Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ГЕННАДИЙ КАЦОВ


ТРАЕКТОРИИ ГАРИ ЛАЙТА


Пространство привязано к координатам, то есть к именам. К именам городов, к географическим названиям, в частном и частичном масштабе - к названию улицы, номеру дома, которые тоже выражают и отражают характер того или иного топоса (как исторического или диалектического места). К триединству X, Y, Z.
И вся наша жизнь, состоящая из перемещений наяву и во сне, связывает траекториями обозначенные в пространстве и во времени географические точки. Они соединяют дом и работу, поездки деловые и на отдых, места встреч и расставаний, движения вперед, назад и возвращения, которые, если слоями наложить разные времена, от рождения до смерти, образуют причудливую картину, узор, орнамент в виде суммы следов. Они и есть, по сути, все, что от человека останется. Если увидеть траектории как в разных направлениях летящие трассирующие пули, то пространство засияет и оживет, словно громадную елку, одетую в мириады ярких лампочек, раскручивают вокруг оси-ствола.
Книга поэта по призванию и адвоката по профессии Гари Лайта называется "Траектории". Как сам автор неоднократно заявлял, этот поэтический сборник - промежуточный итог, собравший тексты за последние лет двадцать. Книга готовилась около пяти лет, и является, в таком случае, тем, что получилось в остатке, после предыдущих, ранее выпущенных в разных издательствах: "Верь" (1992), "Voir Dire" (1993), "Треть" (1995), "Город" (1997), "Возвращения" (2002; 2-е издание, дополненное, в 2005-м).
Все эти книги суть траектории, вернее - "Траектории". И недаром все стихотворения в сборнике не только датированы (часто под текстом стоят несколько дат: время первого написания, и рядом дата возвращения к нему, окончательной редактуры, между которыми может быть и несколько лет), но и географически определены, сосуществуют с именами городов, в которых возник первый импульс для того, чтобы в дальнейшем покрыть чистый лист бумаги мелкими буквами.
И здесь важно, видимо, понять, какова векторность траекторий, поскольку если речь идет о странствиях- возвращениях, то насколько автор определяет себя в роли путешественника, покинувшего дом, но со своей Итакой в конце пути; или же изгнанника, у которого нет ни возвращения, ни Итаки. Конечно, речь в результате идет о смерти, то есть о пространстве, которое покинули и безвозвратно, но пока автор жив и у него есть возможность перебирать названиями, речь идет все же о перемещениях во все еще становящейся судьбе.
Здесь нельзя не упомянуть, что Гари Лайт в 12-летнем возрасте прибыл с родителями из города Киева в Чикаго, и характерная для любого иммигранта траектория, обозначившая переход из одного мира в иной, его не миновала. Отсюда различные, часто внесенные сразу в названия стихотворений, имена пунктов исхода и схода, как многочисленных знаковых мет собственного пребывания, ставших биографическими: Киев, Москва, Майами, Чикаго, ...

В Чикаго перепад температур,
над городом осадки из сирени...

... Прага, Нью-Йорк, Иерусалим...

Ложится спать Иерусалим,
Не запирая на ночь двери.
Край редких и волшебных зим,
Непредсказуемых метелей.
Очаг негаснущих страстей,
Он низко пал и был возвышен.
Земля смеющихся детей
И привозных неспелых вишен.
Места Голгоф и вечных стен,
Надежд, идей и откровений.
И чтоб он делал без Елен,
Без храмов и всенощных бдений...
Как его таинство корит,
Его величье возвышает.
Вне прокураторских обид
Почил во сне Ерушалаим.

