта, –
И звучащие вскользь, а не в лоб,
Хрящеватые, хищные ноты.

Столько цепкости в свисте сплошном!
Льготы вырваны клювами в мире –
И когтистая трель за окном,
Подобрев, растекается шире.

Сколь же любы мне эта вот блажь,
Эта гибель презревшая хватка,
Эта удаль, входящая в раж,
Хоть приходится в жизни несладко.

Пусть сумбурен пичужий вокал –
Но по-своему всё-таки слажен,
Потому что жестокий закал,
Как ни фыркай, конечно же, важен.

И не скажешь никак, что отвык
От захлёстов капризных и ахов,
Потому что вселенский язык
Полон вздохов невольных и взмахов.

Мне сказать бы о том, что люблю
Этих истин обильные вести,
Но, заслушавшись, просто не сплю –
А пернатые в силе, к их чести.

Будто бы сверху,
Вне бухгалтерий и смет,
Как на поверку,
Пух тополиный – и свет,

Связаны прочно
С каждой частицей души,
Плещутся, точно
Вырвав своё: разреши!

Духом единым,
Искренне, как на духу, –
Как им, родимым,
Реется там, наверху?

Свыше так свыше –
Не уберечь никому,
Ветру за крыши
Рваться уже ни к чему.

Косноязычье,
Века хранящее дух, –
Полчища птичьи,
Вздох тополиный – и пух.

Всё это снова
Живо – и удержу нет, –
Верное слово,
Дух безграничный – и свет.

Я лето своё упускать не хотел,
Навёрстывал всё, что забросил, –
И ветер бывалый сквозь листья летел
Со взмахами крыльев и вёсел.

Вверху облака собирались гуртом,
Клубились дожди табунами, –
А море заботилось только о том,
Чтоб гребни вздымать над волнами.

Когда бы пространством не полнилась грудь
И уст не касалась свобода,
В напёрсток вместилась бы зрелости суть,
Погуще лежалого мёда.

И с норовом всё-таки выдался год,
Летящий над бездною смуты, –
Овечий иль козий, но вынес, – и вот
К душе прикипел почему-то.

Кыпчакская хватка и скифская блажь,
Славянская жгучая сила
Срослись – и так просто уже не отдашь
Того, что действительно было.

В крови остаётся на все времена
Звучащее сызнова слово –
И ветер летит, разбросав семена
Издревле идущего зова.

Тирсы Вакховых спутников помню и я,
Все в плюще и листве виноградной, –
Прозревал я их там, где встречались друзья
В толчее коктебельской отрадной.

Что житуха нескладная – ладно, потом,
На досуге авось разберёмся,
Вывих духа тугим перевяжем жгутом,
Помолчим или вдруг рассмеёмся.

Это позже – рассеемся по миру вдрызг,
Позабудем обиды и дружбы,
На солёном ветру, среди хлещущих брызг,
Отстоим свои долгие службы.

Это позже – то смерти пойдут косяком,
То увечья, а то и забвенье,
Это позже – эпоха сухим костяком
Потеснит и смутит вдохновенье.

А пока что – нам выпала радость одна,
Небывалое выдалось лето, –
Пьём до дна мы – и музыка наша хмельна
Там, где песенка общая спета.

И не чуем, что рядом – печали гуртом,
И не видим, хоть, вроде, пытливы,
Как отчётливо всё, что случится потом,
Отражает зерцало залива.

Откуда бы музыке взяться опять?
Оттуда, откуда всегда
Внезапно умеет она возникать –
Не часто, а так, иногда.

Откуда бы ей нисходить, объясни?
Не надо, я знаю и так
На рейде разбухшие эти огни
И якоря двойственный знак.

И кто мне подскажет, откуда плывёт,
Неся паруса на весу,
В сиянье и мраке оркестр или флот,
Прощальную славя красу?

Не надо подсказок, – я слишком знаком
С таким, что другим не дано, –
И снова с её колдовским языком
И речь, и судьба заодно.

Мы спаяны с нею – и вот на плаву,
Меж почвой и сферой небес,
Я воздух вдыхаю, которым живу,
В котором пока не исчез.

Я ветер глотаю, пропахший тоской,
И взор устремляю к луне, –
И все корабли из пучины морской
Поднимутся разом ко мне.

И все, кто воскресли в солёной тиши
И вышли наверх из кают,
Стоят и во имя бессмертной души
Безмолвную песню поют.

И песня растёт и врывается в грудь,
Значенья и смысла полна, –
И вот раскрывается давняя суть
Звучанья на все времена.

