Пузат, подобен бодхисатвам,
Клюкой загнутой стук-постук,
Заложенным соседским садом
Неспешно шествует пастух.
Не то что преуспел в пороках,
Но крыл кредитами кредит,
Сберёг овец разнопородных,
И жив ещё, и не кряхтит.

И дед его хозяйство гробил,
Ссудив потомку зной долгов,
Сарай, обшарпанный «лендровер».
Паракало— и был таков.
И вот на рыбине губастой
Потомок едет сквозь холмы,
Ещё не скот, уже не пастырь,
А человек. Такой, как мы.

Эти местные— как цыгане:
Ни один из них не знаком,
И деревья глядятся мхами,
И минувшее мнится мхом.

Кем бы ни был, чему б ни верил,
Распахнётся над головой
Малахитовой пальмы веер,
Никакуще-никаковой,

И архангел, что катахрезой
На счастливую жизнь сподвиг,
Не заметит, что мальчик резвый
Без чего-то уже старик.

И не взыщешь уже с такого:
Ходит с грацией колуна,
И лопата его совкова,
И рука его холодна.

Светлым днём, угодив святыне,
Счистив мух, что святыню злят,
Он пригладит усы седые
И в минувшее вперит взгляд.

Те боссы, что неторопливо,
В отличие от вшивоты,
Потягивают в барах пиво,
Выпячивая животы,
По бросовым скупивши ценам
Имущество семи колен,
Убеждены, что сельским цехом
Не настрогать на «Порш Кайенн».

«Само растёт...» А ты попробуй
Такие вырастить сады,
Чтоб воссияли, как акрополь,
Среди окрестной тесноты.
Пустеет бак за каплей капля,
Сезонно вздорожал бензин.
Дефолт небес, воды и камня
Премьер доступно объяснил.

Но воля дерзкая восстала,
И властью данной теплоты
В окне брюссельского вассала
Бушуют листья и плоды.
И озаряется аллея,
И пчёлы, паука ловчей,
Разносят липкий запах тленья
Над плащаницами лучей.

Благословенные края!
Шизофрения альтиметра,
Где, склоны инеем кропя,
Почиет со снопом Деметра,
И море словно бы над ней,
Но, как ни хмурь оно надбровий,
В бездумии ни сатаней,
Холмы всегда глядятся в профиль.

Ни зелень горных анфилад,
Ни солнц бесчисленных глазуньи,
Ни городишек рафинад
Не растворяются в лазури,
Ни Господа, ни Сатану
В свидетели не призывая...
Лишь поскакушка плясовая
Ракушкой лепится ко дну.

Уж поздно. Природа затихла,
На ветви накинута мгла,
И тень водяного сатира
На дикие пляжи легла.

Ну что, погостили— и ладно,
Прошли, не оставив следа,
По лестнице с лейблом «Эллада»
Вселенной вода разлита,

И мы уезжаем, не споря:
Не наша та жизнь и тот спор
Зверья, что выходит из моря
Навстречу бегущему с гор.

Не в петушином сипе водомёта—
В огне к закату наклонялся день.
Святилище в меня смотрело мёртво,
Не видя смысла в жизни без людей.

Давно над ним стелилась тьма полого,
Шептали тени: ну же, присягни
Развалинам язычества былого,
Проросшего из пахотной земли.

Лишь к западу сияла плоть веранды.
На вилле с подъяремным гаражом
Носились вожделенья, девиантны,
И буйный свет, что в них преображён.

Там ужинали с узо и чинзано,
Интриг и то, расслабясь, не плели,
И время постоянно исчезало,
Не кланяясь ни смерти, ни любви.

Из глубины стопхамья,
Где пепелища жжём,
Эта земля сухая
Выглядит миражом:
Мерно, необратимо
Время пылит вдали
В сицилиоз Ретимно,
Рыжий откос Бали.

Жара— хоть ешь горстями.
Сушь да узлы олив.
Мнительные крестьяне,
Беглый свершив полив,
Толком не порыбачат:
Строго по существу
Жертвенник, бородавчат,
Гневно с них взыщет мзду.

Если уж так он с ними,
Как же с тобой, чужак,
Что, в умиленье нимфе,
Век просвистал в чижах?
Смилуйся, не бесчинствуй:
В греках лишь тот варяг,
Кто прибивает щит свой
На золотых дверях,

Или, презрев обычай,
Мифы с камней сколов,
Сам с головою бычьей
Первым идёт с холмов.
Что ему Галатея?
Девка, как ни крути,
В сизой тени отеля,
Сползшей с его груди.

Впору ли опасенья,
Если уже вот-вот
Смена воды в бассейне,
Частный воздуховод?

Грезь! На ладьях-оладьях
Махом вплывёшь туда,
В клёклую пыль галактик,
Коим века— туфта.

Сам разделишь слиянья:
Там, где фрегат возник,
В бездну глядят селяне,
Бездна глядит сквозь них.

Вот и деревья мокнут,
Ливни листву смели,
Долбит небесный молот
Впалую грудь земли.

Копоти огнестрельней
Серая песнь камней,
Жалобы менестрелей,
Урна и прах над ней.

Ересью альбигойца
Странник не погребён:
Козии колокольца,
Как на заре времён.