Это было не тем, чем казалось со стороны...
Ты в руке держишь камень и пальцы твои бледны:
Вроде, камень как камень, но кровь его как вино,
Вроде, воздуха легче, но тянет тебя на дно.

И в сознание бьется прибой: за волной — волна.
Так, что аура солнца становится не видна.
Он — как тысяча лезвий, как тысяча игл в горсти...
Отпусти этот камень, пожалуйста, отпусти.

Не держись за него, вечный холод к груди прижав —
Ты его не научишь ни двигаться, ни дышать,
Он не сможет принять ни минуту твою, ни жизнь...
Не держись за него, ну прошу тебя, не держись.

Он — не точка опоры, не твердь, не земная ось —
Посмотри на него, чтоб скорее забыть и брось,
Чтоб простое оставить, а сложное — упростить...
Попрощайся навек и прости его... и прости...

(Наугад блуждая в саду камней, мы видны как в зеркале, но — кривом... Потому в тебе, потому во мне — только память, более — ничего...)
---

Высекай на камне за слогом слог,
Поднимая вихри себя внутри —
И волну молчания между строк
Небо эхом космоса повторит,
И все то, что жгло и сбивало влет,
Рассыпаясь в образы и стихи
Этот мир c поверхности не сотрет
Ни одной из созданных им стихий...

А когда он вступит в свои права
И закроет солнце его рука —
Все умрет...
...останутся лишь слова,
Потому что выбиты на века.

Взгляд по цепи идущего кругом,
Остановись на ком-нибудь другом —
Перед тобой бесчисленны ряды
Сухими выходящих из воды...

Не вступай с течением в вечный бой,
Не считай углы неудобных тем,
Опустись на дно и глаза закрой,
И на ощупь двигайся в темноте.

Поднимай, танцуя, песок и взвесь,
Чтоб не видеть Солнца на глубине:
Кто не смог уйти и остался здесь —
Навсегда для мира и глух, и нем.

Повторяй за бездной ее черты,
Обживай ее, отражайся в ней...
И тогда никто — ни она, ни ты
Не поймет — какая из вас черней.

Все дальше и четче идут круги,
Все чаще в моем Нигде
Я слышу дыхание и шаги
Идущего по воде.
Он взглядом одним разрывает тьму
В свинцовые облака,
Он любит и верит — и потому
Походка его легка
И воля тверда, и готова снасть —
Блестит острие крючка,
И светом кровавым играет страсть
На медных его зрачках...
Когда же последняя искра дня
Замрет на его блесне,
Дай Бог мне умение все принять
И легкую смерть во сне.

(Для пораженных тотальным сходством ген совершенства и ген уродства ни уподобить, ни различить уже нет поводов и причин...)
---

Мы — кистеперые той породы,
Что бросив сушу легли под воду
В одном порыве, в ключе одном —
Как можно глубже — на дно, на дно...

Над нами швы пролегли пунктиром,
Мы — прах, мы — тени изнанки мира
И, кто за нами идет сюда,
Не возвращается никогда.

Мы рождены умирать красиво,
Мы бъемся в приступах асфиксии,
Но кислородом ее лечить
У нас нет поводов и причин...

Уходя по лестнице по витой
В глубину, где мрак и нельзя дышать,
Нарисуй мой образ одной чертой
На стене последнего этажа.

У пера меж воздухом и водой
Предзакатный луч золотит края.
Рассеки пространство одной чертой —
По другую сторону буду я.

Воссоздай по памяти имя той,
В ком за штормом свет маяков померк,
Зачеркни все буквы одной чертой
И плыви наверх...

И теперь — что кормиться с руки, что кормить с руки —
Не поранишь ни пальцы, ни острые плавники,
Не нарушишь границы меж альфою и омегой,
Наблюдая во сне за движением двух миров,
Где внутри одного — бьется черный водоворот,
А внутри другого — качается борт ковчега.

Образуя звезду, налагается крест на крест:
За одним — эта высь, за другим — эта бездна бездн
Затмевают друг друга в процессе перерожденья...
И покуда дно неба сменяется небом дна,
Всеми красками ночи меж ними звенит она —
Болевая струна внеземного происхожденья.

(И как бы ни был фатально непроходим твой путь до нимба — иди по нему, иди и верь примете, что с правильной стороны при лунном свете и призраки не видны...)
---

При лунном свете
Край неба жемчужно-сиз.
Букет соцветий
С ладони сорвется вниз —
Я здесь у края,
У пропасти временной
И Ты — я знаю —
Стоишь за моей спиной.

