Поэты фестиваля
Керен КЛИМОВСКИ
ЯВЬ ПОХОЖА НА СОН
* * *
Из всех видов рыб слова — самые простодушные:
приманок не надо — сами глотают крючки.
Только сухость сетей — шершавое равнодушие —
разъедает быстрые, влажные плавники.
Им больше не выплыть из горла: робко и неуклюже,
или порывистой стаей из устья чернильной реки…
Остается лишь лечь на дно
океана, ставшего лужей,
и умереть от безмолвной, рыбьей тоски.
приманок не надо — сами глотают крючки.
Только сухость сетей — шершавое равнодушие —
разъедает быстрые, влажные плавники.
Им больше не выплыть из горла: робко и неуклюже,
или порывистой стаей из устья чернильной реки…
Остается лишь лечь на дно
океана, ставшего лужей,
и умереть от безмолвной, рыбьей тоски.
Иерусалим 2000
Интифада
Интифада
* * *
Это солнце за мной идет по горячему следу.
Это солнце — никуда от него не деться.
Я сейчас — только скину набухшие кеды,
я сейчас — только вспомню саднящее детство.
Я сейчас — только вытащу эту занозу:
слишком больно и страшно детство носить под кожей —
я в шесть лет написала, что солнце не видно сквозь слезы,
и поэтому плакать нельзя — я была смелее и строже.
Я в шесть лет учила иврит, и хриплые звуки
рождались где-то внутри, а вовсе не в горле:
он ручным и покорным зверем шел в мои руки,
был бесхитростным, озорным, а на вкус — прогорклым.
Я в шесть лет утыкалась в мир неуклюжим телом
и ловила взгляды всей глубиной зрачков,
я еще не боялась любить, и на солнце смотрела
удивленно и прямо, без затемненных очков.
Это солнце — никуда от него не деться.
Я сейчас — только скину набухшие кеды,
я сейчас — только вспомню саднящее детство.
Я сейчас — только вытащу эту занозу:
слишком больно и страшно детство носить под кожей —
я в шесть лет написала, что солнце не видно сквозь слезы,
и поэтому плакать нельзя — я была смелее и строже.
Я в шесть лет учила иврит, и хриплые звуки
рождались где-то внутри, а вовсе не в горле:
он ручным и покорным зверем шел в мои руки,
был бесхитростным, озорным, а на вкус — прогорклым.
Я в шесть лет утыкалась в мир неуклюжим телом
и ловила взгляды всей глубиной зрачков,
я еще не боялась любить, и на солнце смотрела
удивленно и прямо, без затемненных очков.
* * *
Пересохшее горло Вселенной просит воды,
и мы боимся беды
в 21-м столетье.
Конец света
скрывается в каждом маленьком лете.
Мы пьем минералку —
авось доживем до среды.
и мы боимся беды
в 21-м столетье.
Конец света
скрывается в каждом маленьком лете.
Мы пьем минералку —
авось доживем до среды.
* * *
Ты нарочно ступаешь по глине, не по траве —
пусть следы не исчезнут, и в звонкой твоей голове
не высохнет память, как сдавленный книгой цветок.
Ты уже понимаешь, что каждый, как Бог, одинок.
Жалкий шарик земной ты пинал то прямо, то вбок,
не щадя башмаков, и хотел наиграться впрок.
Только нету ворот, и цели нет у игры,
и на карте, куда ни ткнешь — тартарары.
И в Аидово царство короток, легок путь —
не успеть на дорожку присесть и отдохнуть.
И не знает своей судьбы даже тот, кто хитер —
истончилась пряжа у трех бесстрастных сестер.
Это значит: благословен только тот, кто стар,
В наше время и молодость — бремя, а вовсе не дар.
Словно воду несешь в решете, пытаешься уберечь
неповторимый голос, родную речь.
пусть следы не исчезнут, и в звонкой твоей голове
не высохнет память, как сдавленный книгой цветок.
Ты уже понимаешь, что каждый, как Бог, одинок.
Жалкий шарик земной ты пинал то прямо, то вбок,
не щадя башмаков, и хотел наиграться впрок.
Только нету ворот, и цели нет у игры,
и на карте, куда ни ткнешь — тартарары.
И в Аидово царство короток, легок путь —
не успеть на дорожку присесть и отдохнуть.
И не знает своей судьбы даже тот, кто хитер —
истончилась пряжа у трех бесстрастных сестер.
Это значит: благословен только тот, кто стар,
В наше время и молодость — бремя, а вовсе не дар.
Словно воду несешь в решете, пытаешься уберечь
неповторимый голос, родную речь.
* * *
Осторожно шагаю по краю, играя, смеясь,
озираюсь с опаской: не дышит ли кто в затылок?
Снятся волки и яблоки — значит, теряется связь
между тем чего быть не могло и тем, что забыла.
Все выходит из строя в старом доме, где я живу:
интернет, телефон, компьютер — и близоруко
верю снам, которые сбудутся наяву,
если явь так похожа на сон, и вхожу без стука
в эту осень. С отоплением снова сбой:
руки мерзнут так, что сплошь — опечатки
напоминают о том, что я не с тобой,
и о том, что нужно пойти и купить перчатки.
озираюсь с опаской: не дышит ли кто в затылок?
Снятся волки и яблоки — значит, теряется связь
между тем чего быть не могло и тем, что забыла.
Все выходит из строя в старом доме, где я живу:
интернет, телефон, компьютер — и близоруко
верю снам, которые сбудутся наяву,
если явь так похожа на сон, и вхожу без стука
в эту осень. С отоплением снова сбой:
руки мерзнут так, что сплошь — опечатки
напоминают о том, что я не с тобой,
и о том, что нужно пойти и купить перчатки.
Керен Климовски — поэтесса, переводчица, драматург. Родилась в Москве. Когда ей было пять лет, семья репатриировалась в Израиль. С седьмого по двенадцатый класс жила сначала в Минске, а потом в Санкт-Петербурге. В 2004-м закончила англо-американскую школу в Санкт-Петербурге и стала национальной стипендиаткой университета Браун (Провиденс, США). В 2008 закончила одновременно два факультета: театральный и сравнительной литературы (английской, русской, французской). Сейчас учится в докторантуре — на кафедре славистики того же университета. Публикуется с пятнадцати лет — в российской, израильской, американской периодике: в журналах «Новая юность», «Нева», «Интерпоэзия», альманахе «Диалог». Участница «Восьмого форума молодых писателей России» в Липках (2008). Автор несколькиx пьес (на английском и русском).