Зазо поспешно вытерла мокрые руки о велюровый красный халат и присела на деревянную скамейку. Она всматривалась в горизонт, в силуэты двух труб завода, из которых лениво валил белый дым. Так как туман еще до конца не рассеялся, трубы то исчезали, то вновь отчетливо вырисовывались. Зазо казалось, что вот-вот за ними появятся остальные трубы и предстанет громадный «Титаник». Ей хотелось зажмуриться. Лишь многоголосый азан, доносящийся из разных минаретов, заглушал иллюзорный сигнал корабля. И Зазо понимала, что ее окружает вовсе не холодный океан, а реальная жизнь в городке Маяковского Чеченской Республики.
Десятки бельевых веревок, протянутые от яблони к черешневому дереву, от старой акации к холодному железному столбу, от детских турников к ссутулившемуся ореху, как паутина, стелились над ее головой. Вокруг, словно новогодний серпантин, хаотично развевались белье, одежда, и лишь разноцветные прищепки усмиряли их свободу. Неподалеку искореженный алюминиевый таз послушно прислонился к дереву, напоминая о беззаботном детстве. Пару лет назад, Зазо скатывалась с ледяных горок на этом тазике, потому что санок не было. Когда ей исполнилось четырнадцать, все почему-то решили, что она взрослая женщина, и ей не пристало кататься на велосипеде и о санках надо бы забыть. И этот сморщенный тазик напоминал душевное состояние Зазо сегодня.
Если синее платье высохнет к утру, Зазо не придется надевать черную кофту с юбкой, которые мама выбрала в горе вещей, привезенной из центра благотворительности. У Зазо антипатия к секонд-хенду, как и у дяди. Который год родственники безуспешно пытаются устроить его главой отдаленного горного села, где проживают всего три семьи. А дядя мечтает быть певцом и понимает, что, став начальником в горах, должен будет распрощаться с мечтой. Ему пятьдесят два, но, насмотревшись мотивирующих видеороликов, он почему-то убежден, что у него все еще впереди.
Каждый месяц к их общежитию подъезжает зеленый обшарпанный рафик, из колонок которого доносится песня «Wind of change» («Ветер перемен»). Люди делятся ношеной одеждой, и в их глазах столько радости, чего нельзя сказать о Зазо, которая давно перестала улыбаться рафику. Для нее зеленый рафик — олицетворение их беспомощности. Их бездействия. Символ того, что их жизнь никак не поменялась с тех пор, как они поселились в этом общежитии, которое раньше называлось пунктом временного размещения, сокращенно — ПВР. Их дома похоронила война. А развалины разровняли бульдозеры. Или там живут другие люди, которые не собираются их покидать. Документы сгорели или утеряны. И они не знают, что
делать дальше.
Условия в общежитии намного лучше, чем в палаточном городке «Бэлла», в Ингушетии. Около трех лет они с мамой делили палатку номер восемь с тетей Шуми, вдовой, и ее сыновьями Дэнилом и Сухрабом. Самое сложное в палатке — это помыться. Зазо приходилось дожидаться на морозе, пока двоюродные братья вымоются. В дождь они с тетей и мамой стояли с зонтиками на улице. Этот алюминиевый тазик так часто опрокидывался, что матрасы постоянно бывали сырыми. Ведра с водой, ковшики… Тогда она до последнего надеялась, что им выделят еще одну палатку и больше не придется стесняться мальчиков, переодеваясь.
А когда в палаточном лагере открылась театральная студия, то Сухраб и Дэнил пропадали там и приходили невероятно окрыленными. У Зазо тогда появилось свободное время для уединения. Ей даже подумалось, что здорово, когда у человека появляется хобби. Но жизнь стала невыносимой, когда мальчикам дали главные роли в пьесе «Волки».
Тогда она зачастила к психологам центра «Цветочки», сбегая со школьных занятий, которые проходили поздно вечером в большой палатке.
— Мне снится война… — начинала Зазо, надув губки и болтая ногами. На ней гуманитарная дутая куртка красного цвета, которую мама выбила в очереди.
— А почему, Зазо? — с неподдельным интересом спрашивал психолог, протягивая бумажный носовой платок. Зазо привстала и дотянулась до леденцов, что лежали в конфетнице. А психолог положил платок обратно в коробку.
— Как?.. Я же была на войне… и… мы не сразу выехали… поэтому, наверное, снится… ведь я все видела.
— А почему ты там оказалась? — ударение поставил он на «у», впрочем, как всегда.
— Так… все там оказались, мы жили там, — Зазо перестала болтать ногами.
— А ты не говори за всех. Какой цвет ты видишь? — неожиданно протянул он бумагу.
— Почему мы говорим о цветах? Я пришла поговорить, что меня достали сны о войне… а вы…
— Успокойся. Ты очень нервная. И цвет не смогла назвать, — пришел к выводу психолог. — Чего ты боишься в этих снах?
— Я вижу все цвета, но какое это имеет значение? Я же сказала, что мне снятся кошмары. Кажется, что меня все ненавидят. А на нашу палатку падает самолет.
— Самолет? Надень наушники. Что ты слышишь?
