Среди номинировавшихся в 2016-м фильмов на «Оскара» – «Мост шпионов» (Bridge of spies), снятый Стивеном Спилбергом об обмене более 50 лет назад советского шпиона Рудольфа Абеля на американского пилота Гэри Пауэрса.

Хорошее кино, добротно сделанное и аккуратное даже в мелочах. У меня к этой теме личный интерес, ибо по вывиху судьбы мне довелось видеть Пауэрса в самые первые часы после его драматического приземления в СССР в 1960 году. Эту историю я описал в главе своей книги «Adventures of an Inventor» , вышедшей в Америке 20 лет назад. Ниже – кое-где сокращѐнный, а в чѐм-то дополненный перевод этой главы.

...Когда я был подростком, у меня была одна всецело захватившая меня страсть – хотел делать кино. Всѐ равно, как – оператором, режиссѐром, монтажѐром – в любом качестве, лишь бы делать кино! Когда мне было 12 лет я сконструировал и построил 16-мм кинокамеру, ибо в те годы камеры в СССР не продавались, хотя катушки с плѐнкой можно было купить. Камера была конвертируемая, то есть я мог еѐ быстро превратить в кинопроектор. Сам снимал, сам проявлял, сам монтировал и сам крутил свои фильмы. Я проглатывал все доступные книги по производству кинофильмов – от написания сценариев до постройки декораций, до грима,  до монтажа и химии проявки киноплѐнки. Позже я стал членом нескольких любительских киностудий и довольно профессионально мог работать с любыми доступными кинокамерами и вообще делать множество вещей, связанных с кино.
    Я учился в 9-м классе в уральском городе Свердловске и из дома пешком ходил в школу мимо помпезного Дома офицеров и штаба Уральского Военного Округа.        Однажды холодным зимним вечером я возвращался домой и на доске объявлений у Дома офицеров увидел плакат: «Открыта любительская киностудия – приглашаются все желающие». Этого я пропустить не мог. Хотя Дом офицеров был особым учреждением, его могли посещать все – военные и штатские. Там проходили интересные концерты, вечера танцев, была прекрасная библиотека старых книг и журналов из соцстран. Клуб располагался в красивом здании старой постройки, с высоким шпилем. В холле были мраморные полы, широкие лестницы, устланные ковровыми дорожками, хрустальные люстры сверкали радужными зайчиками, а стены украшали картины, славящие истинных и вымышленных героев Красной Армии.
Я зашѐл в вестибюль и спросил у дежурившего у входа солдата, где тут любительская киностудия? Он сказал, что это на самом верху, в конце коридора, куда я и побежал. На двери висела табличка «Киностудия», я открыл дверь и вошѐл.
В просторной комнате по стенам стояли шкафы, полки с кино- и фотооборудованием, монтажные столы, могучие киноштативы с шаровыми головками, на дальней стене висел большой белый экран. В центре возвышалась колонна, как в греческом храме. На колонне была надпись «Не курить», а под ней плакат, изображавший толстого розового поросѐнка в офицерской фуражке с сигаретой в зубах. Поросѐнок говорил «А я всѐ равно курю!». Под плакатом стояло кресло, на котором, как на троне, восседал коренастый мужичок с бритой головой, лет 50-ти, в шитой украинской рубахе и с папиросой в зубах. Мужичок был разительно похож на карикатурного поросѐнка, а дымящийся «Беломор»  намекал на его независимый характер. Он спросил:
– Тебе что тут надо?
– Пришѐл по объявлению. Хочу записаться в вашу студию.
– Вона как! – хмыкнул поросѐнок, – а сколько тебе лет, интересно знать?
– Будет 15. Там написано – все желающие. Вот я и есть эти все.
– Ну ладно, – сказал он, – меня зовут подполковник Григорий Павлович Бойко, я командир этой студии. А ты вообще, что-то умеешь? Фотографировать, например?              – Я всѐ в кино умею. Могу показать…
– Ишь ты! Всѐ он умеет! Это мы сейчас проверим, –  насмешливо сказал он. – Вон в углу на треноге стоит кинопроектор. Возьми на столе бобину. Заряди-ка плѐнку в проектор. С закрытыми глазами.
Это было легкое задание, я взял бобину с 35-мм фильмом, закрыл глаза и для убедительности голову в сторону повернул. Всѐ было готово за 15 секунд.   Подполковник удивлѐнно хмыкнул и сказал уже мягче:
– Недурно. Ну а кассету для «Конваса»  в мешке можешь зарядить?
