Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия



Олег ГОРШКОВ



Хлеб тишины насущной

Стансы к августу


Привязываюсь к жизни все сильней,
все сумасбродней, все непоправимей.
Блаженный август, что-нибудь соври мне
о сне легчайшем в миг прощанья с ней.
Хлеб тишины насущной все черствей,
и сумерки теснее в топком танце.
И все темнее лиственные стансы
в прерывистом дыхании ветвей.

И что с того? — хоть сколь-нибудь соври…
Цветет болиголов, пьянит цикута —
веди к ним, август, пастырь мой, покуда
ольшаники поют и пустыри.
Как зыбок под ногами шар земной,
где прах времен пророс травою сорной,
где с каждым вдохом вязкие просторы
все легче спутать с близкой западней.

И допоздна исчезнув в толчее
пожизненного душного шанхая
своих сомнений, правду выдыхаешь:
не оправдаться — нечем и ничем.
И тут же правишь: значит, ни к чему —
чем ближе Бог, тем неисповедимей
пути и правды. Легион — им имя.
Их русла наполняют Леты тьму.

И августу по темным руслам трав
вот так же течь и становиться гуще,
пока он имя, запахи и сущность
не исчерпает, в осени пропав
и все-таки себя продолжив в ней.
И осень так сама впадает в зиму.
Так близишься к своей неумолимой,
незыблемой последней тишине…


Питерское


Здесь пришлый я, здесь вечер желт и желчен,
с усталым, воскового цвета ликом.
В слепых дворах, как в раковинах жемчуг,
как на погостах сонных землянику,
взрастило время свой туманный город,
в котором не сыскать покоя ветру.
Здесь первый встречный мне без разговора,
в глаза взглянув, протянет сигарету.
И мы закурим, ежась от прохлады,
смешав два едких дыма ожиданья,
и зыбкой болью тронет анфилады
заброшенных дворов, щербатых зданий.
И я пойму, я вспомню, что не вовсе,
не вовсе чужд был этой из-под спуда
сквозящей боли. Сыворотку вёсен,
ночей животворящие простуды
по вдоху, по глотку цежу, по капле,
заслушавшись дождя глухою гаммой.
И, видит Бог, один бы был — заплакал.
Конечно же, от дыма… Пусть богами
ручаться, знаю, гибельное дело,
но в этой нервной музыке есть что-то,
что даже нашим слухом неумелым
расслышать можно. Чуткое болото
качнется под мощеным переулком,
ведя меня по выступившей жиже
туда, где всадник, спетый медью гулкой,
взнуздал коня. И я тогда увижу,
как на Сенатской, погруженной в глянец
непрочного небесного нефрита,
кругами бродит хмурый итальянец,
ворча на грубость камня: "Нон-финито".
И снова дождь, и музыка, и что-то
в ней чуждое мишурным переменам,
и вновь вода слой свежей позолоты
смывает напрочь, чтоб дышалось стенам…


* * *


С отчаяньем последних бунтарей
из всех прорех небесного ковчега
сквозит, сквозит, кромсая свет, борей.
Был человек — не стало человека.
Ты галочку поставишь, не застав
кого-то, кто в забытом захолустье
знал бормотанья ветра наизусть и
озябшим горлом пробовал состав
бессвязной этой речи — череду
фонем, лакун, глаголов, отрицаний,
заговорить пытаясь черноту,
гремящую навстречу. Но лица не
закроешь, не упрячешь от нее.
И чье-то место в сквере, под листвою,
что треплет ветер, тут же пустотою
затянется. И нитями тенёт
рачительный вселенский арахнид
вновь примется латать худые сферы.
Вчерашний воздух даже хоронить
не требуется вовсе. Веры, веры! —
почуяв человеческое вдруг
в самом себе, заладит ветер, роя
кромешный свет с летучей мошкарою,
очерчивая свой бессчетный круг:
больничный сквер, часовня и погост,
и присный рай у пристани рыбацкой,
где тихий постоялец, грустный гость,
борею доверяя все по-братски,
рассказывал себя. В какую тьму
сметен он в одночасье? — нет ответа.
И даже вездесущий ветер этот,
и он не сторож брату своему…