Зазо расплакалась от того, что услышала звуки низко пролетающих военных самолетов.
— Вот тебе карандаши, и попробуй разукрасить этот цветок. Представь, что это твой сон, — протянул бумагу психолог.
Зазо тогда отказалась разрисовывать цветок, заявив, что ее воображение все уже за нее сделало. Потом этот странный психолог просил изобразить движениями рук и ног страшный сон. И у Зазо сразу пропало желание общаться с ним.
В тринадцать лет Зазо влюбилась в юношу, который жил с родителями в заброшенном поезде. Им недостались места в палатках. Мама и Шуми негодовали:
— Какое будущее тебя ждет? Он живет в поезде! Ты собираешься жить в купе или в плацкарте? И куда вы приедете с ним в итоге? — говорила мама, убирая паутину в углах палатки.
— А может, государству понадобится поезд? Ты об этом думала? Их же вышвырнут, — поддакивала Шуми, зашивая ботинок дальнего родственника. Она подрабатывала ремонтом обуви и стала бесшумной и тихой, несмотря на свое громкое имя.
— Но он красиво играет на гитаре… — лепетала Зазо.
— Какой у него тейп?1 За теркхой ты не выйдешь, потому что они смеются над ламрой. Еще этого не хватало!
— Я не спрашивала…
— А надо спрашивать! — сокрушалась мама, как будто ее дочь завтра выходила замуж. — Уж лучше жить в палатке, чем в вагоне. Ведь это ужасно.
Дэнил и Сухраб при виде Зазо, подшучивая, становились друг за другом и изображали поезд: «Чух-чух-чуууух!»
Зазо так и не смогла тогда понять разницу между палатками и вагоном. То есть почему один вариант приличнее или эстетичнее другого и какое это имеет отношение к ее будущей личной жизни. В память об этом юноше у нее сохранилась кассета с песнями чеченского барда Тимура Муцураева, которые он часто напевал:

— Брат Шуми ездил в Сержень-юрт, так что… он… все врет! Там поют птицы! — негодовала мама.
— Мама — это просто образ.
Даже памятные вещи могут оказаться выброшенными, или у них закончится срок годности. Песни барда признали экстремистскими. Ходили слухи, что дом Муцураева взорвали, а на заборе повесили сломанную гитару, а внизу написали: «Джихад гитарой не возьмешь». С кассетой пришлось распрощаться.
Лагерь беженцев вскоре закрыли. Зазо долго смотрела, как аккуратно складывали их песочного цвета палатку. Она так презирала ее раньше. И в какой-то момент подумала: неужели их трехлетняя жизнь вместилась в этот небольшой кусок ткани? Как сегодня современный мир с фотографиями и видео помещается в маленькой флешке.
Вагон поезда сдали на металлолом, а многие его обитатели выехали в Германию.
Зазо так и не смогла понять смысл переименований их общежития в городке Маяковского. В советское время его называли общежитием для рабочих, с 2002 года — ПВР, а с 2008-го — общежитием для лиц, нуждающихся в улучшении жилищных условий. Но внутри все оставалось неизменным. Разве что на восемьдесят семей стало меньше. Кого-то приютили, кому-то подарили дом, кто-то разбогател.
Дом Зазо и ее мамы разбомбило в первую войну. Ее отец не захотел оставлятьдом без присмотра и погиб в нем.
Мать с дочерью пережидали первую войну у родственников в Наурском и Надтеречном районах Чечни. В одной комнате спали по десять-пятнадцать человек. Потом война и палатки. После палаточного лагеря они поселились у родственников в Грозном, в трехэтажном доме, построенном из итальянского кирпича. Дом окружала высокая стена, а окна с улицы отсутствовали, только с внутренней стороны было шесть окон. Одни стены и ворота, как будто они отгородились от внешнего мира. Так и было. Со временем женщины в их доме надели хиджаб по воле вовсе не старейшин или по собственному желанию, а по желанию внуков, которые не относили себя ни к салафитам, ни к ваххабитам, а считали проповедниками «чистого ислама». Женщин никуда не выпускали, кроме как в магазин, им даже запрещалось ходить на похороны. Если кто-то заходил во двор и в доме не было мужчин, им не разрешалось встречать гостей. Зазо запретили ходить в школу. Сана не понимала, что происходит, — она находилась во власти правил, установленных восемнадцатилетними племянниками.
— А как же уважение и почитание старших? А гостеприимство? — вопрошала Сана перед выходом из дома, нагруженная узелками и пакетами, прощаясь с родственниками. Рядом испуганная Зазо, видимо от страха или спешки завязавшая концы платка на лбу и напялившая розовые лосины.
— Это придумали предки. А они были язычниками! Поэтому будут гореть в аду!
Там же будут и учителя, которые утверждали, что мы произошли от обезьян! Мы произошли от Него! Пусть все знают, — говорил юноша с редкой бородой, и все остальные покорно кивали.
Еще долго сплетничали соседи, что Сана и Зазо приехали из палаточного городка Ингушетии «обрусевшими» и что родственники приютили их, но из-за нежелания носить платки они остались на улице.