«Конвас»  была ручная 35-мм камера, разработанная Константином Васильевым – отсюда и название. Кряхтя, Бойко поднялся с трона, достал из шкафа кассету, ролик засвеченной плѐнки и чѐрный мешок. Я ловко зарядил кассету, вынул еѐ из мешка и протянул. Он был впечатлѐн:
–  Да ты, пацан, действительно кое-что можешь. Так и быть, я тебя возьму пока, а там посмотрим. Приходи сюда после школы, я тут тебя кое к каким делам приспособлю.
С тех пор мой день стал весьма уплотненным: после школы я бежал домой, обедал, делал уроки и мчался в Дом офицеров. Совсем скоро я стал для Бойко незаменимым помощником: заряжал кассеты, монтировал ежемесячные ролики киноновостей военного округа, часто снимал всякие сюжеты.Впрочем,  если надо было снимать в воинских частях, туда меня не пускали. Бойко либо ехал снимать сам, либо посылал одного из офицеров штаба в чине капитана, который иногда посещал студию. Проявку и монтаж негатива, печать и озвучивание мы заказывали в гражданской киностудии. Я был страшно рад работать с профессиональным кинооборудованием. Много было трофейного со времѐн войны, но немецкого мало. В основном либо американского, либо французского производства – всѐ в отличном состоянии.
Подполковник Бойко радовался – был он ленив и часто навеселе, так что мой пыл пришѐлся ему очень кстати.
В последний день апреля 1960 года он сказал:
–  Завтра утром поедем снимать первомайский парад. Приготовь камеру, кассеты, короче – всѐ, что надо. Будь в студии к 6 утра. Машину за нами пришлют, пропуска для нас будут у шофѐра. Гляди, не проспи.
Ровно к шести утра я был в студии (открыл дверь своим ключом). Вскоре пришѐл шофѐр и помог мне загрузить в газик кофр с кассетами, штатив и
«Конвас»  с батареями. Но Бойко не появился. Прождав его до семи, я решился позвонить к нему домой. Телефон долго не отвечал, но потом сварливый женский голос спросил:  «Алѐ, кого надо?»
Это была его жена. Я назвал себя и сказал, что нам срочно надо ехать на площадь снимать парад. Она велела подождать и вскоре я услыхал заплетающийся голос Григория Павловича. Было ясно, что 1 Мая он начал праздновать загодя и был уже в совершенно глянцевом состоянии. Он прошепелявил:
– Я вот что… болею. Понял? Болею я…. Ты давай сам… того. Ехай… сымай… Сам.
    Я повесил трубку, сказал шофѐру, что подполковник болен, и мы помчались на центральную площадь имени 1905 года. Улицы при подъезде были оцеплены, нас часто останавливали и проверяли пропуска. Наконец мы добрались, выгрузили оборудование у трибуны и газик уехал. В 9 утра на трибуну забрались местные партийные вожди и военное начальство округа. Начался парад. По брусчатке катили пушки, танки и огромные пузатые ракеты. Равнозначно пузатые вожди на трибуне делали ракетам ручкой, всѐ шло как по маслу. Кроме меня на площади работали несколько фотографов из местных газет и один кинооператор с телевидения. В те годы телевидение прямых трансляций ещѐ не вело.       Я быстро снял всѐ, что мне было надо для ролика новостей, и скучал, притопывая на холодном ветру. Весна на Урал только-только вкатывалась, и было весьма зябко. Солнце с трудом протискивалось через прорехи в облаках и совсем не грело. Шофѐр должен был меня забрать только после гражданской демонстрации, так что мне предстояло топтаться у трибуны ещѐ долго.
Часов около 10 я заметил, что несколько генералов и партийных начальников с трибуны исчезли. Примѐрзли, наверное, и пошли водку с икрой потреблять, подумал я. А ещѐ заметил, что по площади бегает капитан с погонами военной авиации. Сначала он подошѐл к телевизионному оператору, потом направился ко мне.
– Ты, парень, не из студии Дома офицеров?
– Да... А что?
– Где подполковник Бойко?
– Болен он. Дома. Я тут вместо него снимаю.
Капитал смачно выругался и куда-то убежал, но быстро вернулся назад и спросил:             – Поедешь со мной. Срочное дело. Можешь снимать в помещении?
– Могу, только хорошо бы светильники и плѐнку почувствительнее, единиц 400. А где надо снимать?
 – Там увидишь. Я доложу, чтоб плѐнку и светильники тебе доставили. Поехали.
