Пером и кистью по зиме
Позёмка пишет акварели.
Дрожат ресницы старой ели
И серебрятся в полутьме.

С зеленоглазою луной
Играет старый кот в гляделки.
Вживаюсь в роль ночной сиделки,
Поскольку сам себе – больной.

Пузатый чайник на плите
Пыхтит, вздыхает и бормочет,
Как будто мне напомнить хочет
О заоконной красоте.

Звездам нет счёта, бездне – дна,
От белой зависти немею
И всё же выдохнуть посмею:
Россия – это тишина.

Свет лампы портьерами выпит.
Сгущается синяя жуть.
Сегодня – не мой выход.
И всё*таки я выхожу:
По клавишам стертых ступеней,
По тучам, по звёздам – туда,
Где слышится тихое пенье…
Сейчас или никогда!
К чертям все слова проходные –
В поэзии грош им цена.
Плевать, что мужчины земные
Тебя называют – Луна.
Простим их – убогих и сирых,
Расхитивших земли отцов…
Лишь женщины града и мира
Твоё повторяют лицо.
Ты кровь поднимаешь по венам,
Склонившись над ними во сне.
Они из телесного плена
Восходят к тебе в тишине.
Уходят всё выше и выше,
И нет в них ни капли вины.
Я знаю – они тебя слышат!
И вот уж – совсем не видны…

Осыпаются мысли.
Опадают слова.
Перелески раскисли.
Оплыла синева.

Осязаема Нежность.
Невесом ветерок.
Очевидна небрежность
Непричёсанных строк.

Без особого шика
Разноцветный наряд
Листопад-горемыка
Износил до заплат.

Ходит поздняя осень –
Гроздь рябины в косе…
И не рыжая вовсе,
А нагая совсем.

Синее, синее, синее –
Из невозможных глубин…
Береговая линия,
И Александр Грин.
Что-то ещё… По осени
Солнце не жжёт, как оса.
У разбитной Феодосии
Рыжий каштан в волосах.
Вечер. Погодка купальная –
Пристань, кефаль, невода…
Не акварелька астральная –
А с огоньками вода.
Что-то ещё… Ранимое…
(Слышишь, как сердце стучит…)
Грустное… Неповторимое…
И наизусть заучить!

Изгиб, излом, и нет дороги…
Нелепо, как в дурном кино!
И вспоминается о Боге –
Ему всегда не всё равно.

Ревёт мотор на грани срыва.
Чуть*чуть назад… Вперёд… Вираж…
Налево – лезвие обрыва.
Направо – зубы скалит кряж.

Потеет на спине рубашка,
Как в зной из погреба вино…
Водитель – на бровях фуражка –
Хохочет… Чёрт, ему смешно!

И на заоблачном пределе
Последних лошадиных сил,
Скрипя мостами, еле*еле
Вползает в небо старый ЗИЛ.

А вдалеке печальный демон
Несёт домой пустой мешок…
Я – наверху! Я занят делом!
И мне сегодня хорошо!

И я живу… Ломаю спички…
Курю, как будто в первый раз,
И вредной радуюсь привычке,
И пелена спадает с глаз.

Здесь солнце на сосновых лапах
Качается, как в гамаке.
Здесь можжевельниковый запах
Живёт в болтливом ручейке.

Здесь, как гигантские тюлени,
Слезятся утром ледники.
Здесь тучи тычутся в колени
И тают от тепла руки,

И, выгибая рысьи спины,
Да так, что пробирает дрожь,
Рыча, царапают вершины…
И дождь вокруг! И сам я – дождь!

Ночь ещё пахнет снегом…
Выпьем же за весну
С Муркиным наглым побегом
Из форточки – на сосну!
Ну, и ещё за морзянку
Улиц, танцующих крыш…
Это душа наизнанку –
Разве за ней уследишь!
Это сердцебиенье,
Артериальная кровь!
Это неповторенье!
Это не в глаз, а в бровь,
Выгнутую рассветом –
Ну вон у той, с зонтом…
Кабы я был поэтом –
Я бы за ней хвостом!
Март – не сезонный рынок
И словесный грим!
Где мой второй ботинок?!
После договорим….

Апрельское утро грачами озвучено.
Уходит в подлесок туман не спеша.
Ещё две недели – и скрипнет уключина,
И лодка пригладит вихры камыша.

Ещё две недели – и синяя Ладога
Натешится вволю, подмяв берега,
И в небе проклюнется первая радуга,
И рыба пойдёт нереститься в луга.

И ветер с Невы – аж до самого Таллина! –
Молву донесёт… А пока среди льдин,
Как спящая женщина, дышит проталина
С лиловым цветком на высокой груди.

Украинская ночь домашним пахнет хлебом.
Здесь время не идёт, а тянется, как мёд.
На капли молока, пролитые на небо,
Во все глаза глядит ленивый рыжий кот.

Его пра-пра-пра-пра… якшался с фараоном.
Он по-кошачьи мудр. Он доктор всех наук.
По одному ему лишь ведомым законам
Он выскользнуть сумел из цепких детских рук.

Он знает, почему туман сползает с кручи,
И то, о чём поют метёлки тростника.
А я у костерка под ивой неплакучей
Никак не разберусь – зачем течёт река?

Динь-динь, динь-динь, динь-динь –
                            проснулся сторожок!
(Похоже, крупный лещ
                         польстился на наживку…)
Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!
Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

И вот он – золотой! Должно быть, в два кило…
Танцует на песке последний в жизни танец.
Украинская ночь вздыхает тяжело,
И на её щеках – предутренний румянец.

Лизнула сапоги днепровская волна,
И лещ пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…
Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.
И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок!

Расскажи мне о море, расскажи
                                   о балтийских штормах,
О янтарной сосне, догорающей в топке заката,
О кочующих дюнах на острове Сааремаа,
О любви, что, как чайка, свободна, легка и крылата.

Разбуди, зацелуй, уведи за собой по волнам
В неразгаданный мир, где туманы ложатся под ноги,
Где о чёрные скалы когда-то разбилась луна,
Где, согласно легендам, живут белокурые боги.

Расскажи, расскажи о грустинках в углах твоих губ…
(Я их видел однажды, когда ты играла с волною.)
Надвигается шторм… Ветер северный весел и груб –
Обнимает тебя и хохочет вовсю надо мною!

Перебранка полешек, бормотанье огня,
И волос твоих рыжих волнующий запах…
Я тебя назову – свет осеннего дня
Или лучше – предзимье на заячьих лапах.

А ещё – из камина возьму уголёк
И на белом листке (Только бы не проснуться!)
В простоте напишу всего несколько строк,
До которых потом не смогу дотянуться.

Полутон, полужест – между явью и сном –
(Только ты помолчи, а иначе – разбудишь!)
Это снег! Это – первый, большой за окном!
Я его полюблю, так, как ты его любишь

Ночь из двора-колодца
Вычерпала людей…
Снега хочется! Солнца!
Где моё солнце?! Где?!

Мне не угомониться –
Пасынку Караганды.
Лижет луна-волчица
В полночь мои следы.

Свет твоего окошка…
Сорок ступенек – вмиг!
Снега хочется! Солнца!
Рук твоих! Чёрт возьми!