Именно в тот момент Зазо по-настоящему захотела стать социологом и исследовать гендерную политику чеченских женщин в обществе. Бороться за их права она считала невозможным. Но никто не запрещал наблюдать и описывать происходящее с научной точки зрения.
Сменялись имена не только у здания ПВР, но и у матери Зазо. По паспорту она была Светлана: назвали в честь начальницы ее отца. Потом сменила имя на чеченское — Седа, что в переводе значит «звезда». Вскоре наскучила и Седа. Переехав в Чечню, взяла себе арабское имя — Сана (в переводе «величие», «сияние»). Подобные смены имени были связаны с непрекращающейся чередой болезней, которые настигли ее и никак не хотели покидать.
— Это все сестра покойного мужа! Это она навела порчу, я уверена! У меня были густые волосы, а она завидовала, — не унималась Сана. Но, как у маленькой девочки, спустя несколько минут в ее мире наступали умиротворенность и гармония. Сана брала тряпочку и аккуратно протирала каждый лепесток домашних цветов. Она всегда успокаивалась, когда находила виновного в своих проблемах, словно принимала успокоительные капли. И казалось, что два небольших ангельских крыла из бисера, вышитые поверх свитера размера XL и растянутого еще на два размера ее полнотой, пытались, несмотря ни на что, взлететь.
...Зазо приоткрыла глаза, и «Титаник» скрылся за облаками. Ветер трепал мокрые наволочки и одеяла, и иногда они ударяли ее по щеке.
«Ветер никак нельзя показать без предметов, — пришла к выводу Зазо. — А войну — без беженцев».
Мысли прервала похоронная процессия. Мужское многоголосье. Громко поют Салават. Голоса как будто доносятся из иного мира, куда каждый должен когда-нибудь попасть. Именно от этого хорового пения мужчин женщины начинают плакать. Особенно когда голоса становятся громче — то ли от жалости к умершему, то ли к самим себе. Но через пару часов они все забудут и начнут обсуждать молодую учительницу, что пришла на похороны чрезмерно накрашенной, или станут глумиться над красным шарфом со стразами, надетым не к месту одной паспортисткой.
На носилках мужчины несут свернутый ковер с белой бахромой по бокам. Женщинам не разрешается сопровождать процессию на кладбище.
Кажется, девяностолетняя Пэпа скончалась от тахикардии. Она жила в нескольких кварталах, в другом ПВР. Ей часто снились мертвые люди, и ее дочери измучились печь блины и булочки. Испачканные мукой, они каждое утро второпях разносили соседям сдобу, опаздывая на работу. Таков чеченский обычай: если приснился покойник, то надо раздать соседям что-то из продуктов белого цвета.
Пэпа предпочитала мучные вкусняшки. Она еще заставляла дочерей в выходные с пакетами ездить на похороны, на поминки, к родственникам, которые лежали в больницах или лечились дома. После каждой такой поездки Пэпа сажала их вокруг и с упоением расспрашивала о том, как встретили и какие пакеты с продуктами или вещами передали в ответ.
— Беги, Арби! Молодец! Беги еще! — выкрикивала женщина сыну среди толпы, с воодушевлением сжав кулачки возле груди.
По чеченскому поверью, если больной человек три раза перебежит дорогу перед похоронной процессией со словами: «Пусть все мои болезни уйдут с покойником», то избавится от болячек. У мальчика малокровие, а у матери нет денег на лечение. Все знают это и без слез не могут наблюдать за бегом счастливого Арби, которому ничего не понятно, но безумно весело от всего происходящего.
Зазо стало впервые жалко Пэпу: зачем так с ней? Она и так в жизни измучилась от кошмарных снов, а ей еще насылают в могилу малокровие. Ведь она им ничего плохого не сделала!
Зазо сегодня исполнилось двадцать четыре года. Она с детства придумывала себе трудности. Читала книги под одеялом или под столом, включив фонарик, или прятала драгоценности, бижутерию в песок, а потом искала и часто не находила. Зазо училась в аспирантуре и писала исследование о гендерной политике женщин после двух чеченских войн. Слово «война» ее попросили заменить на «конфликт» или «военные кампании». Кому-то показалось, что эта тема невероятно общая и необходимо сфокусироваться под каким-то интересным углом. Тогда Зазо предпочла писать о гендерной политике женщин, проживающих в ПВР после двух чеченских кампаний. И снова последнее слово заменили — на «общежитие, где нуждаются в улучшении жилищных условий».
А слова «гендер» и «феминизм» в их ПВР вызывали у женщин взрыв негатива, поэтому она оговаривалась и произносила «права женщин» или «равенство». Они звучали из уст Зазо почему-то трогательно и одобрительно. Особенную настороженность вызывала сама Зазо, когда появлялась на горизонте с небольшим диктофоном, как будто вооруженная топором.
— Опять что-то узнает. Если она еще раз припрется с этими анкетами, то я за себя не отвечаю! Мы что, дурочки, и не понимаем всего, — шептались женщины в ПВРе, оглядываясь по сторонам. — Сейчас же такое время…
— Скажем ей. А нам что с этого? — хихикали они.