Он помог мне собрать оборудование, мы погрузили всѐ в подъехавшую прямо к трибуне легковую машину с матовыми стѐклами. Ехали недолго и быстро, видимо, у этой машины были какие-то специальные знаки, так как нас ни разу не остановили. Машина подъехала прямо к главному входу штаба Военного Округа. Капитан помахал кому-то, к нам подбежали несколько солдат из охраны и быстро потащили мои киношные штуки на второй этаж. Внесли всѐ в просторный зал с огромным столом из красного дерева, кремовыми, с оборками, шторами на окнах и двумя портретами на стене –Хрущѐва и маршала Малиновского, министра обороны. Другие солдаты внесли большой студийный магнитофон и два микрофона, которые установили на краю стола. Капитан сказал:
– Располагайся с камерой вот тут, у окна, и снимай, что будет здесь происходить. Всѐ, что ты просил, сейчас доставят.
Я установил «Конвас»  на треноге, подключил батарею и стал ждать.
Вскоре дверь открылась, два солдата внесли в комнату софиты и кофр, а за ними появился Бойко с зелѐным опухшим лицом и в военной форме. Он нетвѐрдой походкой подошѐл ко мне и прохрипел:
– Я тебе принес много плѐнки, должно хватить на час. Софиты вон тоже. Так что давай, заряжай, снимай, что надо. Я, сам видишь, не в форме, – пошутил он, поправляя на себе китель.
Я установил софиты около края стола, где стояли микрофоны, подключил провода к розеткам, достал банки с плѐнкой из кофра и стал заряжать кассеты в черном мешке. Когда всѐ было готово, я показал солдатам, как включать софиты по моей команде. Стали ждать.
Ждали недолго. Дверь настежь распахнулась, и в комнату вошли несколько офицеров, два или три генерала и человек пять в штатском. Вслед за ними двое охранников ввели невысокого смуглого человека в странной форме: он был одет в коричнево-серый комбинезон, а в руках нѐс белый шлем, как у космонавта из популярных журнальных иллюстраций. Всего два года назад запустили первый спутник земли, и ребята моего возраста бредили космосом, так что неудивительно, что я принял этого человека за космонавта. Я махнул солдатам, те включили свет и я нажал на кнопку камеры.             Генерал сказал:
–  Пусть шлем наденет, чтоб видно было, кто таков.
Человек в комбинезоне не понял, но когда один из штатских ему что-то шепнул, он надел на себя шлем с болтающимся шлангом и все расступились, чтоб я мог лучше снять эту процедуру. Потом генерал кивнул, все направились к столу. С человека в комбинезоне сняли шлем и велели садиться перед микрофоном. Генерал уселся напротив и задал вопрос:
– Имя, фамилия, звание, войсковая часть, цель прилѐта на нашу территорию?
Тот опять не понял, и опять человек в штатском ему что-то сказал. Я сообразил, что это переводчик, и говорил он по-английски.  «Космонавт» что-то ответил, и переводчик назвал его имя, которое я тогда не расслышал, и ещѐ перевѐл:
– У меня была авария с приборами для навигации. Я случайно залетел на вашу территорию.
– Не врите! – театрально крикнул генерал, хлопнув ладонью по столу, поглядывая в объектив моей камеры. – Мы три часа вели вас от самой границы и сбили первой же ракетой!
Тут до меня дошло, что это никакой не космонавт, а, похоже, американский военный пилот, залетевший на советскую территорию.    Допрос продолжался недолго, ещѐ минут 15-20. Я мало что слышал, так как был занят съѐмкой и руководил солдатами, чтоб поворачивали софиты в нужном направлении. Пилот вѐл себя очень сдержанно, почти ничего кроме «да» и «нет» не говорил, чем немало раздражал генерала, который явно с показным видом выходил из себя. Потом все встали из-за стола, конвойные увели американца, мы выключили свет и ко мне подошѐл тот самый капитан:
– Всѐ сняли? Нормально! Давайте сюда всю плѐнку. Мы сами проявим, так что спасибо, от вас больше ничего не требуется. Собирайте свои штуки, я вас провожу к машине. И ещѐ вот что – роток на замок, не болтать...
Мы с Бойко отдали ему все кассеты, сложили оборудование и отправились по домам. Я полагал, что на этом дело и закончилось. Однако, когда сразу после праздников я пришѐл в студию, Бойко указал на банки с проявленной плѐнкой и сказал, что тут всѐ и даже больше, и велел срочно монтировать киноновости для Военного Округа. Чем я и занялся. А на следующий день он взял меня с собой за город в деревню Поварня по Сибирскому тракту, чтоб заснять, как сотни солдат прочѐсывали поля и кустарники в поисках малейших обломков самолѐтаразведчика. Всѐ сваливали в огромную кучу посреди поля. Несмотря на падение с большой высоты, многое сохранилось, в том числе огромные фотокамеры и кассеты с плѐнкой. Мы это всѐ сняли, и я смонтировал довольно интересный ролик для военных новостей.
