Шестнадцатый рассвет сегодня кажется забытым сновидением: зеленый рассвет.
Но теперь, каждые сутки мне снится только один сон.

«— Все с брони! Мать вашу! Духи!.. Леха!.. Рация!.. Держать оборону!»

Папоротниковый небосклон у горизонта точно кто-то размазал кистью, а незаметные до рассвета облака превратили мое пробуждение в лабиринты.
Светлеет, утро растворило звезды, остались несколько самых ярких, самых магических, но и они скоро исчезнут отсюда и зажгутся для других одиноких людей, не спящих в своей ночи.

«— Второй! Я девятый! Второй!.. Сука — обходят!.. — На-а-а!.. Второй…, тввою…»

Вот по периферии мазнули другой краской, сначала чуть-чуть — розоватая окаемка, затем весь восток озарился. Пульсируют мои вены: я жду. Мой шестнадцатый восход.
Восход — розовый, у него в сердце малиновый диск, исковерканный царапинами голубого, изумрудного и черного, — исковерканный зигзагами, каплями, всполохами чего-то совсем непривычного, запредельного.

«— С минометов бьют!..»

С каждой новой секундой мысли четче, они чеканят последний каменный шаг, последний итог: «Ты прозрел».
Но почему те — пятнадцать, предыдущих рассветов — не волновали меня так? Я просто глазел на рассвет, объясняя себе, что выбора нет. Но выбор был, надо было всю мою жизнь жить по-другому. И вот он — приговор в исполнении, эпилог проклятого времени-для-меня.
Время закончилось еще в тот, фатальный момент, на подъеме всеобщего чувства патриотизма и веры, когда я ощущал себя болтом машины, частью организованной мощи и силы, неодолимой мощи, справедливой. Я был слепой герой, живя ради нашей машины. Я был слепой герой… Но сейчас, на распутье эпох, в шестнадцатый рассвет я топчу в своем сердце «великую справедливость во благо людей», я чувствую все нарастающий запах гниения — это гибнет моя машина, и с ним все мои идеалы, ценности…, которые я и машина ставили выше жизни.

«— Вертушка на подлете!.. Леха, слева!.. Мочи их!»

Что от меня осталось? Убожество. Я целиком отдал себя «этой» стране. Родина…

«— Лешка!.. Нет!.. Ле-о-хааа!..»

Я не могу отъехать от окна. Не в силах протереть единственной рукой запотевшее стекло. Я хочу жить…

«— Держись парень, держись. Все. Все кончилось. "Мои… ноги…"»

…(полгода?) перестала навещать дочка — ни слова, но ее молчание меня успокоило; слишком много хлопот для юного создания. Шестнадцать дней назад я разбавил кипяточком засохший в миске кошачий корм и устроил себе последний пир. Я мог просить о помощи: стучать в стены или разбить окно, но опять решил: судьба доведет меня правильной дорогой, может быть, сохраню честь и достоинство. Шестнадцать суток назад, то, что я называл судьбой, привело к этому окну.
Шестнадцатый… А сколько их могло быть…

«— Ты — герой…»

Шестнадцатый закат — это моя последняя, нереальная просьба, но в моих сомкнутых веках уже посереневел уголок. Меня взяла тишина.
Время закончилось для чего-то…
Реальность, галлюцинация или неизвестное истинное, но все же желанное, в секунду открылось, и я замер у окна, и мне теперь кажется: свершилась моя мечта, о чем грезил я в тенях засыпающего солнца — умереть на чьих-то руках.

…такую телагу бы на портянки пустить — и то тонко. В Исландии, говорили, зекам меховые тулупы давно дают, а что у них — холоднее?
В позапрошлую зиму дворник снеговой лопатой лужи разгонял, на крещенье как раз. Тогда я еще подумал: «Чужая зима».
Ну а в прошлый год…

« — Проспект Просвещения».
Выходить…
« — Следующая станция — Парнас, выход на правую сторону».

Вот она стоит, на том же самом месте. Неприметное пятнышко на фоне блеклой стены, едва видимое сквозь толпу спешащих людей: серое пальтишко, валенки, серый платок, повязанный на голове. Она никогда не поднимает взгляда на людей, которые ей подают, только негромко бормочет слова благодарности. Но однажды мне выпал случай увидеть ее глаза. Я шел дворами, решив срезать путь, и совсем недалеко от своего дома мы встретились. Наверное, я готов был усмотреть в ее глазах одинокую безжизненность, но в них пульсировала одинокая радость. Я прикурил сигарету, отвернувшись от ветра, и с минуту смотрел ей вслед, пока ее серенькая фигурка не исчезла за дверью подъезда…

Я достал из кармана заначеный стольник и вложил в протянутую ладонь. Сухие пальцы несмело сжались, и где-то вдалеке от шума метрополитена и угрюмого звучания саксофона прозвучал ее голос: «Благодарю Вас. Да поможет вам Господь»…

— Сынок, неужели боженька услышал мои молитвы? Расскажи, кто она?
— Мам, ну с чего ты взяла?
— Сына, мамка же видит все. Подарков вон смотрю, накупил, конфеток шоколадных, шампанское. Не припомню я, чтобы ты так к Новому году готовился. Видать в гости к женщине собрался.

Я и сам такого не помню. Раньше, если выпадал случай отдыхать на праздники, Новый год я всегда встречал с женой и детьми. А как встретим, брал Сережку с Кристиной, и мы шли к моей маме. Жена никогда с нами не ходила, предпочитала праздновать со своими подругами. А пять лет назад я узнал, что такое «лавина судьбы» — пневмония, менингит, эпилепсия… уход жены к другому мужчине. Офицер спецназа стал простым сторожем в магазине…

— Мам… я приду, часа в три утра. Лена скоро приведет к нам детей, встретишь с ними Новый год?

Я женился не на той женщине…

— Да, сынок. Главное, чтобы женщина она была хорошая. Ты и так сколько лет со мной вдвоем Новый год встречаешь. Как же мне повезло, что у меня такой сын, как ты.
— Мам, ты же моя мама, ну как по-другому-то может быть…

А может и не быть детей… Как Она живет в своем одиночестве, отмечает в памяти свои дни рождения и встречает Новые года, живет от пенсии до пенсии и заставляет себя идти просить милостыню. Я подарю ей хотя бы этот, один Новый год…

— Детям скажи: папа скоро будет.
— Хорошо, сына. Ну, ступай. Счастливо вам встретить этот Новый год…

Я еще раз набрал номер квартиры.
«Как я не подумал про домофон? Если он вообще есть у нее в квартире…»

В подъезде послышался детский гомон, дверь открылась, и на улицу выбежали двое детей и отец с фейерверочными ракетами в руках.

— С Новым годом!
— С наступающим…

Я проскользнул в подъезд. Второй этаж. Сто восемь. Старая, обитая потрескавшимся дерматином дверь. Я достал из сумки бутылку шампанского…

За дверью послышались отчетливые крики.

— Давай пошла!
— Сыночек, ну куда же я пойду…
— Шампанского стрельни мне! Че, не поняла?! Я тя счас урою здесь!
— Ой, сынок, убьешь мамку!..

На автомате — прямой удар ногой в дверь, как когда-то учили в спецназе. В полумраке прихожей — рычащая фигура дергает за руку упавшую старуху…

Его глаза угасли в удивлении. Темное пятно расплывалось от головы, вслед бутылке, покатившейся по полу.