Научный руководитель успокаивал Зазо: мол, такова участь социологов, их всегда в чем-то подозревают, поэтому необходимо смириться или менять профессию. Зазо еще работала в социологическом проекте и не собиралась менять профессию, чего нельзя сказать о коллегах: кто-то копил на айфон последней модели. Кто-то гасил кредит или мечтал летом съездить в Турцию. А они с мамой выплачивали долги.
Но слова и слухи ранили Зазо, и она принималась бессонными ночами бомбить постами в социальных сетях:
«Если тебе роют яму — не мешай! Закончат — сделаешь бассейн!»
«Отпускайте клоунов из своей жизни. Цирк должен гастролировать!»
«Никогда не мстите подлым людям. Просто станьте счастливыми. И они этого не переживут»
Тем временем начальник социологического проекта, подписанный на ее обновления, стал подозревать, будто бы в офисе среди сотрудников есть скрытые конфликты, а он и не в курсе. А может, она и вовсе решила иронизировать и считает их всех «цирком»?
Зазо помимо активной жизни в Интернете вела еще блог под ником ZazochkaNumber1. На аватаре стояла фотография покойной прабабушки Захо. Все, кто случайно попадал на ее страничку, покидал ее с двойственным чувством. С одной стороны, казалось, что блог ведет серьезная дама, пишущая о нарушениях прав женщин в разных странах мира. Возникало ощущение, что она вещала из окопа с микрофоном в руках, а вокруг гремели взрывы и низко пролетали военные самолеты. Но с другой стороны, эта дама была помешана на собственной личности… вернее, производила впечатление наивной и инфантильной девочки, которая через пару постов публиковала результаты своих тестов о том:
— Насколько вы здравомыслящий человек?
— Вы Мэрилин Монро или Одри Хепберн?
— Вы леопард или кошка?
— Какое ты лекарство?
— Какое прозвище подходит тебе?
— Как ты будешь выглядеть через пятьдесят лет?
А подписана «защитница прав женщин» и «покорительница тестов» в одном лице, была «на кавказских бомбит», «Дом-2», «мезотерапию», «Джастина Бибера» и «самые богатые свадьбы чеченцев».
Зазо держала в руках мобильник, но отвечала на звонки неохотно. Более того, она изводила себя догадками, почему позвонил тот или иной человек, вместо того чтобы просто взять трубку и ответить. Из наушников звучала песня:

Пару раз она чуть не попала в аварию, так как все внимание было сконцентрировано на экране мобильника. Компьютер исправил ей однажды слово «мобильник» на «могильник», а «наушники» — на «наручники». Порою исследования Зазо, как многим казалось, доходили до безысходного абсурда. Она провела небольшое исследование о том, как ведут себя женщины, которые посещают кладбище. Выяснилось, что взрослые и пожилые предпочитают ходить группой, а молодые и юные — в одиночку и подолгу любят разговаривать не с самой могилой, а почему-то с надгробной плитой.
Она сотрудничала с женскими организациями, которые в Чечне представлялись защитницами прав женщин, а за рубежом — феминистскими активистками. У них всегда бегали глаза, то вверх, то по сторонам. А иногда и вовсе напоминали героев мультфильма про трансформеров, только они меняли не внешность, а гражданскую позицию.
Зазо жила с мамой в комнате, что в конце коридора третьего этажа ПВР. Один общий туалет, душевая и кухня на целый этаж. Дети всего этажа громко резвились в коридоре и редко выходили во двор, поэтому Зазо часто срывалась на них, ведь они отвлекали от работы над исследованиями и распечатывания текста с диктофона.
Мама подрабатывала уборкой в богатых семьях и поэтому к вечеру жаждала поделиться с подругами подробностями очередного похода. Каждый свой звонок она заканчивала, будто завершала вечернюю молитву, словами «Аминь»:
— И тогда я поняла, вот же живут люди! А мы… существуем.
Вместо телевизора на всю стену их единственной комнаты поклеены фотообои с видом Мексики. Пальмы, солнце, океан, песок, деревянные хижины с соломенными крышами. После первой войны чеченские женщины закупали такие фотообои и любили наслаждаться пейзажами. Пили чай и мечтали.
У мамы Саны не было друзей среди обитателей ПВР. Она считала, что человек является тем, кем он решил себя окружить. Она не придавала значения происходящему и считала этап с ПВР временным. Поэтому просила водителя маршрутки высадить ее на одну остановку после ПВР или на одну до. И гордо добиралась пешком. Она стеснялась этой страницы биографии. Но не могла в этом до конца признаться. Сочиняла:
— Ой, решила пройтись. Прогулка полезна перед сном.
Сана не ощущала смены коммунизма, капитализма, перестройки, демократии, революции, шариата, экстремизма. Она не знала, что это такое, но всегда восхищалась богатыми людьми. Она не замечала, что теперь в каждом селе построены мечети, что рабочее место, независимо от того, парикмахер ты или чиновник, украшено четками для намаза, расписанием молитв, картинками с сурами. Что во многих кафе и ведомствах открылись молельные комнаты для намаза. Что в мобильники и компьютеры закачивают программы «Время намаза» и аудио-Коран. Что на правую руку на один из пальцев надевают электронные четки, чтобы показать свою богобоязненность. В такси и в автобусах слушают исламские проповеди. Недолюбливают и ругают Европу и Америку, но при этом все норовят приобрести последние модели айфона и у многих своя страничка в инстаграм или регистрация в фейсбуке.