Благодарный Бойко подарил мне на память небольшой серо-чѐрный обломок самолѐта У-2, который потом много лет стоял на моѐм письменном столе в Свердловске. Я сохранил много срезок с отснятых негативов себе на память и потом показывал напечатанные с них снимки друзьям по школе. К сожалению, когда 17 лет спустя я эмигрировал из СССР, было слишком рискованно везти эти кадры через границу и пришлось всѐ оставить.
  ...Прошло 7 лет. Я заканчивал радиофакультет политехнического института, где на военной кафедре мы изучали все малейшие детали станции наведения ракет СНР-75М, вариант которой стрелял по У-2 Пауэрса.  По очередному вывиху судьбы в июне 1967 года я был направлен на военные сборы в тот самый ракетный дивизион майора Воронова, ракета которого сбила Пауэрса. Сам  Воронов, разумеется там уже не служил, но в «ленинской комнате» был стенд, посвящѐнный первому и последнему боевому запуску ракет. На стенде было несколько снимков, напечатанных с моих кинокадров, и портрет погибшего пилота МИГ-19 Сафронова. В дивизионе всѐ ещѐ служили несколько офицеров, которые участвовали в стрельбе по У-2. Они рассказали нам некоторые подробности.
Американский самолѐт-разведчик Локхид У-2 вылетел из Пешавара в Пакистане в направлении к Норвегии, чтоб заснять на плѐнку секретные советские установки, в том числе полигон Капустин Яр. Пауэрс и его коллеги летали так над СССР с 1956 года, но на высоте около 23 км сбить их у советских не было никакой возможности, а потому ограничивались дипломатическими нотами. Боялись даже пытаться – если не получится, будет Америке сигнал, что советская ПВО слаба. Потому и терпели. Но к началу 1960 г. ракету С-75 земля-воздух модернизировали для больших высот, и когда Хрущѐву, стоявшему на мавзолее во время первомайского парада, доложили, что У-2 опять летит, он приказал маршалу Бирюзову: сбивать. Выпустили не то 5, не то 7, не то даже 14 ракет, но ни одна достать такую высоту не смогла. Однако повезло – обычно ракета, не достигшая цели, самоуничтожается, и самая первая ракета взорвалась на недолѐте, создав сильную ударную волну. Самолѐты У-2 летали высоко и быстро, но были очень непрочными. Ударной волной самолѐт так тряхануло, что поломало хвост и всѐ полетело вниз на деревню Поварня.
Конструкция была такой облегчѐнной, что там не было даже катапульты, поэтому Гарри Пауэрс кое-как выбрался из кабины и с трудом смог оторваться от разваливающегося самолѐта. Спустился он на парашюте у деревни Коптяки, где его повязали колхозники и передали кагэбэшникам, которые и доставили его прямиком в штаб Округа.
Генералы из уральского ПВО сильно нервничали – вдруг не собьют, а потому для подстраховки пустили самолѐты-перехватчики МИГ-19, но ни один на высоту, где летел У-2,  не забрался. Из-за традиционного российского бардака вовремя не поменяли коды в системе распознавания «свой-чужой», одна из ракет приняла свой МИГ за неприятеля и сбила. Лѐтчик Сафронов спустился на парашюте, но погиб от ран у деревни Дегтярка.
Что касается Пауэрса, то он на допросах повѐл себя довольно умно – не отпирался от очевидных вещей, но и секретов никаких не выдал, прикинувшись эдаким чурбаном, который умеет ловко кнопки нажимать, но в деталях не силѐн. Публично повинился и попросил прощения, за что ему дали сравнительно мягкий срок – 10 лет, из которых 3 года в тюрьме, а затем 7 лет лагеря. Но через два года его обменяли на Абеля, чему и посвящен фильм Спилберга.
  Прошло ещѐ десять лет, и мне удалось по израильской визе навсегда покинуть СССР.  В Вене я некоторое время работал консультантом в ЦРУ. Однажды, было это 1 августа 1977 года, беседуя с «начальником мюнхенской станции ЦРУ» (по-русски – резидентом), я ему рассказал, как мне довелось снимать Пауэрса 17 лет назад. Он засмеялся и сказал, что в те самые дни сам был по другую сторону «баррикад» – в середине мая 1960 г. он сопровождал президента Эйзенхауэра в Париж для встречи с Хрущѐвым. Никита приехал и потребовал, чтобы президент публично извинился за полѐт У-2. Эйзенхауэр отказался, и разъяренный Никита, несмотря на увещевания де Голля, раскричался и улетел домой.        Резидент рассказал мне, что после возвращения Пауэрса в США к нему относились очень плохо. ЦРУ не могло ему простить, что он не покончил с собой (у него была игла с цианистым калием). Потом его всѐ же устроили в фирму Локхид, где он несколько лет работал лѐтчиком-испытателем, хотя зарплату ему секретно платило ЦРУ.