В той стране, где и ты живёшь,
Где прописан, как есть, бессрочно,
Ложку дёгтя добавят в ложь,
Что в меду загустела прочно.

В той стране, где и стыд, и срам
Побратались, как видно, сразу,
Посреди бесконечных драм
Вековая живёт зараза.

В той стране, где и суд, и честь
Перепутали и забыли,
Остановка такая есть
На всеобщем пути – в могиле.

В той стране всё давно вверх дном,
Там который уж год упрямо
Отрывают в песке речном
Иудейскую тетраграмму.

Там такие внедрят слова
И такие найдут мотивы,
Что изменишь ты чёрта с два
Мусульманские коррективы.

Там лебяжий витает пух
Птицы, съеденной от незнанья, –
Там славянский дождётся дух
Возрождения и призванья.

Для высокого строя слова не нужны –
Только музыка льётся сквозная,
И достаточно слуху ночной тишины,
Где листва затаилась резная.

На курортной закваске замешанный бред –
Сигаретная вспышка, ухмылка,
Где лица человечьего всё-таки нет,
Да пустая на пляже бутылка.

Да зелёное хрустнет стекло под ногой,
Что-то выпорхнет вдруг запоздало, –
И стоишь у причала какой-то другой,
Постаревший, и дышишь устало.

То ли фильма обрывки в пространство летят,
То ли это гитары аккорды, –
Но не всё ли равно тебе? – видно, хотят
Жить по-своему, складно и твёрдо.

Но не всё ли равно тебе? – может, слывут
Безупречными, властными, злыми,
Неприступными, гордыми, – значит, живут,
Будет время заслуживать имя.

Но куда оно вытекло, время твоё,
И когда оно, имя, явилось –
И судьбы расплескало хмельное питьё,
Хоть с тобой ничего не случилось,

Хоть, похоже, ты цел – и ещё поживёшь,
И ещё постоишь у причала? –
И лицо своё в чёрной воде узнаёшь –
Значит, всё начинаешь сначала?

Значит, снова шагнёшь в этот морок земной,
В этот сумрак, за речью вдогонку? –
И глядит на цветы впереди, под луной,
Опершись на копьё, амазонка.

Вот и вышло – ушла эпоха
Тополиного пуха ночью,
В час, когда на вершок от вздоха
Дышит лёгкое узорочье.

Над столицею сень сквозная
Виснет маревом шелестящим –
И, тревожась, я сам не знаю,
Где мы – в прошлом иль в настоящем?

Может, в будущем возвратятся
Эти шорохи и касанье
Ко всему, к чему обратятся,
Невесомое нависанье.

Сеть ажурная, кружевная,
Что ты выловишь в мире этом,
Если дружишь ты, неземная,
В давней темени с белым светом?

Вспышка редкая сигаретки,
Да прохожего шаг нетвёрдый,
Да усмешка окна сквозь ветки,
Да бездомицы выбор гордый.

Хмель повыветрит на рассвете
Век – железный ли, жестяной ли,
Где-то буквами на газете
Люди сгрудятся – не за мной ли?

Смотрит букою сад усталый,
Особняк промелькнёт ампирный, –
Пух сквозь время летит, пожалуй,
Повсеместный летит, всемирный.

Вот и кончились приключенья,
Ключик выпал, – теперь не к спеху
Вспоминать, – но влечёт мученье –
Тополиного пуха эхо.

Три дня и две ночи не ливень – потоп,
Ревущее месиво глин,
Безумие с гор, и угар из чащоб,
И вязкий озноб из долин.

Могло быть и хуже, да что-то спасло,
Хотя и куражилась мгла,
И нечто поодаль росло и росло,
И страх проступал из угла.

И не было, кажется, дома вокруг
Без плещущей всюду воды –
Ненастье ненастьем, но юг – это юг,
А он не допустит беды.

А он не желает, чтоб столько людей
В унынье впадали и грусть,
А он никогда не кусает локтей,
Давно затвердив наизусть

Молитву такую, где, может быть, нет
Излишне затейливых слов,
Но есть откровенность, и вера, и свет,
И к небу взлетающий зов.

И вот обомлела уже чернота,
Обвисли сырые мешки,
В которых копилась бы впрок маета,
И лопнули грома белки.

И молний клубки откатились назад,
В бездонность своих кладовых –
И, чуду навстречу, в измученный сад
Я вышел – и ветер затих.