Из-за чрезмерного шума в коридоре Зазо часто выходила во двор, усаживалась на деревянную скамейку и смотрела на иллюзорный «Титаник». Долго и настойчиво. Как будто если бы он появился, что-то изменилось.
Больше всего Зазо боялась стучаться в дверь семьи Минаковых на первом этаже ПВРа и заходить со своими опросниками. Выражение «как в рот воды набрали» в прямом и переносном смысле относилось именно к этой семье. Мать — поклонница телевизионных программ о здоровье, где утверждали, что все болезни на земле от депрессии и поэтому нужно пить много воды. Когда бы Зазо ни зашла в их комнату, двое детей расхаживали по ковру со стаканами в руках. Когда она спросила, где их мама, то они с полными ртами что-то промычали. Мама появилась со стаканом воды.
— Петина, вчера забыла задать очень важный вопрос…
Дети с любопытством рассматривали Зазо, особенно ее красные лосины и желтый рюкзак, попеременно надувая то правую, то левую щеку водой.
— Э-э-э… Вы стали жить лучше или хуже после военных действий в Чеченской Республике? Варианты… ответов: Да, лучше… ммм… Да, намного лучше… Скорее, лучше. Скорее, нет. Совсем не лучше. Или затрудняюсь с ответом… — запинаясь, читала Зазо анкету.
— Ты видишь мой браслет?
— Д… Да.
— Я дала слово: «Никогда не думать о плохом и о прошлом». Так сказала телеведущая. А браслет как напоминание, — не переставала она пить воду. — И вообще, сегодня такое время, что нужно молчать и пить много воды. Мне сегодня утром приснился сон с рыбами, думаю — это знак.
Зазо выпила стакан воды и вышла.
Мама Зазо еще с довоенных лет продавала в Чечне золото. Из-за высокой арендной платы на старом рынке возле Дома моды она никак не могла позволить себе взять нормальное место для торговли. Поэтому нацепляла золотые украшения под второй халат и нанизывала на пальцы кольца. Она с достоинством восседала на стуле с утра до вечера. Когда кто-то проходил мимо, приоткрывала халат. Деньги хранила в лифчике, так как воров тогда хватало. А утро начиналось с того, что она жгла девять спичек поверх золота и приговаривала: «О, Всевышний, сделай так, чтобы сегодня все золото оказалось проданным». Когда в рынок попала ракета, она упала в обморок, а очнувшись, поняла, что ее ограбили. За то золото они с дочерью и сейчас продолжают расплачиваться.
На руке Саны красная ленточка от сглаза, такую же носит Зазо. Красную ленточку Сана повязала на дверную ручку у входа в их комнату, на все красивые деревья, что растут возле ПВРа, и на краник с водой перед зданием. Повязала на боковое зеркало машины дальнего родственника и на все горшочки комнатных цветов в их доме. И заявила, что поверх будущего свадебного платья, на правую руку Зазо тоже повяжет красную ленту. Зазо думала, хорошо, что мама не повязала ленточку вокруг их ПВРа. Хотя кто его мог сглазить?
— Правильно родственники их выгнали! Нужно верить в Аллаха, а не в красные ленточки, — судачили в ПВРе.
Зазо встречалась с Шамилем, который подъезжал к ПВРу на разных машинах — от «Toyota Camry» до «Range Rover».
— Видишь, такой богатый, а одевается скромно, — хвасталась маме Зазо.
На самом деле Шамиль чинил автомобили на автозаправке около памятника «Дружбе народов». Почему-то этот памятник некоторые чеченцы прозвали «Три дурака», а кто-то «Три богатыря». Шамилю доверяли выезды с машинами, чтобы проверить, хорошо ли работает мотор после ремонта. Об этом знала близкая подруга Зазо Мелисат, но она молчала, чтобы не прослыть завистницей. А еще она знала, что мать Шамиля работала на этой же заправке — стирала на заказ ковры и паласы.
Шамиль тоже вел блог под ником wildchechen95, а на аватарке — фотография на фоне ичкерийского флага, в футболке с надписью «СССР», кепка «FBI», и указательный палец вытянут вверх. Так он подтверждал, что Всевышний един. Он иногда публиковал видео об известных людях, которые приняли ислам, о молодых чеченцах, которые устраивали лезгинки в какой-то стране или о прокачках машин.
Смотрел по вечерам «Дом-2», но при этом такое времяпрепровождение ничуть не мешало гордо спорить со всеми, доказывая, что чеченцы — самый древний народ на Земле.
Букет цветов от Шамиля Зазо еще не получила. Он часто повторял, что у нее ужасный характер и что если бы когда-то она ответила на его эсэмэску с текстом: «Заз», то он после ее ответа подарил бы ей цветы. Пребывающую в вечном анализе Зазо вполне удовлетворило такое логическое объяснение. «Да мне и не нужны цветы», — отшучивалась она. Но папка «flowers»2 объемом тысяча шестьсот фотографий, что висела на рабочем столе ее ноутбука, предательски ее выдавала и демонстрировала обратное.
