Есть поэты, которые набирают обороты постепенно и только с годами дают сильный свет. Юрий Беликов относится к другой, менее распространённой категории поэтов, в нём от природы сильный свет, от рождения. Порою он ярче, чем нужно, и светит даже в яркие дни. Но ведь его не выключишь – свет молодости, свет искусства. Ещё должно пройти время, появится опыт, чтобы свет его высвечивал только необходимое, самое главное. Помочь этому может не только время, но и публикации, которых Беликов давно заслуживает. Каждое печатное выступление поэта – это уточнение координат, возможность правильней использовать свою светоносность.
Он ярок и щедр – на слова, на краски. Повороты в его стихах круты, как и в жизни. Это хорошо, это свидетельствует о сопричастности к миру. Стихами Беликова движут Любовь и жажда Справедливости – в масштабе Человечества, никак не меньше. Так и должно быть с настоящим поэтом, потому что Человечество – это его родная семья, она его воспитала, научила лучшему, что имеет, открыла в нём самом свет. И только на этом основании Человечество вправе ждать от поэта, что он высветит нечто новое, необходимое всем для того, чтобы яснее разглядеть новый крутой поворот жизни.
Когда несколько лет назад Юрий Беликов впервые пришёл ко мне в Москве, я сразу почувствовал в нём силу и стойкость. Они были и в первых стихах. Сейчас, несколько лет спустя, это стало ещё наглядней. Он стал точнее в выражениях, строже, и свет в его стихах не только ярок, но и обрёл теплоту. В лучших своих вещах, таких как «Венчание на царство в чусовских лесах», «Восход сердца», «Последняя ночь», «Курит земля берёзы», он достигает высокого уровня. Самое главное – он хочет помочь своей земле. И, судя по всему, это ему по силам.

Очень важно, кто встретится тебе в начале пути. Мне – Пётр Вегин. Как бы потом его ни нарекали – «Вознесенским для бедных» или «спившейся русской тенью Лос-Анджелеса», для меня он был и остаётся первым из мира литературы, кто признал во мне, тогдашнем 20-летнем мальчике с Урала, поэта. Вегин – мой Ростов-папа. Он курил сигареты «Вега». Сам видел. К этому, как я потом узнал, «приговорил» его ещё один поэтический ростовчанин Аршак Тер-Маркарьян, щедро поделившийся с Петром взятым прямо с неба псевдонимом – Вегин вместо паспортного Мнацаканяна.
Во-первых, двум Мнацаканянам в одной Москве не ужиться (в столице нашей Родины есть ещё поэт Сергей Мнацаканян), во-вторых, теперь и звёзду переименовывать не надо: Вега – самая яркая в созвездии Лиры. А у Вегина со звёздами (в естественном, астрономическом понимании этого слова) были особые отношения: «Она не спит до самого утра / звезда в созвездье Павла и Петра…», «Задыхаясь, мчит созвездье Гончих Псов…» Одна из его книг именовалась «Созвездие Отца и Матери».
Пишу – по памяти… В ней, подобно обломкам кораблей, затонувших в штормах океана, – опозновательные строфы Вегина: «С вопросом: «Как жизнь?» возникнет / разиня, как водолаз. / Отвечу ему, разине: / «Спасибо, не удалась!», «Я предан, как правда, я холост, как холст, / я шарф твой хватаю, как ящеркин хвост…», «Художнику могила не нужна! / Безденежны, бездомны, безобидны. / Приставка «без» и в смерти им верна – /они бессмертны, значит, безмогильны!»
Конечно, поэты пророчат. В том числе, – и себе. Может, не все знают: когда на том конце света рок вырвал у жизни автора этих строк, его ещё долго не могли похоронить… Кажется, в этот печальный момент фосфорически усмехнулось давнее вегинское предсказание: «Но анатомию нашего поколения / по моему скелету будут изучать!» Развернувшись из ХХI столетия в ХХ-е, я обнаружил в своих старых тетрадках «Посвящение Петру Вегину», заканчивающееся почти кликушески:

Сравнение вегинских волос с ушами гончей ещё куда ни шло, но откуда – в 1978 году – я мог ведать, что через десяток лет, «поэт… сам изгнаньем кончит», пусть и во многом добровольным?
У Вегина есть очень точное самоотождествление: «Подкармливал стихом скворца…» Он многим помогал или пытался помочь. Известно ли, к примеру, что в трудовой книжке Алексея Парщикова одно время значилось, что он – литературный секретарь поэта Петра Вегина? Само собой, никаким литературным секретарём Парщиков не был: полагаю, запись тянула на своего рода форму социального прикрытия от чересчур бдительных органов – от ЖЭКов до МВД-КГБ…
Несколько раз Вегин пробовал пробить в печать мои стихи. Впрочем, он сам охарактеризовал то время: «Годы стоят густые. Соловьи крепостные». Помню, в его пересказе, реакцию известнейшего тогдашнего критика Ал. Михайлова, главного редактора журнала «Литературная учёба»: дескать, я уже за малое трепещу, а ты мне что предлагаешь?..
Есть сопромат, а есть сопроцен – сопротивление цензуры. Сейчас поэтическое слово практически утратило сопроценность. Даже сложно понять, чем оно лет 35-40 назад могло кого-то там вгонять в трепет и устрашение? А, между тем, так оно и было: дули не только на молоко, но и на воду, а вместе с водой выплёскивали ребёнка. Я – один из плеяды выплеснутых. В моём архиве сохранилось своеобразное свидетельство о рождении за подписью Петра Вегина, или предисловие к стихам. Но, увы, в те времена даже этого свидетельства было недостаточно. Предъявил его сейчас, когда уже, кажется, пора подводить некоторые жизненные итоги… Предъявил по просьбе нынешнего главного редактора журнала «Дон».
А между тем, наверное, это полезно – сопоставить период собственного горообразования с чередой позднейших подземных толчков, приключившихся уже после кончины вашего литературного крестника?