Резидент спросил, не хотел бы я, когда окажусь в Америке, встретиться с Гэри? – он был с ним лично знаком и готов организовать нашу встречу. Я с радостью согласился. Однако, когда снова встретился через два дня с «начальником станции», он сумрачно сказал:
– У меня для вас плохая новость. Позавчера Гэри погиб в Калифорнии при крушении вертолѐта.

В годы холодной войны обе стороны шпионили друг за другом весьма активно. Поэтому здесь уместно кратко рассказать о Рудольфе Абеле, которого обменяли на Пауэрса в феврале 1962 года. С историей его ареста в США много тѐмного, и правда, вероятно, станет известна не скоро. Его настоящее имя было Вильям Генрихович Фишер. Был он человеком незаурядных талантов – прекрасно знал радиотехнику, фотографию, писал маслом картины (написал в тюрьме портрет Кеннеди, который, став президентом, повесил этот портрет в овальном офисе). Фишер в совершенстве владел русским, английским, немецким, польским и идишем, причѐм поанглийски мог говорить с шотландским, оксфордским, ирландским и бруклинским акцентами. Во время войны руководил радиоиграми против немецкой разведки, а в 1948 г. был нелегально направлен в США для «ремонта» советской шпионской сети. После сентября 1945-го в результате побега советского шифровальщика в Оттаве Игоря Гузенко пошли провалы и аресты советских агентов. Атомный шпионаж фактически пришлось свернуть, поэтому-то Фишер и был направлен в Америку поправлять дело. Однако неясно – чем же он действительно занимался в Америке до своего ареста в 1957 году? На вопрос своего друга, уже после возвращения в Москву, он кратко сказал: «Я проверял Орлова». Что это могло значить?      Александр  Орлов (Лейба Фельдбин) был резидентом НКВД в Испании во время гражданской войны 1936-39 годов. Он лично знал многих советских агентов в Европе и Америке и дружил с Фишером и настоящим Рудольфом Абелем, тоже разведчиком НКВД. Когда в июле 1938 года он получил приказ возвращаться в Москву, хитрый Орлов прекрасно понял, что его там ждѐт пуля. Потому с женой и дочкой он удрал из Испании в Америку. В США он так законспирировался, что дожил до старости и умер своей смертью в 1973 году – редкая удача для таких как он. Советский Центр был в полной неизвестности – выдал ли он кого нибудь, или до конца остался верным коммунистом? Знать это стало особенно важно после провала атомного шпионажа – надо было активировать в США старых агентов, но засветил ли их Орлов? Как это проверить? Одна правдоподобная гипотеза такова.
Фишер, живший в то время в Бруклине под именем Эмиля Гольдфуса, фотографа по профессии, получил приказ попасться. Для этого ему прислали из Москвы радиста Рейно Хейханена. Зачем ему был нужен радист? Фишер сам был лучшим радистом всей советской разведки! Хейханен «неожиданно» стал перебежчиком и выдал Фишера американцам.
Мой давнишний знакомый Маршалл Лейбовиц в 1957 году жил в бруклинской квартире напротив студии Фишера за номером 505 в доме 252 на Фултон стрит и был с ним по-соседски знаком.  Из его квартиры ФБР установило за Гольдфусом круглосуточное наблюдение. Маршалл рассказывал, что Гольдфус стал вести себя весьма странно, по крайней мере для профессионального разведчика: через его окно в квартире была видна коротковолновая радиоаппаратурa (зачем она фотографу и художнику?), а по улицам он вообще стал гулять в странной шляпе с белой лентой. Его за версту было видать (чтоб слежка из вида не упустила?) – в этой шляпе его и арестовали. После ареста он назвался Рудольфом Абелем – в этом и был весь трюк: если бы Орлов выдал советскую шпионскую сеть, американцы прекрасно бы знали, кто есть Абель и кто есть Фишер. Но не знали и никогда не узнали, стало быть, Орлов никого не выдал и старых агентов можно было вернуть в строй.
Абель просидел в тюрьме 4 года и после обмена на  Пауэрса вернулся в Москву, где его быстро отправили на пенсию и он доживал свои дни, выращивая цветы на  подмосковной даче