С молчаливой художницей-сюрреалисткой и подругой Мелисат (ударение на и), Зазо познакомилась на концерте Зекира и Пэкэй в подвальном кафе с говорящим названием «Луна». Ударение почему-то все ставили на первый слог.
— Куда ты собираешься?
— В «Лу-у-ну», — слышится в ответ, как будто бы на Луну не вверх, а вниз.
Но это так и было. В слегка освещенную «Луну», молодежь спускалась, прихватив свои отдельные миры, и вела себя обособленно от других. Как бы опасаясь,
что ее пространство окажется смешанным с остальными. Каждый зависал в личном мобильнике и считал, что его ценности и взгляды — это отражение содержания его телефона: фотки, музыка, видео, контакты. А поступки как будто бы ушли в долгосрочный антракт. Это была по-настоящему Луна, вокруг которой собирались звезды.
Зекир виртуозно и нервно бил по барабанам, а Пэкэй спокойно, закрыв глаза, тихим сопрано напевала что-то про себя, мотая головой. Иногда она изящно постукивала кистью о декольте, и от этого голос будто просыпался и становился изящнее.
Под песню Гвен Стефани «Don’t speak» («Не говори») тогда зашла Мелисат. Понятно, что Мелисат молчит, так как занята думами о новых сюжетах картин, о том, как бы их выставить где-то. И когда она пыталась поделиться мыслью, то активно что-то искусно переплетала руками перед грудью, как будто иллюзорно снимала снова и снова кольца с пальцев или браслеты. Но выдавала не отдельные фразы, а слова после долгих перебираний и тщательной огранки:
— Тривиально…
— Абсурдизм…
— Инкогнито…
— Ой, сюююр…
— Эксгибиционизм…
— Сексизм…
— Авангард…
— Минимализм…
Зазо в последнее время казалось, что дружба с Мелисат на износе, хотя на самом деле она оставалась неизменной.
— Я хочу, чтобы обо мне помнили, когда меня вдруг не станет, — призналась однажды в «Луне» Мелисат, скромно опустив голову. Казалось, она немного покраснела.
— Она такая скромная, — восхитились тогда все.
Но электронная почта Мелисат — TheGreatestMelisatever@gmail.com — говорила совершенно об обратном.
Их общий знакомый журналист Сэйпи когда-то шокировал Зазо. не тем, что, являясь штатным журналистом государственной прессы, умудрялся работать еще и для зарубежного издания. Направленность изданий, мягко говоря, противоречила друг другу, все об этом знали, но молчали. Сэйпи мог оправдаться и перед первыми:
— Я разведен, и у меня дочь и сын. Мы живем в съемной квартире. Нужно платить няне. Мне не хватает денег.
И — перед вторыми:
— Я не могу открыто работать на вас, не сотрудничая при этом с местной прессой. Это компромисс.
Зазо побывала однажды в его местной редакции, увидела его рабочее место. Вся стена была увешана дипломами и грамотами, казалось, что вот-вот обвалится от обилия урожая гордости. Сэйпи эмоционально рассказывал, что местная журналистская премия который год игнорирует и обходит стороной его заявки со
статьями.
— Весь мир меня признал, — сказал он возвышенно, рукой указывая на дипломы регионального уровня, на которых было написано: «Спасибо за участие… или как активному участнику». — А «свои» не хотят признавать.
Как-то Сэйпи, сидя за столом в «Луне» несколько часов, смеялся и шутил. Перед прощанием кто-то спросил, не нашли ли его брата. Зазо показалось, что речь идет, наверное, о брате, который потерялся пару лет назад. Оказывается, он потерялся вчера. А Сэйпи вполне спокойно и улыбчиво ответил: «Нет».
— Мелисат, этот Сэйпи вообще нормальный? — Зазо пыталась завести разговор с Мелисат, прогуливаясь по проспекту Революции.
Подруга, как всегда, молчала. В ответ еще больше сжав губы.
— Ты знаешь, что он сегодня звонил мне и приглашал на обед? Да я, наверное, весь свет бы подняла на ноги и была бы вся на нервах. А он спокоен. Представь, если бы твой брат потерялся?
Мелисат остановилась. Достала мобильник и стала фотографировать деревья аллеи.
— Представляешь? — продолжала Зазо. — Я его спрашиваю: «А что, нашли уже твоего брата?». Если он на обед приглашает. А он: «Нет».
Подруга пыталась что-то выразить пальцами рук, которые еще долго переплетались и будто рисовали вычурные узоры. А в итоге выдала:
— По-фи-гизм.
Потом Сэйпи ездил на двухгодичную стажировку в США, которая финансировалась американским правительством. Сэйпи писал кандидатскую работу на тему о том, что в России нет свободы слова в СМИ. У него все эти два года в фэйсбуке висело на главной аватарке его счастливое лицо с поднятым плакатом: «No freedom of expression»3. Говорят, что вышла даже книга и презентации проходили с аншлагами. Потом вернулся в Россию и сегодня работает на канале «Russia today».
