Год до смерти. Вспоминаю тебя.
Килограммов пятьдесят,
По-мальчишески в ряд только ребра торчат…
Сигаретка в руке, а жизни чуть больше полвека,
Фигура подростка, глаза старца…
Судьба человека.

Любовь довоенная - женщина с сыном,
но от другого.
Голод. Строят колхоз, объединяют хутора бестолково.
Гармонь твоя плачет ночами,
зовет, не смолкая,
ту, чья грудь молоком налита,
не твоя половинка - чужая.

Война. Сорок первый…
Ты шофер, механик от Бога.
Коль Отчизна зовёт - за баранку вперёд, трогай!
До тридцати жить и жить...
И девиз: "Победить вражьих гадов!"
Бой… и дождь проливной из пуль и снарядов.
Солдатская жизнь.
Портянки. Вши. Мутная Кубань.
Машина буксует. Отступленье…
Дело - дрянь!
Дальше рассказ "Судьба человека" - схема та же.
Взрыв машины. Плен. Лагеря.
Победа наша!!!

Возвратился в станицу седой.
А женщина с сыном -
вдова. И судьба её клином.
В Покров на субботу сошлись.
Пошла детвора - закружилась жизнь.

В станице голод. Дети болеют.
Люди мрут. Денег нет.
Трудодни, что они? В город.
За баранкой - закат и рассвет.
Полжелудка войне - половину себе.
Строишь дом. На износ и в жару, и в мороз.
В праздник, собравшись роднёй,
Самогон под кубанскою луной.
Твой двоюродный брат, безногий солдат,
Костылями швырял и предателем звал.
У него пять ребят,
Как их в люди поднять?!
Чем лопату вогнать в землю?
И ни к чёрту его нервы.

Медогонка. Корова Ночка.
Яблок, груш в закуточке бочка.
По избе дух борща и сала.
Таблеток гора. Ты дремлешь под одеялом.
Я девчонкой тайком достаю награды.
Представляю тебя в Москве на параде.

Твой сын, мой папа, давно уже дед.
Я горжусь им, он обожает интернет.
Пасха. Поминаем жизнь двадцатого века.
Фигуру подростка. Глаза старца…
Судьбу Настоящего Человека.
К 70-летию Великой Победы

Он был трудолюбив и не напыщен,
Он правду гнул и говорил без лести,
Он от сохи, колхозник, каких тыщи,
Он из простых... ни генерал, ни чин известный...

Был по-мужицки грубоват и не крикливый,
Порой словечко грубое вставлял.
Он с родиной был связан пуповиной,
Хотя эпитетов стране не посвящал.

Когда фашизм, как вороньё, слетелся,
И кровь невинных полилась во мрак,
Он в армию советскую подался,
Чтоб над землёю не глумился враг.

Он воевал, был доблестен, отважен,
У деревушки небольшой убит,
И безымянным парнем с остальными
В могиле братской под Орлом лежит.

И похоронка улетела к близким,
И пять десятков лет рыдала мать...
В войне сгорели миллионы жизней...
А ведь могли бы жить... Детей рожать...

И миллионы чем-то схожих судеб,
Нам в гены надо кодом заложить,
Чтоб ни фашисткой, ни другой холеры,
Мы не имели права повторить!

У Анны Барановских и Иосифа-
Большая многодетная семья,
Шутили до войны соседки-кумушки:
- Десятого чего не родила?
Ой, времечко, ты время предвоенное,
Ребят так сложно было поднимать:
Болезни, нищета, избёнка бедная,
Когда уж тут, соседи, горевать?
Война нагрянула бессовестно, а дети...
Им и в войну быть детворою полагается...
И кто предполагал тогда на свете,
Что на Хатынь такое горе надвигается?
Согнали всю деревню, как скотину,
В толпе все девять братьев и сестёр,
Перед отрядом нелюдей, точнее,
Перед фашистской сворой и зверьём.
В сарай загнали грубо, педантично
Семью большую: мать, отца, детей,
Соседей, земляков... И всех цинично
Швыряли и толкали без затей.
Всего сто сорок девять
деревенских
баб, ребятишек, мужиков, девчат…
Сто сорок девять безоружных,
что веруют в Христа и жить хотят...
Потом сарай соломой обложили,
бензин полили,
грубо пошутили,
для верности гвоздь в дверь приколотили,
и автоматов дула навострили,
и спичку бросили...
И пламя вверх ползло без промедленья,
И стоны с пламенем взметнулись до небес...
Чего фашистам не хватило... униженья
И зрелищ полыхающих сердец?

А были ли у извергов тех дети?
А матери, а жены, а отцы?
Кто были эти недочеловеки
Каратели, фашисты и скоты?
Среди карателей бендеровец Васюра
Предатель, что с фашистами дружил.
Он мать, отца и Родину, и знамя
На батальон эсэсовский сменил.

До марта сорок третьего в Хатыни
Была у Анны и Иосифа семья,
И ребятишки замечательные были,
Были соседи, земляки, земля...
Всего сто сорок девять
деревенских
баб, ребятишек, мужиков, девчат...

Сто восемьдесят шесть Хатыней,
Сто восемьдесят белорусских деревень
Сожгли с людьми, с людьми живыми!
Сожгли и стерли, нет на карте их теперь!

И может, не поедешь ты к Хатыни,
И может, не поклонишься земле,
Но помнить должен каждый из живущих,
И тот, кто будет жить в большой стране,
Об ужасах Хатыни,
о пожирающем огне войны,
О черных днях, о страшном лихолетье,
О злодеяниях чудовищных войны!
Мы помнить все обязаны. Должны!!!