И Ты — я знаю —
Все это придумал сам.
Огонь меняет
Картины на голоса.
И саркофагом
Непрожитого едва
Горит бумага,
Стирая мои слова.

Горит бумага
Со строчками на излом.
Речная влага
Как колотое стекло —
Стикс неприветлив
И все-таки верь-не верь:
Мы живы, нет ли? —
Никто не поймет теперь.

Мы живы, нет ли? —
И то, и другое — миф.
Кривые ветви
Как пальцы болотных нимф —
И в их оправе
Любой силуэт костляв...
На сердце давит
Кармическая петля.

На сердце давит
Накрученное извне.
По черной лаве
Ты делаешь шаг ко мне
Без эпатажа,
Но взгляд отвести нет сил:
Твой облик страшен...
И этим почти красив.

Твой облик страшен,
И мир до предела сжат.
На картах наших —
Две точки, два рубежа.
И между ними —
Камней бессловесных ряд,
Но дай им имя —
И камни заговорят.

Но дай им имя,
На веру одно приняв —
Что вечность ими
Проходит через меня:
Я — сердце камня —
И мне не бывать другой...
Закрой глаза мне
Холодной своей рукой.

Закрой глаза мне —
Мне больно на все смотреть:
На выбор давний —
Не выжить — не умереть,
На то, что раной —
Словесной ли, ножевой —
Клеймен не равный,
А трепетный и живой.

Клеймен не равный,
В пустыне искавший рай,
Кто в час туманный
Пришел заглянуть за край
И бросить в бездну
Диковинные цветы...
...А я, исчезнув,
Воскресла такой, как Ты...

И мы из его рукавиц ежовых
Ни выпасть, ни вырваться не вольны...

Кузнец своего — не кузнец чужого
С любой обозначенной стороны.
Пока он к тебе не нашел подхода,
Пока ты — чужой, все вокруг — твое.
А станешь своим — он дворцы и годы
На клетки и цепи перекует.
И станешь нести этот вечный холод
И жизнь принимать на кривой волне.

Слова его — молот и взгляды — молот —
Успей увернуться, покуда не...

Затянулась ряскою слов водица,
Помутнели волны стихов и песен.
Пей — не пей, Аленушка, из копытца —
Что «летай иль ползай»... — «конец известен».
Пей — и станешь братцу во всем подобна —
И в хлеву врага и в рагу на ужин,
А не пей — покажешься неудобной,
И тебе придумают что похуже —
Что во сне и мертвому не приснится,
Чем друг друга ночью пугают дети...

Пей — не пей, Аленушка, из копытца —
Быть тебе в итоге не тем, так этим.

Шагая с композицией вразрез,
Цепляя мироздания края,
Фотограф был не то чтобы нетрезв...
Хотя, и не сказать, чтобы не пьян.
И сквозь присущий теме антураж
Его всерьез бросало и вело
На сюрреалистический пейзаж
Под сюрреалистическим углом...

Финальным аккордом молчат литавры.
На лицах зевак — неподдельный страх...

Вопрос на засыпку: в чем сила мавра?
Известное дело — в его руках!
Он залу умело щекочет нервы,
Прессуя умы мастерством игры:
На сцене он бел и пушист во-первых,
Но черен и мстителен во-вторых.
И зритель ему не откажет в лаврах
И в бурных слезах за раздрай души...

Покуда не понял, что дао мавра:
Ни больше ни меньше, чем — задушить.

Неприглядная картина,
Непридуманная суть:
Затянуло бурой тиной
Все, что можно затянуть.

Как ни прячься за осины,
Как ни отводи глаза —
Все на Гримпенских трясинах
Как и триста лет назад:

И портреты, и пейзажи,
И задачи, и пути...
Скрутят, фосфором намажут —
И свети себе, свети!

Там, где место и время разъела ржа,
Жил и правил две тысячи лет хан Жа
(Посему, во владениях хана Же
Если что-то и было, то нет уже.)

Он боролся за бренд, он болел душой:
Если кто-то его называл ханжой,
То всегда аргументом имел Хан Жа
Два ружья, две кастета и два ножа.

Лазерными лучами
Окна домов слепя,
Солнце висит, качаясь,
На золотых цепях,
Новому дню внимая
Черной дырой в груди...
Взгляда не поднимай и
Ближе не подходи:
Вечности между вами
Скомканные листы —
Фениксы оригами —
Яростны и чисты.
Прошлое зверь тревожит
Думами о ловце
И веселит прохожих
Масками на лице...