Мое поколение (послевоенных идеалистов) отлично знало, кто такой Камю. Хотя его "Постороннего" читали тогда только знатоки французского. Дело было даже не в Нобелевской премии 1957 года (хотя и в ней тоже). Камю был для нас — пробудившаяся "Совесть Запада", властитель дум, провозвестник нового мироощущения — "экзистенциализма", учивший нас не оставаться посторонними в реальности, которая все очевиднее проваливалась в абсурд и ложь.
Тем интереснее: как воспринимают теперь Альбера Камю "думающие люди" нового поколения, от имени которых поставила "Постороннего" блестящая дебютантка театральной режиссуры Екатерина Половцева.
Мы — рвались героически участвовать. Нынешний герой — рвется прочь. Он не хочет участвовать в этой жути. Не хочет слышать гнусаво-стандартное отпевание покойницы-матери. Не хочет отвечать на надоедливые вопросы любовницы: "Ты меня любишь?" Он уклоняется, а его втягивают. И в гнусь, и в обязательность чувств. Кореш втягивает его — чтобы помог отметелить подружку-алжирку, а потом — отбиться от ее брата, затаившего месть. А там уж как выйдет: алжирец ли успеет выхватить нож, наш ли "посторонний" успеет выхватить пистолет. Неизбежность кровавой развязки подтверждается фигурами исламских боевиков, "тихо" стерегущих действие на сцене (на Другой сцене) театра "Современник". Сильно поставлено, экономно, значительно — по ощущению неотвратимости происходящего.
После такой развязки процедура суда кажется размазыванием крепко начатого действия. Да и слишком похоже это на наши телесериалы судебных заседаний — законнический ликбез для народа.
Одно только саднит по-новому: приговор. Во времена Камю к смерти приговаривали несдавшихся героев, а в наше время нельзя отправить на тот свет несдающегося убийцу, самодовольного насильника, изверга-рецидивиста,  потому что смертная казнь — вне закона.