Хоть есть облака – непохоже на дождь:
Знать, их неспроста расслоил
Небесного воинства доблестный вождь –
Архистратиг Михаил.

Не осталась игра игрой,
Как бывало ещё вчера, –
За Святою встают горой
Неоправданные ветра.

То-то будет ещё клонить
Седину на холмах полынь –
Только некого нам винить,
Если чувствуем лунь да стынь.

Придорожный хохлатый куст
Запылённым тряхнёт вихром –
Да тревожный взметнётся хруст
Вслед за птичьим крутым пером.

И кому мне сказать о том,
Что я вижу вон там, вдали,
На откосе застыв пустом
Киммерийской сухой земли?

Ты думаешь, что праведнее дни,
Когда они свободны и спокойны –
И, может быть, внимания достойны,
Которое до сей поры в тени.

И к свету вырывающийся строй,
Звучание, видение, сиянье,
Неспешные зовут воспоминанья
К тебе, – и вот осеннею порой

Ты слушаешь, как листья шелестят
И моря нарастает гул могучий –
И вновь среди мгновений и созвучий
Созвездия о чём-нибудь грустят –

Хотя б о том, что путь твой горек был,
Да сладостью прозрений был отмечен
И радостью земной очеловечен,
Чьей сущностью дышал ты и любил.

Необозримое пространство,
Степная родина души,
Неизъяснимое убранство,
В котором дали хороши.

Перерожденье, наслоенье
Чертогов пепельно-седых,
Полётом птичьим упоенье,
Роенье, бьющее под дых.

Реки журчащее раченье
О том, кто ночью в ноябре
Открыл бессонное значенье
Лучей, встающих на заре.

Непринуждённее, чем прежде,
Разъято дрёмы торжество
Чутьём, протянутым к надежде,
Наитьем, с коим – волшебство.

Ещё присутствуя в природе,
Тепло уходит под шумок –
И холодов, некстати вроде,
Уже сквозит полунамёк.

Там света с тьмой чередованье,
Провалов смутных и высот –
Ну что ему очарованье
Спасённых памятью красот?

Не пытайся – и прочим открой,
Чтобы зря не старались, бедняги, –
Поспешать за ненастной порой –
Не угонишься ведь за игрой
Этой мглы, этой истовой влаги.

Так не лучше ли нам переждать
Это время, где сумерки скоры
И не любят себя утруждать,
Восприятьем души награждать,
О которой бессмысленны споры?

Шорох листьев под самым окном
Разрастётся до самого моря –
Всё вверх дном на земле, но в одном
Нити сходятся – в мире чумном
Нет причины бродить на просторе.

Ветер дунет – и лист улетит
Не куда-нибудь в даль, а поближе,
К тем, кто вспомнят, и к той, что простит,
К той черте, за которой грустит
Только снег, навостряющий лыжи.

Затверди про себя, живой,
Этой песни мотив простой,
Что, вовсю шелестя листвой,
Болтовнёй не бывал пустой.

В тесноте, в пестроте мирской
Шевели-ка губами, друг,
Не смешав со своей тоской
Всё, что видишь лишь ты вокруг.

С высоты, что всегда с тобой,
Посмотри на земные дни –
Вот и слышишь внизу прибой,
Щурясь разом на все огни.

Вот и станешь брести порой
Не туда, куда все идут,
А туда, где порыв и строй
Новый век за собой ведут.

Вот и сможешь своей судьбой
Доказать на особый лад,
Что нельзя повторять гурьбой
То, чему от рожденья рад.

Под чужой не лежал пятой
Этот равный спасенью свет,
Что вернётся ещё, – постой,
Хоть полслова скажи в ответ!

Эти выплески сгустками крови
Стали вдруг – пусть вам это не внове,
Пусть ухмылки у вас наготове
И скептически стиснуты рты –

Не достаточно, видно, панове,
Было дней, чтобы клясться в любови,
И теперь поднимаете брови,
Распознав изумленья черты.

И поэтому может случиться,
Что ещё захотите учиться
Незапамятным светом лучиться,
На досуге стихи сочинять
О таком, что давно мне известно,
Что листвою шумит повсеместно, –
И вдобавок скажу, если честно, –
Не сумеете душу понять.

Пусть, раскинув стволы над оградой,
Будет сад мне земною отрадой,
Будут годы сплошною шарадой,
Чью разгадку попробуй и ты
Отыскать, если это возможно,
Если сердце забьётся тревожно,
Если всё, что я пел – непреложно
В осознанье своей правоты.