К. Алейников только издал свой первый сборник "Дар речи". а на его доблестную поэтическую грудь уже повесили орден Л. Губанова (см. Н. Палубнев: "По уровню дарования, на мой взгляд, он схож с Леонидом Губановым"). Губанов — третье звено в цепи гениальных: Пушкин, Хлебников, Губанов. Говорить, что К. Алейников и Л. Губанов курят на одной площадке многоэтажной коммуналки русской поэзии не то чтобы необоснованно, но чревато. Можно заметить некоторую стилистическую схожесть с Л. Губановым, но это не означает одинаковую степень дара. Что К. Алейников талантлив, видно невооруженным литературоведением глазом, но далее пенсне все-таки придется водрузить на нос.
Можно играть по-крупному, можно метать бисер. Дело не только в степени притязаний, но и в признании скромности своего таланта. К. Алейников не крутит смущенно носком ботинка (как могла бы крутить, скажем,  "маленькая поэтесса с огромным бантом"), но и не восклицает: "Дай, Лермонтов, мне рюмку, я допью". Однако, думается, К. Алейников играет не только по-крупному, но и по-разному, что проявляется и в разнообразии тем, и в веере размеров. Замечательны иногда строфические рисунки, соответствующие описываемому в стихотворении:

Снег пал и слово пало, и строка, и ритм за ним. Более того, в стихотворении "И налетает утро выклевать звезд глаза…" читаем:

Слово "споткнувшейся" рядом со строкой полной воздуха (засчет наличия сонорных и открытых гласных звуков) читается затруднительно. Ко всему прочему, к строке добавляется еще одна стопа — союз "и", требующий вдоха, повышения интонации, потому именно следующая строка взаправду падает, падает ритмически, падает в гармонию содержания и формы. И хотя бы за это одно К. Алейникову многое можно простить. Как прощаем мы Л. Губанову неоправданные метафоры, которые, к слову сказать, у К. Алейникова тоже находятся (курсив мой): ex. "И мой язык на блюде стынет, / Как отплясавший скоморох", "Ветер ломает ритм, жертву в зрачке сужая". Прощать, увы, есть за что. Кажется, иногда в нервических приступах К. Алейникову изменяет вкус, говоря короче, попустительствует поэт, позволяет себе разжать тиски цветаевского завета "писать сильно" (ex. "заблудившейся в небе звездой", "Я, как таблицу умноженья, / Разлуку знаю наизусть"). Случается в одном стихотворении на фоне рифм по созвучию, завораживающих звуком (ex. стихотворение "Без стука ночь шагнула в дом":  ястребов—бровь, взлетела—верой, косноязычный—непривычном), самые неприличные точные рифмы (там же: во мгле—мне, слов—снов).
Возвращаясь к ордену Л. Губанова (который чреват именно своей тяжестью — она может привести к большим попустительствам, что обидно), следует заметить: поэзия Л. Губанова во многом — один сплошной гипер-интертекст. Воспринять Л. Губанова, значит, через его призму впитать, в качестве приятного довеска, в общем-то всю русскую поэзию. К. Алейников, конечно, как и предписано М. Бахтиным, в поэтический диалог включен (иногда даже шлет лексические приветы Золотому веку русской поэзии). Другое дело, что у К. Алейникова есть свой голос, возможно, сейчас он звучит, хоть и мощно, не во всю потенциальную чистоту, виной тому — стилистическая усталость в сильных стихотворениях и, вероятно, медвежьи услуги сравнений с другими поэтами. С развитой метафорической мускулатурой (а давайте-ка здесь назло ввернем о схожести  с поэзией В. Набокова, о схожести с развернутой полупрозаической, полупоэтической образностью) К. Алейников может, да уже начал, голосить в полную силу. Только бы поменьше преград и прорех на пути, на груди мундира поэта.