В «Луне» Зазо познакомилась с молодой девушкой Непсат, иначе ее называли «покорительница семинаров не только России, но и всей Европы». На всех семинарах Непсат всегда молчала и вела какой+то внутренний диалог про себя и, видимо, поэтому часто пила воду — видно, пересыхал внутренний голос. Семинары по толерантности, волонтерству, филантропству, мобилизации молодежи, правам
человека затуманивали ей сознание. После каждой поездки она возвращалась домой все мрачнее и печальнее, и реальность представлялась, как в сюрреалистическом сне.
Несмотря на молчаливость, Непсат приглашали потому, что она работала в организации по поиску без вести пропавших. На стене у ее рабочего стола вместо дипломов, как у Сэйпи, висели фотографии пропавших людей. Снимков было так много, что они покрывали не только стены, но и потолок, коридор, шкафы, стулья, кухню, подъезд.
На столе книжки, а+ля «как стать кем-то за семь дней», «как выучить английский за тридцать семь дней», «как развить в себе сорок одну привычку, которые приведут к успеху», «тридцать одно правило, как научиться разбираться в людях» или «пятидесятитрехминутная гимнастика, чтобы поверить в себя».
Неудивительно, что ее другом стал активист Муса, который устраивал акции: «Бег против пробежки», «Домино против алкоголизма», «Шашки против экстремизма» или «Лезгинка против ваххабизма». Он даже хотел устроить акцию с Непсат «С пропавшими вместе».
Все думали, что Непсат выйдет замуж за Мусу или за другого какого-то активиста. В отличие от Сэйпи с ее гражданской позицией, казалось, всем все было понятно. И Зазо долго не могла поверить в то, что Непсат вышла замуж за чиновника из правительства. Ее муж добился, чтобы ее организацию внесли в «список иностранных агентов» и вскоре закрыли. Говорят, когда начался сильный ветер, все фотографии пропавших сорвало со стен и потолка, и они еще долго летали по городу.
Даже до Зазо долетела пара, когда она старательно всматривалась в свой «Титаник».
...Сегодня звонком мобильника у Непсат не песня: «Я свободен, я забыл, что значит страх…», как раньше, а песня Натали: «А ты такой, мужчина с бородой, в твои попала сети».
— Сю-ю-юр, — засмеялась Мелисат.
Зазо посещала салон красоты «Принцесса», что расположен между Домом печати и торговым центром «Беркат». Его еще называли салоном для бедных принцесс.
Стрижка, маникюр, окраска — все по сто рублей. Там можно встретить не только продавщиц, но и местных певиц, журналистов. Последние постоянно будто оправдываются:
— Ой, решила заскочить. Мимо проходила. А так-то я в «Марселе» зависаю.
— Моя маникюрша в Турцию уехала отдохнуть. Временно сюда забежала.
— Я в «Образцовом» вообще тусуюсь. Дорога там перекрыта, видимо, какие-то гости приехали. А так бы ни-ни.
Зазо как раз сидела в «Принцессе» и думала о том, что скоро закроют «Луну», где новый хозяин предложил арендную плату повыше. Говорят, там хотят открыть ресторан с vip+кабинками. А еще о том, что уже в следующем году они с мамой наконец полностью смогут рассчитаться с долгами и начнут копить на съемную квартиру. Ее мысли прервала полная женщина в обтягивающем платье цвета хаки, волосы с проседью беспорядочно спрятаны под большой бежевый платок, украшенный огромными стразами.
— Э… — толкнула она Зазо. — Не хочешь столовый сервиз «Фенди»? На, посмотри каталог.
В каталоге самый дешевый набор стоил три тысячи четыреста евро. Видимо, в тот момент Зазо производила впечатление человека, который способен заплатить такую сумму. Но ведь наличие каталога означало, что кто-то способен это сделать.
— Красиво, — пролепетала Зазо, сдавленным голосом, передавая иллюстрированную брошюру.
— Э… — махнула рукой незнакомка. И обратилась к парикмахерше Маше, которая от жадности брала одновременно четырех клиентов. В ответ получала четырех-этажные порции возмущения. — Ты мне обещала, Маш, богатых клиенток на «Фенди».
— Ой, Нура, не фенди! Не видишь, как я кручусь тут?
В «Принцессу» приходили не только женщины, но и мужчины. Мужская сторона отделялась массивными ширмами и черными занавесками, а потом и вовсе сделали отдельную дверь. Девушки в хиджабах требовали, чтобы перед ними тоже ставили ширму, чтобы никто не смог увидеть их без платка. Вдоль пыльной дороги от салона красоты «Принцесса» до автобусной остановки, стояли продавцы исламских духов миск. А напротив дымили выхлопные трубы машин. На маленьком столике тридцать или сорок сосудов с разноцветной жидкостью. Духи, привозные из Турции или Египта. Зазо нравились эти продавцы больше, чем продавцы мебели или одежды. Они были коммуникабельны, улыбчивы и активны, хотя пыль и выхлопные газы перебивали запахи. Сана уверяла, что мода на миск появилась после второй войны, а до этого все душились обыкновенными духами.

