Над Герникой
белая Ника
не раскинет солнечно крылья.
Солнце пало.
Солнце зарыли.
Вместо солнца в небе – лампада.
Ей, ничтожной, некуда падать –
всюду смерть.
Опаляет и гложет.
Остывает земля еле-еле.
Умирает белая лошадь.
Мать – глаза от огня почернели –
белым криком ребенка накрыла.
А над нею – довольное рыло
светлоглазого минотавра.
Этот город задушен, отравлен.
Этот город – преддверие ада.
Звероликие в касках рогатых,
ваше время черно и красно!
Спи, Испания, траурным сном,
белым-белым…
Герника, верни
в небо тяжкий огонь –
и воскресни в полуденном блеске!
Не тускнейте от пламени, фрески…

Однажды страх растает.
И тогда
поймаешь ты за хвост облезлого кота,
который был совсем недавно тигром,
косматым, саблезубым,
да усох,
стал временным прибежищем для блох.
Ходил ты от беды на волосок,
да миновала.
Стало быть, эпиграф
пора искать.
А ты-то некролог
досочинил, рыдая, накануне.

Не Бунин ты
и даже не Акунин,
да как-нибудь осилишь пару строк.
Но избегай, дружище, слова "рок".
Твой "темный рок" – обычная морока,
хандре похмельной, может быть, сродни.
А ты-то ныл – судьба к тебе жестока,
ты так стенал, как будто уронил
на грязный пол яичко золотое
и порешил слезами, не водою
немедля смыть ужасный этот грех.
А грех-то раскололся, как орех,
тигр оказался вдруг котом облезлым,
обиженным природой и людьми…

Садись, дружище, поудобней в кресло,
Пиши эпиграф:
"Что пришло из тьмы,
уйдет во тьму и безвозвратно канет.
А солнце есть –
и в луже,
и в стакане".

Тяжелый непокой приемного покоя.
Разноголосье.
Грешный Вавилон.
Отчаянно, до слез не верится в плохое.
Не ты…
Не ты?
Не ты! А просто клон,
чудаканутый клон в нелепом балахоне
сидит себе. Дрожит. Ну, стало быть, циклон…
похолодание… продуло на балконе…
не надо бы смолить.
Не надо бы… а влом!
Дурную страсть не вышибить колом…

…Великий Петр курил. И что же? Правил он,
как надлежит…
И вообще, легко нам
судить-рядить-вопить. На то и Вавилон.
Трясет. Знобит.
Проклятие циклонам!

Ну правда ведь, все это не всерьез?
Ци-клон…
Ци-клоп…
Ци-клический невроз…
И вся-то жизнь – борьба и вечный стресс.
И вся-то жизнь…
А времени – в обрез.

…Циклический невроз…
Не врозь, а вместе…
Общага.
Муравейник.
Вавилон.
Строители, на башню вы не лезьте.
Куда спешить? Грядет пора возмездий.
Познание, куда ж ты завело!

…Шуршат безвольно времени образки.
Нам жить бы не тужить. И пиво трескать.
А жизнь – гляди! – как будто на заказ
штампует и штампует новых нас.
Штампует нас.
Потом – раз-два – бракует…

… – Что строишь, мальчик?
– Башню! Вот такую!
Все выше, выше тянется рука.
А башня-то – из грязного песка.
Мальчишечка. Он тоже чей-то клон.
Песочница.
Последний Вавилон.

Не для трактата сюжет, не для хроники.
Маленький фарс со злодеем и жертвой.
Жили да были стеклянные слоники,
мирно паслись на хромой этажерке.

Были ценимыми, были любимыми…
К влаге привычны и к пыли терпимы,
гордо вздымали могучие спины,
солнце держа золочеными бивнями.

Не по размеру была иерархия,
каждый – особенный. Воздух и камень.
Лунные блики ловили боками,
с блика на блик мотылек перепархивал.

И, вдохновляясь нечастыми встречами
с феей-тряпицей из темного фетра,
хором читали, причастные к вечности,
рунные знаки на старой салфетке.

Каждый другому – питомец да баловень,
каждый другому – наставник да ментор,
мудро взирали на мелочи палые
с дивной горы высотою в два метра.

Да, в нарушение норм соционики
жили в ладу Дон-Кихот и Есенин,
Гамлет с Габеном. Стеклянные слоники.
Мирно над пропастью общей висели,

над суетой и домашними сварами,
над непонятной, невнятной эпохой…
…Трех детвора отнесла в антикварную.
Младшего папа по пьяни разгрохал.

Не для трактата сюжет, не для хроники.
Маленький фарс со злодеем и жертвой.
Жили когда-то стеклянные слоники,
мирно паслись на хромой этажерке.