Летний вечер у дверей,
словно ангел – тих и светел,
далеко – за семь морей –
улетел бродяга-ветер.
Дремлет стая синих гор,
чуть прикрывшись облаками,
синий звёздный кот лакает
Млечного Пути простор.
В нём душа моя плывёт
и серебряною птицей
в море синее глядится,
и не верит звёздный кот,
что огромная луна
тоже стала тёмно-синей.
А душа пером гусиным
за конторкой –  у окна –
пишет синие стихи,
тешит синие чернила.
Сколько б слов ни обронила,
будут все стихи тихи.
Будет таять до зари
вечер летний,
синий вечер.
Кофе в чашку, шаль на плечи:
дышит осень у двери.

Глазами зеленеть и таять
и воском плыть в твоих руках.
Блудница.
Грешница.
Святая…
Иду к тебе через века.
Сквозь опереточные лица,
то посуху – то по морям.
Святая.
Грешница.
Блудница.
Твоя.
У счастья формула простая:
не дать следам твоим остыть.
Глазами зеленеть и таять
и знать, что где-то рядом –  ты.
Вся жизнь моя, мои пожитки,
мой незамысловатый скарб:
стихи и сны
и эта  жилка
под  тонкой кожей у виска.

Нам бы жить у моря Красного,
где вода синее синего,
вот была бы жизнь прекрасная,
кругосветно-апельсинная.
А потом у моря Жёлтого,
где гнездится цапля белая,
раскрывая зонтик шёлковый,
созерцать малину спелую.
Если выпало в империях
задыхаться от отчаянья,
знай, поди, к какому берегу
нам по осени причаливать.
Вот и тянет к морю Чёрному,
печь оладьи с ежевикою,
завести кота учёного
и русалку луноликую.
Мчатся золушки за принцами,
им успеть  бы до полуночи,
ну а нам пора в провинцию –
право-слово –  хватит умничать.
Заварю-ка кофе чёрного
и чего там… с ежевикою,
для тебя – кота учёного,
я – русалка луноликая.

Такое в августе бывает:
фосфоресцирует вода,
и море дышит, остывая,
как будто что-то напевает,
и рядом падает звезда.
И ты кричишь: звезда упала!
А море – радужней опалов,
синей персидской бирюзы,
прозрачней ангельской слезы…
Такое в августе бывает,
по влажной коже свет стекает,
и ночь таинственно светла,
в ней наши бренные тела
давно часов не наблюдали…
Кем были мы и кем мы стали,
что обрели,
что потеряли.
Там время потеряло нас.
Оно ещё не начиналось,
и до его начала малость  –
падение звезды –
осталась.
А где-то вечность пронеслась.

Парус алый, парус белый…
Мне волна морская пела,
пела-пела, напевала,
за собою зазывала.
К берегам далёким южным,
в царство раковин жемчужных,
в край коралловых атоллов,
кольца хрупкие которых
розовеют на рассвете,
а над ними  южный ветер,
Южный Крест и южный Парус…
южной ночи звёздный гарус…
Море пенилось, кипело,
а волна всё пела, пела,
пела-пела, напевала…
В тех краях я не бывала.
Где-то ждёт далёкий берег,
на песчаных дюнах белых
ветер тонкий шлейф оставил,
след терялся,
таял,
таял.
Рядом россыпи ненужных
створок раковин жемчужных,
перламутр, под слоем пыли:
чьи-то сброшенные крылья.
Былью станет сказка чья-то.
А моя – хоть простовата,
сказкой пусть и остаётся,
трудно для себя поётся.
Парус алый,
парус белый,
мне волна морская пела.
Пела, пела, напевала,
я за нею уплывала…

На одесском побережье Черного моря
произошло довольно редкое для наших мест явление:
море отошло от берега.
Из сводки новостей

Море оставляет берега,
и надежды нам не оставляет.
Тихо лягут белые снега
там, где ветер в парусах гуляет,
и ломает волны на плечах
чёрный обнажившийся брекватер.
Может быть безмолвия печать
отодвинет судный час расплаты.
Крылья на изломанных камнях
сушат длинноносые бакланы,
и свечою на ветру маяк
в предрассветных теплится туманах.
Бьёт прибой волну о волнорез,
и свивает донные барханы…
но вороний грай летит окрест
там, где стаи чаячьи порхали.
И всё дальше море от земли,
лишь солёный ветер полон влаги,
и на дальнем рейде корабли
треплет как игрушки из бумаги,
и опять пускается в бега,
и мольбам о помощи не внемлет.
Море оставляет берега.
Или боги оставляют Землю…
.

Море остывало нехотя.
Я раздумывала:  ехать ли?
Воздух утренний дрожал.
Ты решился: поезжай.
От волнений приснопамятных
есть одно спасенье – маятник.
Ходит по морю волна,
и смываются – сполна
все сюжеты вечной повести,
чьи-то радости и горести,
– всё уносится волной.
Дышит море за спиной.
Остывает долго,
медленно.
Я изнаночными петлями
повесть новую свяжу.
Всю изнанку покажу.
Вдруг и вправду станет легче нам?
Где-то плачет птица певчая,
птицу иволгой зовут…
Справа бак, а слева ют.
Ну не мне тебе рассказывать,
как причины в узел связывать,
чтобы следствие – извне.
По кочующей волне
носит снасти корабельные…
Где-то рядом колыбельную
отпевают – не поют.
Слева бак – а справа ют,
слева грешник – справа праведник,
ходит-бродит вечный маятник,
называется –  волна.
Всё забудется сполна,
только лишь дойдёт до дна…

Кукушка, кукушка,
скорее скажи,
когда же настанет
счастливая жизнь.
У Синего моря?
У Синей реки?
В саду, где на землю
летят лепестки…
Как долго  ещё ожидать твою весть?
Крушиною стыть
или вишнею цвесть?
Дрожащей прожилкой
резного листа,
пчелою, чья жизнь
коротка и проста?
В заброшенном  доме,
где нет ни души…
Когда она будет,
кукушка, скажи?
Кукушка, кукушка…
В ответ – тишина.
И только негромкая песня слышна,
и виден до боли родной поворот…
Скворцы суетятся,
и вишня цветёт.
И можно с обрыва спуститься к реке,
где столько следов на прибрежном песке.
Мои ли,
чужие…
Всё ближе вода.
Наверно уже не узнать никогда,
зачем на оставленный берег пришла.
А вслед мне доносится:
было… была.



Об Авторе: Людмила Шарга