Поэзия
Георгий Яропольский
Сундук на дубу
Синергия
Рождественские октавы
Синергия
Рождественские октавы
Из ничего явилось — нечто,
оно сильней и больше нас.
Лера Мурашова
оно сильней и больше нас.
Лера Мурашова
1.
Очередной разрыв перетерпеть,
твердя себе, что песенка не спета,
что сменится (как ныне, так и впредь)
на сдобу доброты сухарь запрета, —
какая хрень! и тусклый луч, что плеть,
хлестнет, слепя, когда не станет света,
а все вернуть не в силах индивид,
заиндевев от мелочных обид.
твердя себе, что песенка не спета,
что сменится (как ныне, так и впредь)
на сдобу доброты сухарь запрета, —
какая хрень! и тусклый луч, что плеть,
хлестнет, слепя, когда не станет света,
а все вернуть не в силах индивид,
заиндевев от мелочных обид.
2.
На выпады постыдные забив,
не находя в забвении забавы,
не лицемерь, что по фигу разрыв,
но и не множь бессмысленной растравы:
в два голоса сплетается мотив,
а коли врозь, то оба и неправы.
Усиливают ненависть и месть
друг друга — синергия в этом есть.
не находя в забвении забавы,
не лицемерь, что по фигу разрыв,
но и не множь бессмысленной растравы:
в два голоса сплетается мотив,
а коли врозь, то оба и неправы.
Усиливают ненависть и месть
друг друга — синергия в этом есть.
3.
Мы ненавистью пестуем врагов,
не признавая выхода другого;
карающих творим себе богов,
в итоге удаляясь от благого;
сплетаясь разветвленьями рогов,
прискорбный путь проделываем снова
и, в бездну уходя за рядом ряд,
самих себя успешно гоним в ад.
не признавая выхода другого;
карающих творим себе богов,
в итоге удаляясь от благого;
сплетаясь разветвленьями рогов,
прискорбный путь проделываем снова
и, в бездну уходя за рядом ряд,
самих себя успешно гоним в ад.
4.
В природе что-то действует за нас —
в той первородной части, что греховна, —
и норовит, вошедши в резонанс,
из козлища изгнать остатки овна,
но так, чтоб имярек, в грязи резвясь,
считал, что это истинно духовно,
и, перещеголяв во зле козла,
себя не называл исчадьем зла.
в той первородной части, что греховна, —
и норовит, вошедши в резонанс,
из козлища изгнать остатки овна,
но так, чтоб имярек, в грязи резвясь,
считал, что это истинно духовно,
и, перещеголяв во зле козла,
себя не называл исчадьем зла.
5.
«Пощады не дождаться подлецам!» —
им несть числа, подобным восклицаньям.
Да, те, кто партизанил по лесам,
потянутся навряд ли к полицаям
с прощением: прекрасно знаю сам,
что делается мир непроницаем
от марева багрового в зрачках,
покуда корень гнева не зачах.
им несть числа, подобным восклицаньям.
Да, те, кто партизанил по лесам,
потянутся навряд ли к полицаям
с прощением: прекрасно знаю сам,
что делается мир непроницаем
от марева багрового в зрачках,
покуда корень гнева не зачах.
6.
Зачем же строить замок из песка
на взморье, по-звериному жестоком?
Тоска моя, тосканская тоска,
разлейся по испытанным опокам;
тоска не точка, если высока
и если устремляется к истокам
не глиняным, но горним, тем, куда
звала волхвов полночная звезда.
на взморье, по-звериному жестоком?
Тоска моя, тосканская тоска,
разлейся по испытанным опокам;
тоска не точка, если высока
и если устремляется к истокам
не глиняным, но горним, тем, куда
звала волхвов полночная звезда.
7.
Берсерк и рыцарь, лучник и буй-тур —
как широко понятие культуры!
Абракадаброй аббревиатур
опять морочат граждан диктатуры,
а кто иных возжаждал партитур,
несут свой крест, возвышенно понуры.
Увы, не достучавшись до людей,
опять висит распятый иудей.
как широко понятие культуры!
Абракадаброй аббревиатур
опять морочат граждан диктатуры,
а кто иных возжаждал партитур,
несут свой крест, возвышенно понуры.
Увы, не достучавшись до людей,
опять висит распятый иудей.
8.
В Париже шок: кто харкал — тот убит.
Не отличав шиитов от суннитов,
одно пойму: разрухой мир не сыт,
но чту лет сорок, как представил Битов
ту синергию, что сминает быт,
слагая пиетет из аппетитов:
две крохотки такой накал дают,
что просто дыбом волосы встают.
Не отличав шиитов от суннитов,
одно пойму: разрухой мир не сыт,
но чту лет сорок, как представил Битов
ту синергию, что сминает быт,
слагая пиетет из аппетитов:
две крохотки такой накал дают,
что просто дыбом волосы встают.
9.
Откуда же идет она, любовь?
Make love, not war — в подкорке у любого,
но, кто и как тому ни прекословь,
вновь к Божьему слепое липнет слово,
а синергия проливает кровь —
и рифма, как на грех, всегда готова.
Меж тем, хоть род людской презрел родство,
опять нас осеняет Рождество.
Make love, not war — в подкорке у любого,
но, кто и как тому ни прекословь,
вновь к Божьему слепое липнет слово,
а синергия проливает кровь —
и рифма, как на грех, всегда готова.
Меж тем, хоть род людской презрел родство,
опять нас осеняет Рождество.
Скука мира
Не облеченная в слова,
но ведающая о сроке,
прет-продирается трава,
еще не слышавшая строки:
«Что восхитительней, живей
войны, сражений и пожаров?»
Легко разгонит суховей
беду на тысячи гектаров.
Огня известен аппетит —
на все накладывает руку!
Но живость бойни мне претит —
не предпочесть ли мира скуку?
Не сделать ли ее полней,
отгородившись от кошмаров
«кровавых и пустых полей,
бивака, рыцарских ударов»?
Все длится, длится бранный пир,
гремят глумливые копыта!
…Но что такое скучный мир
в том мире, где война забыта?
но ведающая о сроке,
прет-продирается трава,
еще не слышавшая строки:
«Что восхитительней, живей
войны, сражений и пожаров?»
Легко разгонит суховей
беду на тысячи гектаров.
Огня известен аппетит —
на все накладывает руку!
Но живость бойни мне претит —
не предпочесть ли мира скуку?
Не сделать ли ее полней,
отгородившись от кошмаров
«кровавых и пустых полей,
бивака, рыцарских ударов»?
Все длится, длится бранный пир,
гремят глумливые копыта!
…Но что такое скучный мир
в том мире, где война забыта?
Демосфен
Стоя на берегу,
ты произносишь речь —
рыбы в своем кругу
знают, как счет сберечь.
Просто, как дважды два?
Все переврут опять —
подтасовав слова,
споро докажут: пять.
Сколь ни глаголь, у рыб
впрок припасен ответ;
всякий благой порыв
тычется лбом в запрет.
ты произносишь речь —
рыбы в своем кругу
знают, как счет сберечь.
Просто, как дважды два?
Все переврут опять —
подтасовав слова,
споро докажут: пять.
Сколь ни глаголь, у рыб
впрок припасен ответ;
всякий благой порыв
тычется лбом в запрет.
Зимний дворик
Окоем объел туман —
кто кого, понятно?
Краски выкрал, клептоман,
все цветные пятна.
Где, затейник, спрятал ты
белую собачку?
Изведясь до слепоты,
не решу задачку.
Смыслов новых не найду,
старые забуду.
Долго ли попасть в беду,
устремляясь к чуду?
Помни, выхватив ключи
на призывы звука:
вдруг да сдвинута в ночи
будет крышка люка?
Зябко тянет от окна,
дым табачный горек,
и стирает пелена
тихий зимний дворик.
кто кого, понятно?
Краски выкрал, клептоман,
все цветные пятна.
Где, затейник, спрятал ты
белую собачку?
Изведясь до слепоты,
не решу задачку.
Смыслов новых не найду,
старые забуду.
Долго ли попасть в беду,
устремляясь к чуду?
Помни, выхватив ключи
на призывы звука:
вдруг да сдвинута в ночи
будет крышка люка?
Зябко тянет от окна,
дым табачный горек,
и стирает пелена
тихий зимний дворик.
Разрыв шаблона
Парить, как перышко без веса,
в широтах мерзлых не дано.
Успех пророчила ей пресса,
но пересилило вино.
Жизнь повторяется, как пьеса,
как надоевшее кино,
и спившаяся поэтесса
выбрасывается в окно.
Ее победа — или беса,
к ней пристававшего давно,
как неотесанный повеса?
Не различая ни бельмеса,
зерно не знает, чем оно
стать к осени обречено.
в широтах мерзлых не дано.
Успех пророчила ей пресса,
но пересилило вино.
Жизнь повторяется, как пьеса,
как надоевшее кино,
и спившаяся поэтесса
выбрасывается в окно.
Ее победа — или беса,
к ней пристававшего давно,
как неотесанный повеса?
Не различая ни бельмеса,
зерно не знает, чем оно
стать к осени обречено.
Два жука
Вот два жука: один из них поэт,
другой несет витиеватый бред.
Но ежели глядеть издалека,
неотличимы эти два жука.
А стало быть — попробуй возрази! —
их следует рассматривать вблизи.
другой несет витиеватый бред.
Но ежели глядеть издалека,
неотличимы эти два жука.
А стало быть — попробуй возрази! —
их следует рассматривать вблизи.
Синица
Щебетала синица —
прототип домочадца:
«Чтоб дороже цениться,
надо реже встречаться!»
Так, навроде Мавроди,
мне башку задурила,
что теперь я в народе
самый знатный мудрила.
Но, давая ей взвиться,
прошепчу вслед неправой:
«Ты не сможешь, синица,
притвориться журавой».
прототип домочадца:
«Чтоб дороже цениться,
надо реже встречаться!»
Так, навроде Мавроди,
мне башку задурила,
что теперь я в народе
самый знатный мудрила.
Но, давая ей взвиться,
прошепчу вслед неправой:
«Ты не сможешь, синица,
притвориться журавой».
Голем
По мне, что про-, что анти-
(не важно, по лбу, в лоб).
Один вопит о вате,
другой клянет укроп.
Все это — лишь завеса,
слепой язык вражды,
а бреднем вынуть беса —
напрасные труды.
Не послан небесами
коварный этот псих;
его мы лепим сами —
любой из «малых сих».
И се, жестокой вые
навряд ли что грозит:
мы — части составные
хвоста, рогов, копыт.
Он весь из мелкой пыли,
ему не гаркнешь «вон!».
Его мы сотворили,
но правит нами — он.
(не важно, по лбу, в лоб).
Один вопит о вате,
другой клянет укроп.
Все это — лишь завеса,
слепой язык вражды,
а бреднем вынуть беса —
напрасные труды.
Не послан небесами
коварный этот псих;
его мы лепим сами —
любой из «малых сих».
И се, жестокой вые
навряд ли что грозит:
мы — части составные
хвоста, рогов, копыт.
Он весь из мелкой пыли,
ему не гаркнешь «вон!».
Его мы сотворили,
но правит нами — он.
Попурри
«Загублена такая жизнь!» —
строка из древности, из Ро-
берта Иваныча, кажись,
иглой кольнула под ребро.
Обгрызен каждый габарит.
Солома преет в голове.
«Мне не успеть договорить», —
давно успел сказать АВ.
С портрета хмурится отец,
как приглашая: «повтори!».
«Часть речи», «превратиться в текст», —
мозги мне пудрит попурри.
С утра терзает дребедень
и Тоски нет — гнетет тоска.
Но «светожизни смертотень»
приговорил мой друг СК.
Уймись, утихни, попурри, —
ты не пошлешь меня в отруб:
всегда важнее, что внутри,
чем то, что зыблется вокруг.
Кто прозревает суть вещей,
загробный страх видал в гробу.
Пускай я тощ, что твой Кощей,
сундук пребудет на дубу.
строка из древности, из Ро-
берта Иваныча, кажись,
иглой кольнула под ребро.
Обгрызен каждый габарит.
Солома преет в голове.
«Мне не успеть договорить», —
давно успел сказать АВ.
С портрета хмурится отец,
как приглашая: «повтори!».
«Часть речи», «превратиться в текст», —
мозги мне пудрит попурри.
С утра терзает дребедень
и Тоски нет — гнетет тоска.
Но «светожизни смертотень»
приговорил мой друг СК.
Уймись, утихни, попурри, —
ты не пошлешь меня в отруб:
всегда важнее, что внутри,
чем то, что зыблется вокруг.
Кто прозревает суть вещей,
загробный страх видал в гробу.
Пускай я тощ, что твой Кощей,
сундук пребудет на дубу.
Обратный переход
Живая жизнь перетекает в слово —
возможен ли обратный переход?
Дано ли слову «куст» кустом стать снова,
стать снова небом — слову «небосвод»?
А слову «мозг» дано ли озариться?
Дано ли что-то выдумать ему?
Испещрена вопросами страница,
из них любой таращится во тьму.
Философы, филологи, поэты
напрасно в дебри душные спешат:
все песенки давно уже пропеты —
как говорится, sapienti sat.
Во мраке ночи — жесткой, односпальной —
дарует ли прозренье слово «свет»?
Что сласти мы найдем в халве вербальной?
Восток давно на это дал ответ.
Но я скажу: пусть это все не ново,
ничто не ново, знаю наперед,
однако ж существует слово «слово» —
и в нем так мил обратный переход.
возможен ли обратный переход?
Дано ли слову «куст» кустом стать снова,
стать снова небом — слову «небосвод»?
А слову «мозг» дано ли озариться?
Дано ли что-то выдумать ему?
Испещрена вопросами страница,
из них любой таращится во тьму.
Философы, филологи, поэты
напрасно в дебри душные спешат:
все песенки давно уже пропеты —
как говорится, sapienti sat.
Во мраке ночи — жесткой, односпальной —
дарует ли прозренье слово «свет»?
Что сласти мы найдем в халве вербальной?
Восток давно на это дал ответ.
Но я скажу: пусть это все не ново,
ничто не ново, знаю наперед,
однако ж существует слово «слово» —
и в нем так мил обратный переход.
Проблеск
Оттепель в начале декабря:
недоумевает цокотуха
и, сомнамбулически паря,
все зудит невнятицу мне в ухо.
Дескать, неужели я в раю?
Как вокруг привольно и пригоже!
Правду от бедняжки я таю:
заморозок значится в прогнозе.
недоумевает цокотуха
и, сомнамбулически паря,
все зудит невнятицу мне в ухо.
Дескать, неужели я в раю?
Как вокруг привольно и пригоже!
Правду от бедняжки я таю:
заморозок значится в прогнозе.
Трюизм
Солнце сіяетъ на злыя и благія,
и дождитъ на праведныя и неправедныя.
и дождитъ на праведныя и неправедныя.
Не чтобы враз прихлопнуть опыт,
с горы спускается скрижаль.
Свет проникает и сквозь копоть,
и видишь — ласточку, стрижа ль.
Сиять «на злыя и благія»
привыкло солнце с давних пор,
а стало быть, и невралгия —
лишь пытка, но не приговор.
Не обойдешься без трюизма
и без высокопарных фраз:
пускай неярок, свет струится,
как в самый давний, дивный раз.
Склоняясь к Авраама лону
(о, бедный старый Авраам!),
на склоне лет взбеги по склону
на зов прекраснейших из дам.
Обзаведись мечтой на вырост,
не ребусом в один присест, —
тогда свинья тебя не выдаст,
а Бог, естественно, не съест.
с горы спускается скрижаль.
Свет проникает и сквозь копоть,
и видишь — ласточку, стрижа ль.
Сиять «на злыя и благія»
привыкло солнце с давних пор,
а стало быть, и невралгия —
лишь пытка, но не приговор.
Не обойдешься без трюизма
и без высокопарных фраз:
пускай неярок, свет струится,
как в самый давний, дивный раз.
Склоняясь к Авраама лону
(о, бедный старый Авраам!),
на склоне лет взбеги по склону
на зов прекраснейших из дам.
Обзаведись мечтой на вырост,
не ребусом в один присест, —
тогда свинья тебя не выдаст,
а Бог, естественно, не съест.
Кузены шимпанзе
С нахрапом, ведомым арахнам,
торт венчан храмом из безе.
По иерархиям — шарахнем!
Мы все — кузены шимпанзе.
Равновелики рожи, лики,
мураш — такой же дромадер,
а цепкий усик повилики
повелевает брать пример.
Зачин за пазухой итога,
сухими ножками суча,
орет как резаный, и только
смысл отчебучил стрекача.
торт венчан храмом из безе.
По иерархиям — шарахнем!
Мы все — кузены шимпанзе.
Равновелики рожи, лики,
мураш — такой же дромадер,
а цепкий усик повилики
повелевает брать пример.
Зачин за пазухой итога,
сухими ножками суча,
орет как резаный, и только
смысл отчебучил стрекача.
Jamais vu
Сбоит мой блиц:
на кадр мостится кадр.
Мельканье лиц
умножено стократ.
В толпе плыву,
едва ли помня цель.
Ждет jamais vu,
когда вернусь в отель.
От чехарды
снесет рассудок в хлам —
налью воды
искусственным цветам.
на кадр мостится кадр.
Мельканье лиц
умножено стократ.
В толпе плыву,
едва ли помня цель.
Ждет jamais vu,
когда вернусь в отель.
От чехарды
снесет рассудок в хлам —
налью воды
искусственным цветам.
Записка Богу
Лбом упершись в Стену Плача,
знай себе молчу.
Изъясню ли — вот задача! —
все, чего хочу?
У меня корявый почерк —
есть досуг вникать?
Что, без букв и штучек прочих
обойтись — никак?
Не избрать ли связь немую,
без посредства слов?
Но к общенью напрямую
мало кто готов.
На мерзавца напороться
всем в себе претит:
вдруг под слоем благородства —
голый аппетит?
Лучше в слово, словно в тогу,
наготу облечь.
Сколько их, посланий к Богу, —
сыплют, что картечь.
Что ж, ступай, моя записка,
в щелку меж камней.
В общем хоре даже писка
вряд ли ты слышней.
Вряд ли нашей карго-вере
ведом юный пыл,
но в словах, по крайней мере,
искренен я был.
знай себе молчу.
Изъясню ли — вот задача! —
все, чего хочу?
У меня корявый почерк —
есть досуг вникать?
Что, без букв и штучек прочих
обойтись — никак?
Не избрать ли связь немую,
без посредства слов?
Но к общенью напрямую
мало кто готов.
На мерзавца напороться
всем в себе претит:
вдруг под слоем благородства —
голый аппетит?
Лучше в слово, словно в тогу,
наготу облечь.
Сколько их, посланий к Богу, —
сыплют, что картечь.
Что ж, ступай, моя записка,
в щелку меж камней.
В общем хоре даже писка
вряд ли ты слышней.
Вряд ли нашей карго-вере
ведом юный пыл,
но в словах, по крайней мере,
искренен я был.
Соврамши
Нет, никогда, ничей я не был…
О. Мандельштам
О. Мандельштам
Есть слова, от которых тошнит.
Например, «современность». «Соври мне!» —
различит в нем лингвист-эрудит,
что «гимен» раскумекает в «гимне».
«Ну а сов? — кое-кто возразит. —
С их ременчатой мудростью вещей?»
Современчатость? О паразит!
О ремень, обернувшийся — сечей!
Возопят: «Слово-куб! Совокуп-
ность прозренья, добра и картечи!»
«Совращенье!» — движением губ
оборву недостойные речи.
Например, «современность». «Соври мне!» —
различит в нем лингвист-эрудит,
что «гимен» раскумекает в «гимне».
«Ну а сов? — кое-кто возразит. —
С их ременчатой мудростью вещей?»
Современчатость? О паразит!
О ремень, обернувшийся — сечей!
Возопят: «Слово-куб! Совокуп-
ность прозренья, добра и картечи!»
«Совращенье!» — движением губ
оборву недостойные речи.