Зазо и не припомнит, когда закрыли их «Луну». Они как раз спустились, чтобы обсудить последние приготовления к предстоящей выставке картин Мелисат в «Луне». Спор возник из-за названия. Мелисат хотела назвать выставку «Достояние республики», а друзья — «Крик души Мелисат», кто-то настоял на компромиссе:
«Крик достояния республики». Зекир бил по барабанам, а Пэкэй распевала: «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной».
— Да, мы закрываемся, — грустно подтвердил хозяин. — Тут будут vip-кабинки.
— Но почему? — сдерживала слезы Зазо.
— Потому что мое кафе не приносило много денег и арендную плату, я задерживал.
— Но где нам всем теперь собираться?! — сказала Зазо нарочито громко, чтобы наконец все, кто сидел в мобильниках, хоть на минуту оторвались и взглянули на происходящее.
— А как же моя выставка? — наконец встревожилась и Мелисат.
— Я не знаю… Я… остаюсь должен за аренду… за четыре месяца… Мы закрываемся.
В «Луне» стало намного темнее, так как все вдруг вырубили свои мобильники и внимательно смотрели на хозяина. Зекир и Пэкэй тоже замолчали. Мелисат громко заплакала, а Зазо стала ее успокаивать.
— Понимаешь, это должна была быть первая в моей жизни персональная выставка. После нее меня, может быть, стали бы воспринимать всерьез. А мне хочется, чтобы ко мне относились серьезно. Меня и так нигде не выставляют… в смысле… мои картины не выставляют. Говорят, что я мараю красками… — Мелисат стала вдруг болтливой.
— Не говори… и где мы все будем теперь видеться? Я же говорила хозяину: повысить надо цену на эклеры, а он: «Нет, нет». А еще предлагала шляпу положить перед Пэкэй и Зекиром, чтобы желающие могли бросать деньги. А он: «Это Чечня… ты не понимаешь?» А во время лезгинки, когда бросают деньги танцующей паре, значит, можно.
— Моя выставка… — плакала Мелисат уже на проспекте Революции.
«Теперь я поняла, почему Бог создал тебя молчаливой. Прежде с тобой было гораздо приятнее общаться» — сказала про себя Зазо.
В ПВРе проходило общее собрание. Несмотря на то, что отключили свет, зажгли свечки, и спор продолжался несколько часов. Зазо сидела грустная рядом с мамой, которой собиралась сообщить о закрытии «Луны», но потом передумала.
Выступали правозащитники:
— Мы договорились со студентами-юристами, они готовы помогать вам в восстановлении документов. Бесплатно.
— Мы устали и не верим… — махали руками им в ответ.
— Да что это с вами? Надо попытаться или рискнуть.
— Надоело.
— А кто о вас позаботится, если не вы сами? Нужно говорить о себе, заявлять.
Приходить на встречи и говорить о проблемах. Стучаться везде до тех пор, пока
вас не услышат.
— Мы что, не ходили? — с комом в горле начала женщина, пытаясь утихомирить дочь на коленях. — Это кому повезет. Вот из наших сколько человек дома получили и документы им сделали. Но когда-нибудь терпение заканчивается. Я больше всего на свете хотела бы иметь свой дом. Приходить туда и знать, что буду жить там всегда, а не дрожать… сегодня… завтра…
— Это, может быть, ваш последний шанс. Придите завтра на круглый стол и скажите, как вы живете. Там журналисты и общественники. Требуйте, отстаивайте свои права, — говорила тихо и спокойно правозащитница. — Конечно, вам государство помогает иногда продуктами, деньгами, а некоторым дома дали. Но вы-то остались. Заявите о себе.
После собрания все разошлись по своим комнатам. Конечно, они ушли с твердым намерением ни на какие встречи или «квадратные» столы не ходить.
— Пусть сами приходят, если им так надо, — поставила печать Сана. Налила себе чая и, включив свечку, еще долго смотрела на фотообои с изображением пляжа в Мексике.
Зазо вышла во двор с наушниками. Темно-синее небо без звезд и Луны. Недалеко спорили молодые ребята из ПВРа, которые делали крыши для домов. Они жаловались на бригаду постарше, устроившую настоящую революцию. «Старики» объявили войну молодым, и теперь все заказы на крыши уходили к ним, так как они работали намного слаженнее и быстрее. Конечно, у них не было документов, и поэтому они не платили налогов. Это были нелегальные капиталисты. А крыша ПВРа во все времена оставалась одинаковой, и никто не собирался ее обновлять или чинить.
Туман медленно заволакивал пространство и поглощал здания, деревья и горы. Зазо, сидя на скамейке, твердо решила, что больше не будет встречаться с Шамилем. Она успела два раза сходить на свидание с новым знакомым, Бакаром, и каждый раз он приходил с букетом цветов. Он работает главным дендрологом города Грозного. И признался, что в отличие от Шамиля не стесняется того, что его девушка живет в ПВРе, так как вся наша жизнь на этой земле является для всех, независимо от того. богат ты или беден, — пунктом временного размещения.
Зазо включила на всю громкость песню Аркадия Коца — перевод знаменитой каталонской песни сопротивления «L’Estaca»: