В газету " Советская торговля" я попал в период тотального товарного дефицита. Попал по чистой случайности. Хотя теперь, дожив до седин, убежден, что в нашей жизни не бывает случайностей. Все предопределено судьбой. Посудите сами: моя первая в жизни заметка, опубликованная в четырнадцать лет, называлась " Фабрика дежурит за прилавком " и рассказывала об одесском центральном универмаге. Видать, у меня на роду было написано работать в торговой газете, что я исправно и делал четверть века.
До "Советской торговля" пытался попробовать силы в других газетах. Печатали, правда, чаще под псевдонимами. Когда после нескольких месяцев сотрудничества заикался о штатной работе, немедленно давали от ворот поворот. Те, кто был посовестливее, находили нелепые оправдания, другие - даже не удосуживались объяснить отказ. Мол, сам понимай, как хочешь. Не маленький.
Однажды один преподаватель факультета журналистики МГУ, где я учился на вечернем отделении, знавший о моих злоключениях с поиском работы, посоветовал податься в "Советскую торговлю".
- Эта редакция слывет в журналистской среде синагогой. Говорят, там куча вашего брата.
Мой собеседник многозначительно посмотрел на
меня:
- Попробуй. Чем черт не шутит: одним меньше, одним больше.
Преподаватель оказался провидцем. Я попробовал и получилось. Правда, для того, чтобы получить место под солнцем, пришлось изрядно попахать.
Эпоха тотального дефицита сформировала у населения негативное отношение к людям торговой сферы. Их недолюбливали, сторонились, считая поголовно всех хапугами и ворюгами. Директора баз и завмаги были главными и постоянными персонажами фельетонов. Особенно преуспевали эстрадные конферансье на поприще изобличения торговых работников . Словно они, а не бездумная социалистическая система, создали дефицит, ставший благоприятной почвой для злоупотреблений. После появления на экранах телевизоров персонажа Геннадия Хазанова - выпускника кулинарного училища , немедленно завоевавшего небывалую популярность, ребята, выпускники школ, даже слушать не хотели о поварском ремесле, считая его зазорным. Мне однажды довелось выслушать на гневную тираду знаменитого московского шеф-повара Адольфа Тютюника по поводу хазановского монолога:
- Он вылил не суп на себя. Он вылил грязь на замечательную русскую национальную кухню и нам придется долго расплачиваться за это. Сколько талантливых мальчишек не станут поварами?!
Сказал и зло выключил телевизор, оборвав на полуслове знаменитого артиста.
Кстати, сам Тютюник, как и многие именитые коллеги, в частности, Алексей Дубов - сэнсей (учитель), как его называли японские повара, долгие годы учивший рестораторов Страны Восходящего Солнца искусству русской кухни, предпочитали не афишировать принадлежность к торговому цеху. Их хорошо знали за рубежом, где они с успехом представляли национальную кухню на различных выставках, они дружили с известными деятелями искусств и политиками, оставаясь на родине в тени, никому не известными лицами. Я знал немало людей, занимавших в торговле солидные посты и старавшихся скрывать этот факт биографии от соседей и некоторых знакомых.
Однако, руководствуясь системой двойных стандартов - нормой советского общества, каждая семья стремилась обзавестись "своим" продавцом, если очень повезет, из мясного отдела. Дружба с завмагом или завскладом считалась большой удачей. Кстати, о концертах, на которых вовсю в адрес торгашей изгалялись эстрадники. Именно они, герои фельетонов и реприз, сидели в первых рядах. Где еще могут сидеть "уважаемые люди", как их однажды справедливо назвал Аркадий Исаакович Райкин. Не уважаешь их - уважай дефицит.
Такое подчеркнуто пренебрежительное отношение к важнейшей сфере социальной жизни не замедлило сказаться. К семидесятым годам отрасль стала ощущать нехватку кадров и, в первую очередь, молодежи. При общем стремлении получить среднее или высшее образование в торговых вузах и техникумах был хронический недобор. В итоге на свободные места поступали неудачники, не попавшие в другие учебные заведения. Они не собирались работать по полученным профессиям, а приходили лишь ради институтских корочек.
Ситуация явно выходила из-под контроля. Она приняла настолько угрожающие масштабы, что в дело вмешалась высшая инстанция - ЦК партии. Два отдела - отраслевой и пропаганды - в спешном порядке разработали целую программу действий, призванную поднять престиж работников торговли. Конечно, особая роль в этом документе отводилась социалистическому соревнованию, которое, как известно, помогало, как мертвому припарки. Но наряду с обычным советским формализмом были приняты реальные меры. Начали проводиться профессиональные конкурсы; поваров, кондитеров, продавцов стали награждать орденами и медалями. Даже появились художественные фильмы, в которых молодые честные торговые работники успешно
борются с ретроградами в торговой сфере. Лариса Голубкина, сыгравшая в фильм "Дайте жалобную книгу" именно такую героиню, стала кумиром молодежи. После этой киноленты в стране началась настоящая эпидемия открытия молодежных кафе.
В этой сложной работе по подъему престижа работников торговой сферы важная роль отводилась центральной отраслевой газете. От нас, ее сотрудников, требовалось из номера в номер не просто писать о проблемах отрасли, но и рассказывать об интересных людях, работающих в ней, об их духовном мире. На поверку таких оказалось множество. Директор магазина - драматург, чьи пьесы шли на профессиональной сцене, повар-летчица, призер многих соревнований, ученица космонавта Савицкой, кондитер - профессиональный художник. С чистой совестью могу свидетельствовать, что среди торговых людей оказалось много интересных, талантливых и, вопреки сложившемуся стереотипу, порядочных и честных людей.
Один из моих героев - кавалер многих боевых орденов, летчик, лично сбивший три немецких самолета, Марк Кузьмин, уйдя в отставку, работавший директором заготовочной фабрики одного из столичных пищеторгов, с горечью сказал:
- Те, кто говорят о нас дурно, судят по себе. Допусти их до торговли - растащат все в одночасье.

Мне повезло. На своем журналистском пути я встретил немало удивительных и самобытных людей. Людей с Большой буквы. Об одном таком герое, благодаря которому я познакомился и общался с выдающимся литератором и телеведущим Ираклием Луарсабовичем Андронниковым , хочу рассказать подробнее.
... Андронников. Сегодня это имя известно далеко не всем, особенно молодежи, а в семидесятые годы прошлого века оно было на устах миллионов людей. Он
был подлинным кумиром страны. По популярности ему уступали самые раскрученные кинозвезды и прославленные спортсмены.
Только перечисление его официальных титулов занимает добрый абзац. Доктор филологических наук, профессор, председатель постоянного комитета по проведению ежегодного праздника пушкинской поэзии, член редколлегий многих журналов, альманахов и пр. Однако всенародное признание ему принесли не эти громкие титулы.
Талантливый литератор и актер, знаток истории, проницательный исследователь литературы и, наконец, просто обаятельный человек, он сумел совершить невозможное. Особенно учитывая, в каком закрытом обществе Ираклий Луарсабович жил. Андронников вырвался из тесных и замкнутых, словно монастырские кельи, книгохранилищ на союзный телеэкран, трансформировав унылые до занудливости литературоведческие исследования в захватывающие и ошеломляющие детективы, полные интриг и загадок.
Он создал, опередив время, абсолютно новый жанр, лишенный традиционной для советского телевидения идеологической нагрузки. Его слушали потому, что было интересно. По моему глубокому убеждению, телерассказчики, расплодившиеся на федеральных телеканалах, ни что иное, как повторение Андронникова. Далеко не всегда удачное и яркое. В те далекие времена не определялся рейтинг телепередач, но если бы проводился - несомненно, Ираклий Луарсабович оказался бы в лидерах.
Мой короткий экскурс - лишь малая толика того, что можно было рассказать об этом удивительном человеке, неожиданно, по воле судьбы, ставшим одним из персонажей моего повествования.
.Эта история началась с легкой руки другого замечательного человека - Александра Ивановича Фадеева, признанного старейшины московских букинистов, сына знаменитого Ивана Фадеева, нашедшего на рубеже двадцатого века рукописного " Апостола" с пометками на полях самого Ивана Федорова, который был предтечей первой русской печатной книги. В те годы Александр Иванович заведовал букинистическим магазином " Книжная находка". Он находился по соседству с Третьяковским проездом, напротив "Детского мира". Теперь на месте фадеевской лавки расположились шикарные бутики всемирно известных брендов.
У Александра Ивановича был крохотный, насквозь прокуренный кабинет , похожий на кладовку. В нем всегда было многолюдно. Сейчас даже представить трудно, как в это, мягко говоря, ограниченное пространство набивалось десять-двенадцать человек - элитный , нигде не зарегистрированный клуб московских книголюбов. Какие споры и дискуссии велись в клубах фадеевского табачного дыма!
Еще будучи студентом факультета журналистики, я попал к Фадееву, подружился и стал своим в среде его друзей.
- Послушай, студент, - как-то раз обратился он ко
мне.
К тому времени я окончил МГУ, но Александр Иванович по-прежнему называл меня студентом. Это стало как бы моей кличкой.
- Студент, - повторил Фадеев, - ты еще пишешь про увлеченных торгашей?
Не дожидаясь моего ответа, добавил:
- У меня есть для тебя уникальный персонаж. Глеб Марков, по профессии повар, а по призванию литературовед. Как он знает Пушкина?! Какие у него раритеты?!
Для пущего эффекта Александр Иванович громко присвистнул и дал телефон своего знакомого.
Мой звонок Марков встретил довольно равнодушно, даже с долей настороженности. Только ссылка на директора " Книжной находки" растопила первоначальный холодок. Мы условились о встрече. На следующий день я несся на нее, словно юноша на первое свидание. Чутье репортера, а вернее, рекомендация Фадеева, сулили нечто необыкновенное.
... Жил Глеб Марков на улице Большая Полянка, невесть каким чудом сохранившей дореволюционное название, в бывшем братском корпусе старинного монастыря, приспособленного советской властью под жилье. Несколько крохотных монашеских келий, объединенных в маленькую квартиру, несмотря на все старания хозяев, выглядели аскетически. Вдоль узкого коридора череда дверей, за каждой - комнатка два метра на четыре. Келья-кухня, келья-спальня, келья-гостиная. Последняя клетушка начисто поразила мое воображение. На мгновение показалось, что я попал в зал Пушкинского дома. Со стен кельи смотрели знакомые и неизвестные портреты и барельефы поэта. На полках книжных шкафов и стеллажей стояли старинные фолианты.
Дав мне оглядеться, Глеб принялся рассказывать о своих сокровищах. Чувствовалось, что он нуждается в благодарных слушателях. По отдельным репликам я понял, что мой новый знакомый изрядно надоел домашним со своим дорогостоящим хобби, наносящим серьезный ущерб семейному бюджету.
Его домашняя Пушкиниана была обширной и многообразной. Взять хотя бы коллекцию медалей и жетонов, посвященных поэту! Она, насчитывавшая более ста предметов, могла украсить экспозицию любого музея. Один из жетонов, судя по технике исполнения явно дореволюционный, не был описан ни в одном пушкинском каталоге. Глеб тогда очень сетовал, что не нашел ни одной
зацепки, которая позволила бы раскрутить тайну этого экспоната.
Мы просидели тогда в его келье-музее более шести часов. Глеб выкладывал на крохотный столик очередную жемчужину своей коллекции. Далее следовал очередной захватывающий рассказ о ней и о том, как она попала к нему. Я давным-давно просрочил время, отведенное на встречу, но уходить не хотелось. Во-первых, было безумно интересно, во-вторых, было неудобно оборвать и тем самым обидеть удивительного человека. Да и он забыл о времени...
Меня очень удивил путь, которым Марков пришел к собирательству. Все началось не с любви к Пушкину, хотя у Глеба в школе была пятерка по литературе. Он тогда работал поваром в ресторане старинной гостиницы "Большая Московская". Находилась она в самом центре на Охотном ряду, напротив Исторического музея. В конце шестидесятых годов двадцатого века ее снесли и на этом месте пристроили корпус к сталинской гостинице "Москва". От старожилов, помнивших дореволюционную историю заведения, Глеб узнал, что когда-то ресторан был очень популярным у состоятельных москвичей. Один из современников, известный московский архитектор Илья Бондаренко называл его "центральным биржевым трактирным местом с обширной клиентурой, преимущественно из числа крупных фабрикантов". Потом хозяин заведения завел моду на "ужин после театра", быстро подхваченную просвещенными москвичами. Сюда стекалась публика и артисты из Большого, Малого и Художественного театров, частной оперы Зимина. Поклонники Мельпомены были в восторге от возможности оказаться за соседним столиком с актерами, которых только что видели на сцене. Разумеется, ресторан славился традиционной русской кухней.
К тому времени, что Марков пришел сюда работать, от былой славы и прежнего меню не осталось и
следа. Гурманов удивить было нечем. Обычный дежурный репертуар советской общепитовской точки - борщ московский, котлеты по-киевски, судак по-польски ( пока был судак!). Глеб загорелся идеей возродить прежнее меню ресторана. Однако найти рецептуру старинной русской кухни оказалось непростым делом. У тогдашних поваров был единственный официальный источник рецептуры - выпущенный в пятидесятые годы сборник " О вкусной и здоровой пище". К сожалению, нужной информации в нем он не нашел.
Тогда молодой кулинар отправился в ближайшую букинистическую лавку в Столешников переулок. Робкое и нерешительное поведение новичка, замешкавшегося при виде множества старых книг, сразу привлекли внимание старого продавца.
- Молодой человек, вам нужно что-то конкретное? - -поинтересовался букинист. - Могу вам помочь?
Разговорились. Глеб описал ситуацию. Его открытость и непосредственность сразу расположили букиниста.
- Думаю, я помогу тебе, - пообещал он и отправился в кладовку.
Ждать пришлось недолго. Продавец вернулся и протянул Маркову толстый фолиант.
- Это Елена Молоховец, - торжественно произнес букинист и по растерянным глазам парня понял, что это имя для него пустой звук.
- Не стесняйся, - утешил он молодого кулинара. - Сегодня ее помнят считанные люди, а когда-то Елена Молоховец была на слуху всей России. Книга эта была настольной во многих домах. Она выдержала при жизни автора 29 изданий. ..
Глеб наугад открыл книгу с длинным названием: "Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве" и углубился в чтение. Изучил один рецепт, потом второй и осознал, какое
сокровище попало к нему. Рассчитался за книгу, не выпуская ее из рук. Боялся, что кто-то вдруг перекупит. Хотелось скорее бежать домой и копаться в рецептах фолианта. Он не знал, как благодарить букиниста.
- Вижу, что книга попала в правильные руки, - успокоил его старый продавец и дал дельный совет. - Ты, парень, особо не светись с Молоховец. Книга хоть и не запрещена, но считается не совсем благонадежной. Почитаешь - сам поймешь почему.
Ночь, которую Глеб посвятил изучению рецептов, пролетела незаметно. Он едва дождался окончания рабочего дня и сломя голову помчался домой. Через пару дней молодой повар был готов к разговору с директором и шефом, четко представляя будущее меню своего ресторана. Постарался его построить исключительно на доступных в это время продуктах, не включая никаких изысканностей. Но разговор не состоялся. Сначала Глеба отшил директор, а потом завпроизводством, которого молодой повар надеялся заполучить в союзники, хмуро спросил подручного:
- Тебе больше всех надо? Вон есть мешок нечищеной картошки...
Через полгода Марков ушел из ресторана "Большой Московской". Надоело ловить на себе косые взгляды начальства. Перевелся в небольшой ресторан неподалеку от Белорусского вокзала. На новом месте опять рискнул, попробовал заняться новаторством и опять получил по рукам.
Неудача, а точнее, непонимание и равнодушие коллег повлияли на дальнейший путь Маркова. Будучи талантливым кулинаром, способным создавать блюда высокой авторской кухни, он разочаровался в профессии. К тому времени, когда мы познакомились, он уже десяток лет работал в заводской столовой и изо дня в день готовил комплексные обеды. В четверг - обязательный по советскому общепиту " рыбный день" - жарил треску или
мойву. Творил у плиты лишь изредка, по особым случаям. К счастью, я был удостоен чести попробовать его блюда, о чем расскажу дальше.
Разочаровавшись в профессии, Глеб открыл для себя удивительный мир старинных изданий. Увлечение началось с поваренных книг. Потом пришло увлечение творчеством Пушкина, которого он любил еще со школьной скамьи.Впрочем, Глеб никогда не бросал кулинарной тематики. Создатель поварского музея ( был когда-то такой в Москве) Ворошилов ( прошу не путать со сталинским маршалом) самолично рассказывал мне, что мечтал заполучить какие-нибудь экспонаты из коллекции Маркова для своего музея. Например, меню коронационных приемов последних четырех российских императоров. Они были интересны не только тем, чем потчевали царские персоны своих гостей. Их дизайном занимались лучшие российские художники тех времен.

Квартиру моего нового знакомого я покинул поздно вечером. Выражаясь современным языком, от избытка информации у меня поехала крыша. Полученной фактуры с лихвой хватило на несколько газетных материалов, но меня беспокоила одна проблема. Кто поверит мне, репортеру, что Марков и его коллекция - уникальное явление, что перед ним могут снять шляпу многие известные профессиональные пушкинисты. Чего греха таить, наш брат-газетчик иногда выдавал муху за слона.
В уме я перебрал множество аргументов и доводов, но при пристальном критическом подходе они рушились, словно карточный домик. Требовалось чье-то авторитетное мнение. Мнение такого человека, которому бы поверили все. После долгих раздумий сделал, наверное, единственно правильное умозаключение: такой персоной может быть только Андронников. Человек, которого знает и слушает вся страна. Эта идея захватила меня.
Через два дня очерк был на столе редактора отдела. Мой шеф Саша Фридлянский, старый газетный волк, всю войну прошедший фронтовым корреспондентом, по достоинству оценил материал.
- Гвоздь! - сказал он, подняв вверх большой палец. - Пойдет в субботний номер.
- Может, стоит подождать с субботним номером? - начал я и изложил свой план.
Долго уговаривать шефа не пришлось. Он мгновенно уловил изюминку идеи, но.
- Ты придумал здорово. Идеальный повод притащить в нашу газету такого известного и уважаемого человека, но как к нему пробиться. Он ведь нарасхват. Надо не просто взять у него интервью, а каким-то образом затащить Андронникова к Маркову. Ты хоть понимаешь, под чем ты подписываешься?
- Затащу, - с оптимизмом пообещал я.
Через час мне стало многое известно о семье Андронникова, включая номер домашнего телефона. Собравшись с духом, звоню. Трубка откликнулась приятным женским голосом.
- Вивиана Абелевна, здравствуйте, - словно старый знакомый, начал я, уверенный, что к аппарату подошла супруга Андронникова. К счастью, не ошибся. Моя собеседница выдерживала паузу, явно пытаясь вспомнить мой голос. Я не стал интриговать и рассказал о цели звонка. Но вначале, желая расположить к себе жену литературоведа, нагло соврал, что сразу узнал ее голос, знакомый по постановкам театра Рубена Симонова, где она когда-то служила актрисой.
Мое признание явно пришлось Вивиане Абелевне по душе. Она - воплощение любезности - терпеливо, не перебивая, выслушала меня и, поймав момент, сообщила, что Ираклия Луарсабовича нет дома. Демонстративно не скрываю своей досады. Телефонная
собеседница, уловив мое настроение, рекомендовала позвонить завтра в это же время.
- Не расстраивайтесь. Он очень занятой человек, - сказала супруга и, не прощаясь, опустила трубку.
Последние слова мало утешили меня. Я и без нее знал, что Андронников очень занятой человек.
Завтра я, конечно, позвонил. Потом послезавтра. Эти телефонные звонки почти на три месяца стали неотъемлемой частью моей жизни. Мне даже не требовалось представляться. Супруга мэтра мгновенно узнавала меня, словно родственника или друга семьи. Каждый раз у нас получалась милая светская беседа. Мы обсуждали театральные новинки, собеседница сетовала на капризную московскую погоду, жаловалась на дороговизну Центрального рынка. Словом, ни к чему не обязывающая болтовня старых знакомых. В финале разговора выяснялось, что мне опять не повезло и хозяин дома отсутствует.
К чести моей новой знакомой, она никогда не отнимала у меня надежды. Наши разговоры неизменно заканчивались на одной и той же оптимистической ноте:
- Игорь, не стесняйтесь. Звоните.
Я продолжал звонить. Через некоторое время моя эпопея стала притчей во языцех всей редакции. Каких только колкостей на сей счет не услышал в свой адрес?! Коллеги рьяно изощрялись в остроумии. Клички сыпались, словно из рога изобилия. "Тень мэтра", "Автор неопубликованного шедевра", "Телефонный маньяк"... Ответственный секретарь газеты, большой юморист, однажды на редакционной планерке назвал меня "охотником за призраком".
Наконец, настал день, когда мое терпение лопнуло и я созрел отказаться от задуманного, признав поражение.
" В конце концов, свет клином не сошелся на нем, Андронникове, - горячо убеждал я себя, собираясь утром на работу. - Помимо него, есть немало пушкинистов и не
менее авторитетных. Во всяком случае, более сговорчивых".
Сев завтракать, я был полон решимости больше никогда не звонить мэтру. Вообще, навсегда забыть номер его телефона. Наверное, так бы и произошло, но вмешался Случай, давший последний шанс.
У меня дома на кухне постоянно было включено радио. Обычный звуковой фон. Чаще всего я не обращал на него внимание. Так было и в то утро. Я пил чай и в душе ругал себя за то, что стал пленником собственной идеи. Неожиданно зазвучавший хорошо знакомый бархатный баритон оторвал меня от бессмысленного занятия. Едва сдерживая раздражение, прибавил звук и прислушался.
Увлекательный рассказ мгновенно захватил меня. Речь шла о печальной, и в то же время интригующей судьбе книги, изданной в пушкинские времена. Она называлась "Искусство брать взятки. Рукопись, найденная в бумагах Тяжелкина, умершего титулярного советника". Разумеется, никакого Тяжелкина не было в помине. Автор - литератор Эраст Перцов, друг Пушкина, Вяземского и Баратынского, прибегнул к такой форме, стараясь обмануть бдительность царских цензоров. Крохотная книга, в ней было всего 74 страницы, имела целенаправленный антирежимный характер. Она представляла собой курс лекций для недорослей, вступающих на государственную службу. Автор детально и подробно описывал все секреты искусства мздоимства. "Учебник" Эраста Перцова не потерял актуальность и в современной России...
Поначалу уловка автора удалась. Цензура попросту прошляпила книгу, не поняв опасности ее содержания. Однако в цензурном комитете нашелся кто-то сверхбдительный, и весь тираж был немедленно пущен под нож. Увы, такое случалось не только в советские
времена. Даже автору не было позволено взять хоть один экземпляр книги.
- Рабочим типографии известного книгоиздателя Николая Греча, где печаталась книга, - рассказывал Ираклий Луарсабович, - удалось каким-то чудом обмануть бдительность жандармов, наблюдавших за уничтожением тиража, и спасти два экземпляра.
- Разумеется, они стали раритетоми, - констатировал в заключение Андронников, - о котором мечтают многие библиофилы.
Оказалось, что сам он не видел оригинала, хранящегося в главной библиотеке Ленинграда, а довольствовался копией.
Я не верил собственным ушам. Мэтр ошибся. Совсем недавно у Маркова я держал в руках третий, неизвестно каким образом уцелевший экземпляр именно этой книги. Не доверяя себе, на всякий случай звоню своему герою и убеждаюсь, что он действительно обладает книгой "Искусство брать взятки".
У меня мгновенно созрел авантюрный план. Едва дождавшись десяти утра, звоню Андронникову, предварительно поклявшись, что этот звонок последний. Как обычно, супруга, верная помощница и хранительница очага, на посту. Как обычно, мэтра уже нет дома.
- Какая жалость. Он очень огорчится, узнав об упущенной возможности, - как можно таинственнее и в то же время равнодушно протянул я и смолк, ожидая реакцию моей собеседницы.
Короткая пауза. Чувствую, что супруга Ираклия Луарсабовича собирается с мыслями.
- Какая возможность? Что вы имеете в виду? - заинтересованно спрашивает она.
Я умышленно долго и сбивчиво рассказываю про услышанную утром передачу мэтра и про то, что у моего героя есть третий, никому не известный экземпляр этой книги.
- У него (Маркова) сейчас финансовые проблемы. Он собирался продать несколько книг, в том числе "Искусство брать взятки", - нагло напоследок вру я.
Святая ложь! Часто бывает и такая. В этом я убежден и сегодня, спустя несколько десятилетий.
Теперь оставалось одно - ждать. Я ясно представлял, что сейчас происходит в квартире Андронникова. Его супруга, зажав трубку рукой, спешно пересказывает мэтру наш разговор.
Две минуты мне показались вечностью. Наконец, послышался ее голос:
- Игорь, подождите, - радостно сообщила она. - Кто-то открывает входную дверь. Может, вам на сей раз повезло.
Я был уверен: повезло. Точнее, сработала морковка!
- Игорь, Ираклий Луарсабович берет трубку.
В следующее мгновение я услышал уже до боли знакомый, бархатный, великолепно поставленный голос, который было невозможно спутать ни с каким другим.
- Доброе утро, молодой человек. Я вас внимательно слушаю.
Не буду вдаваться в детали этого короткого разговора. Пяти минут хватило договориться о визите к Маркову.
- Только знайте, - вежливо, но настойчиво предупредил на прощанье мэтр, - в нашем распоряжении всего полчаса.
Мое известие застало Глеба врасплох. Он, знавший о моих мытарствах и бесчисленных разговорах с супругой Андронникова, в душе потерял всякую надежду увидеть у себя дома знаменитость и, вероятно, считал меня болтуном. Я в деталях дважды или трижды пересказал ему свой разговор с пушкинистом. Разумеется, умышленно упустив вранье, на которое пошел ради достижения цели.
- Скажи, а если я приготовлю к его визиту любимые пушкинские блюда? - неожиданно спросил он. - Можно?
- Готовь, - не раздумывая, согласился я. - Только учти: у нас на все про все есть только тридцать минут. И на твою коллекцию, и на пушкинские котлеты.
В пятницу (сорок пять лет спустя точно помню день недели) к двум часам дня, как было условлено, я подкатил на редакционной "Волге" к дому на улице Кирова, ныне Мясницкой, где тогда жил Андронников. Это уже после трагической гибели его дочери, талантливого искусствоведа Мананы Андронниковой, семья перебралась в дом напротив Центрального телеграфа на улице Горького, ныне Тверской.
Дверь, как я и ожидал, открыла супруга. Ее лицо излучало неподдельную радость и радушие, словно она давно ждала этой встречи. Провела меня в кабинет Ираклия Луарсабовича. Мы познакомились. Хозяин попросил меня подождать минут пятнадцать, пока он закончит неотложные дела. Мое появление оторвало его от весьма прозаического занятия: Андронников, словно заправский бухгалтер, записывал в толстую амбарную книгу поступившие почтовые переводы - гонорары.
До Большой Полянки доехали за четверть часа. Москва тогда не имела понятия о пробках на дорогах.
- У нас есть полчаса. Ни минуты более, - напомнил мой спутник, когда я потянулся к кнопке звонка. Часы начали отсчитывать отведенное время.
... Наша встреча была в самом разгаре, когда настенные часы в крохотной гостиной Маркова пробили пять вечера. Ираклий Луарсабович потерял чувство времени с первым же раритетом, попавшим к нему в руки. Разумеется, это была упомянутая книга "Искусство брать взятки".
Когда Глеб и его именитый гость углубились в домашнюю Пушкиниану, я почувствовал себя лишним.
Они даже не замечали моего присутствия. Мавр сделал свое дело - мавр может уйти. Конечно, я ни куда не ушел. Тихонько сел в крохотное кресло, стоявшее у окна, и стал наблюдать со стороны за происходящим. Они говорили на равных, перебивая друг друга. Словно, в комнате не было известного всей стране литератора-профессора и безвестного любителя-пушкиниста повара. Передо мной сидели два увлеченных человека.
Еще больше оживился Ираклий Луарсабович, когда Глеб пригласил нас к столу, предварив трапезу десятиминутной лекцией о гастрономических вкусах Пушкина. До сих пор не могу себе простить, что не сохранил меню того обеда и рецептуру любимых блюд поэта. Конечно, были на столе знаменитые пожарские котлеты. Признаюсь: ни до, ни после мне не доводилось пробовать ничего подобного. Это были не котлеты, а шедевры высокого кулинарного искусства. Я храню в памяти тот вкус и никогда не заказываю в ресторанах пожарские котлеты.
Запомнились маринованные каким-то особым способом с хвоей грибы, привезенные поваром из Пушкинских гор. Был на столе безумно вкусный гусиный паштет, смахивающий на крем.
На десерт Глеб прямо у стола приготовил снежки - белковое суфле, которое он прямо на наших глазах погружал в густые горячие сливки, потом ловко выкладывал ароматные шары на тарелки, щедро поливая их вязким малиновым сиропом. Десерт мы запивали болдинской смородиновой настойкой.
У Андронникова, сибарита и гурмана, при виде этих яств разбежались глаза. Он давно перестал поглядывать на часы и не мог себе отказать в удовольствии попробовать все, что было на столе. Подкладывая в тарелку очередную добавку, мэтр неизменно повторял своим уникальным тембром одну и ту же фразу:
- С этой стороны я не был знаком с Александром Сергеевичем.
... Мы вышли из квартиры Маркова когда стемнело. Шедший впереди Андронников, сделав несколько шагов, остановился, обернулся и с каверзной улыбкой обратился ко мне:
- Молодой человек, оцените мою тактичность: я даже не заикнулся Глебу о продаже книги.
Помолчал и добавил:
- Разыграли вы мою благоверную, как по нотам. Купилась. Только я не в обиде.
Мне оставалось только развести руками. Мы, молча дошли до "Волги". Прежде чем сесть в машину, он обратился с неожиданным вопросом, оставшимся для меня по сей день загадкой.
- Что нужно вам, молодой человек, чтобы забыть о существовании этого Маркова?
Что хотел мне предложить мэтр: деньги, покровительство? Или, быть может, что-то другое? Вопрос был поставлен таким образом, что остается только догадываться. В тот момент он попросту сбил меня с толку. Потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями.
- Вы хотите о нем написать? - без обиняков, в лоб спросил я.
Он молча утвердительно кивнул головой.
- Ираклий Луарсабович, вы - Андронников. У вас имя, - откровенно, отбросив дипломатию, начал объяснять я, впрочем, стараясь не обидеть именитого собеседника. - А я - никто, молодой, начинающий, никому не известный репортер. Такой громкий материал мне нужен позарез. Так что извините.
Андронников молчал.
В следующее мгновение мне в голову пришла идея, которую тогда счел компромиссом. Правда, все эти годы
при воспоминании об этом испытываю чувство неловкости.
- Ираклий Луарсарбович, давайте напишем о нем вместе, - выпалил я.
Разумеется, мое предложении осталось без ответа.
.В понедельник, как обещал Андронников , он с нарочным прислал пакет. В нем было две страницы, исписанные быстрым размашистым почерком, и еще короткая записка мне с пожеланием творческих успехов. Этот текст был опубликован в качестве комментария к моему очерку. Позволю себе полностью процитировать строки мэтра:
"Сообщение о Пушкиниане повара Глеба Львовича Маркова очень заинтересовало меня. Иной собирает книги для того, чтобы придать квартире интеллигентный вид. Более того, я знавал многих знаменитых библиофилов, которые никогда даже не читали собранных ими ценнейших книг, а лишь гордились ими, как редкостью, любовались переплетами, экслибрисами, иллюстрациями - словом, воспринимали книгу как создание полиграфического искусства. Такие чужды мне. Я признаю таких книголюбов, каким был покойный народный артист республики Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Начал он собирать коллекцию альманахов, а стал талантливым исследователем и знатоком книги, пушкинских альманахов и Пушкина. К этой же категории, я верю, будет принадлежать и Глеб Львович Марков.
Он не только собирает книги и любуется ими: он их читает и изучает. Этот человек ведет с вами беседу о Пушкине, и вам ясно, что он знает и любит Пушкина. Это хорошее собирательство. Такое, каким оно должно быть, когда собиратель мало-помалу увлекается темой, становится знатоком предмета, когда книга ведет его и побуждает узнавать все больше и больше.
Действительно, у Маркова есть ценнейшие прижизненные издания Пушкина, и ставшие реликвиями
книги о Пушкине, которые найдешь не у всякого пушкиниста."
К сожалению, в моем домашнем архиве нет этого андронниковского автографа. Тогдашний главный редактор, сделавший до газеты карьеру сталинского партаппаратчика ( в годы войны был секретарем ленинградского обкома партии и вместе с уполномоченным Кремля Микояном отвечал за продовольственное снабжение осажденного города. Как его снабжали, можно судить по многим сотням мысяч умерших в блокаду от голода) был сверхосторожным и сверхосмотрительным человеком. Наверное, эти качества помогли ему избежать печальной участи многих руководителей города на Неве, расстрелянных или брошенных на долгие годы в лагеря по "Ленинградскому делу".
Когда материал попал к нему на стол, он немедленно потребовал рукописные страницы Андронникова и, не доверяя никому, собственноручно сверил каждое слово. Потом спрятал страницы в сейф.
- Так надежнее. Знаю я этих знаменитостей, - пояснил он. - Потом скажет, что не писал.
Вероятно, спустя время, уходя на пенсию, главный редактор освобождал для своего преемника сейф и выбросил за ненадобностью среди прочих бумаг автограф мэтра.

Вот и вся история моего знакомства с Ираклием Андронниковым.
Вся, да не вся. Спустя какое-то время мои друзья, побывавшие на вечере знаменитости в зале имени Чайковского, сообщили мне, что один из его устных рассказов был посвящен замечательному пушкинисту- самоучке, повару по профессии, и молодому журналисту, познакомившему их.
Я осторожно расспросил приятелей о деталях и с облегчением вздохнул, когда понял, что Андронников сохранил в тайне мое нескромное предложение.

Мой рассказ будет неполным, если я не упомяну о судьбе Глеба Маркова. К сожалению, она печальна. Некоторое время мы перезванивались, поддерживали отношения, но потом, как в жизни случается, потеряли друг друга из виду. Спустя несколько лет отмечалась какая-то памятная пушкинская дата. У меня раздался неожиданный звонок. Звонили из литературной редакции Центрального телевидения с предложением сделать сюжет о моем герое.
Я немедленно попытался связаться с Глебом. На мой звонок ответил незнакомый женский голос (я был знаком с женой и дочерью Маркова, неоднократно говорил с ними по телефону). Оказалось, что номер уже пару лет принадлежит другой семье и им ничего не известно о прежних владельцах.
Скупую информацию о судьбе Глеба я получил от упомянутого ранее Александра Ивановича Фадеева. Выяснилось, что Марков был запойным пьяницей. Когда он чувствовал приближение срыва - запирал домашний музей на замок, ключ отдавал домашним, строго-настрого приказав ни под каким предлогом не отдавать ему. Опасался, что в пьяном угаре может продать что-то из своей коллекции. В один из таких запоев у него не выдержало сердце. По-моему, Маркову было пятьдесят лет или немногим более.
Судьба марковской коллекции осталась неизвестной. Она словно в воду канула. В столичные музеи не поступала, к букинистам и антикварам тоже не попадала. Фадеев пытался по неофициальным каналам навести справки, но безрезультатно. Судя по всему, считал Александр Иванович и его коллеги, нашлась персона,
знающая толк в раритетах и обладающая солидными средствами, купившая целиком собрание Глеба.
- Видишь, - сказал мне тогда букинист, - родичи его и квартирку поменяли. При Глебовой жизни-то не могли, а теперь сподобились. Значит, деньжата завелись.
По его мнению, скорее всего коллекция Маркова в дипломатической почте "уплыла" за рубеж.