Здесь сплелись оба взгляда на путешествие, ведь понятно, что когда семья Лайта уезжала в 1979 году из СССР, это было изгнанием с невозможной надеждой на возвращение, а когда успешный американский адвокат Гари Лайт вернулся в родной Киев по юридическим делам, это было возвращением, как и у Одисея после тех же 20 лет странствий, к себе домой. Уникальный опыт, приобретенный благодаря и распаду СССР, и фатуму, давшему эмигрантам из страны победившего социализма прожить жизнь трижды: в стране своего рождения, в стране своего второго рождения (иммиграции), и в стране возвращения.
Сразу вспоминается, что Хлебников, Мандельштам, Бродский видели странствия не как самоцель, а как преодоление хронологической разорванности и разобщенности бытия: поэт-странник собой связывает, если хотите - метит, пространство и время, преодолевая, оживляя собой любые границы, то есть государственные, временные и языковые.
Петр Вайль, говоря о поэтике Бродского в приложении к затронутому нами предмету, отметил: "Странствие выполняет по отношению к пространству ту же функцию,
что текст по отношению к белому листу и речь по отношению ко времени: заполняет пустоту".
Таким образом, определив несколько целей в "Траекториях", связанных с разными видами странствий, мы подступаем непосредственно к главному путнику - языку.
Сегодня неоднократно можно услышать: я пишу с голоса. Вроде известной мандельштамовской строки: "Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет....", - только поскромнее, мол, меня, поэта, далеко заводит речь, ибо с некоего - того и оттуда - голоса пишу. Довольно часто такое объяснение звучит, поскольку надо хоть каким-то образом объяснить скверные версификаторские навыки, когда и рифма ничтожна, и неумение держать ритм очевидно (как говорила Ахматова, "я не люблю шестистопный ямб при пятистопном" - это признак неумения владеть поэтическим пером).
И вот "писать с голоса", якобы, все извиняет. Читать это тяжело еще и потому, что любая неряшливо состряпанная вещь вызывает чувство неприязни и отторжение. Просто потому, что недоделано, недостругано, неотшливано, а значит, можно и занозу запросто засадить.
У Гари Лайта есть удивительное качество: даже если нарушается ритм, если рифма диссонансна настолько, что перенапрягается слух, все-равно в большинстве случаев остается ощущение, что все это - фонетическая жизнь слов, обладающая собственной пластикой, которая готова и стремится освободиться от лишних элементов, поскольку она в них не нуждается. Здесь начинает работать представление о форме, для которой артикуляция дифтонгов и открытых гласных и есть фундаментальная языковая задача, а злополучные суффиксы -- единственный способ качественного выражения в речи.
Причем, не столько это решается тропами и аллогизмами, как это модно на протяжении десятилетий, с модернизма и многих "измов", а филигранным,
лирическим, оттого и романтическим, решением уже морфологического, то есть глубинного порядка. Вероятно, это происходит еще и потому, что для Лайта и русский, и английский языки родные, отсюда и кажущаяся простота высказывания, и странность траекторий даже по сюжетной части, словно ищущей свои корни у двух литератур и двух разных традиций.

С неба упала капля
в потоке себе подобных,
ей удалось избежать самолета
и прочих вещей неудобных.
Ее путешествие длилось долго,
не сосчитать –
приблизительно вечно.
Ей довелось быть истоком Волги
и остужать Освенцима печи.
Она была слезой Клеопатры,
вином Прометея,
водой Байкала.
Она не постигла, не стала кратной,
и снова каплей на землю упала.

Есть здесь один любопытный момент, или троп, или исключительность, которым я как-то поделился, как наблюдением, с Лайтом в частной беседе, но он, похоже, не был готов тогда со мной согласиться, хотя и аргументов "против" я не услышал. Нередко в его текстах встречается некий, якобы, зримый, представимый изобразительный ряд, который очевиден лишь на первый взгляд. Это такая визуальная "обманка", несуществующий "25-й кинокадр", в известной степени симулякр.
Вот строчка: "Людские лица, как вода/ скользят по плоскости вселенной/ они порой жеманно-нервны..." Представить это нельзя, хотя некий видеоряд, очевидно ложный, выстраивается. Это интересно и необычно. То есть, уход от известной темы отражения и Нарцисса - в метафору, подобную метаметафоре в определении К.Кедрова, или в синтез, как видел его Мандельштам:

Блажен, кто называл кремень
Учеником воды проточной.
Блажен, кто завязал ремень
Подошве гор на твердой почве. –

Но и не то, и не другое, поскольку лица-вода скользят по плоскости Вселенной, которая является плоскостью только потому, что нам ничего иного не остается, как доверять в этом автору, хотя мы прекрасно понимаем, что в той игре, которую поэт задумал, плоскость может быть чем угодно - от прозрачного сосуда, наполненного Млечным путем, до бидона, оставленного молочником на крыльце и заполненного на треть или до отказа. В этом мире может быть все, поскольку лица в воде не отражаются, а водой и являются, так до конца ею и не став. Потому что и зеркало - не плоскость, а две реки (Инь и Ян, Гудзон и Ист-ривер, двуликий Янус, отражения дхарм в покрывале Индры), сливающиеся в единое и разделенное одновременно устье:


Новый Нью-Йорк


Этот раненый город простил мне неровность строки,
но ещё на подлёте я понял, что время ушло –
на периметре суши, чьё зеркало – обе реки
и реальность порой визуальна – без мыслей и слов...

Своими учителями Гари Лайт называет Генриха Сапгира, Андрея Вознесенского, Евгения Витковского, Дмитрия Кимельфельда, Александра Дольского, с которыми общался лично; Лермонтова, Пастернака, Левитанского, Самойлова, Окуджаву, Высоцкого,
Макаревича... Вряд ли это что-то объясняет, тем более, когда сталкиваешься с такими строками:

Пришли полурифмы и мысли янтарного цвета, у осени есть про запас вот такие нежданные тени- сюрпризы,
и если отвлечься, позволить себе ретроспекцию лета, проступит нелепость поспешных решений о выдачи визы в края подсознанья, в которых стихи чтут за слабость и позу...


Нет ни стилистической инерции, ни зависимости от сюжета. Фабула развивается как бы сама по себе, свободно и непредсказуемо, что есть первичные признаки любого творческого зачина. И если вначале этой заметки я говорил о тракториях, сравнивая их с полетом пули и следом, который она оставляет согласно законам балистики, то теперь мне хотелось бы напомнить вам о том, как падают звезды.
Яркая, стремительно опускающаяся в зрачок звездочета траектория, непредсказуемая и всегда неожиданная в своем явлении. Как жизнь, которая и есть полет, мгновенный и бесконечный одновременно. Траектория этого полета - вот и все, что видит посторонний глаз, и все, что остается от, непосредственно, самого объекта. В той же степени, в какой и письмо, буквы на листе бумаги отражают, или должны отражать, всю полифонию, все многообразие речи. И если доводить до логического завершения известную сентенцию И.Б.

От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи, -

то не правильней ли было бы сказать: "траектории". Траектории речи и есть письмо, то, что в эту секунду
прочитывают глаза и то, что зеркально отражает роговица. Сумма траекторий и есть судьба, и есть книга, в которую судьбы записаны и в которую поэты записывают траектории собственных полетов.
Одна из таких книг называется "Траектории". Что может
быть загадочней, одновременно понятней и проще?

* * *
Сборник стихов Гари Лайта "Траектории" вышел в серии "Современная литература зарубежья" издательства The New Review Publishing, NY


Геннадий Кацов в 1980-х был одним из организаторов легендарного московского клуба "Поэзия" (с 1987 по 1989 годы его директор) и участником московской литературной группы "Эпсилон-салон".
В 1989 году эмигрировал в США, где сделал успешную карьеру в области журналистики.
Вернулся к поэтической деятельности после 18-летнего перерыва в 2011 году. Автор семи книг, включая экфрасический поэтический проект "Словосфера", в который вошли 180 поэтических текстов, инспирированных шедеврами мирового изобразительного искусства, от Треченто до наших дней.
Его поэтические сборники "Меж потолком и полом" и "365 дней вокруг Солнца" вошли в лонг-лист "Русской Премии" 2014 и 2015 годов соответственно; "Меж потолком и полом" был номинирован на Волошинскую премию по итогам 2013 года. В том же году подборка стихов Геннадия Кацова вошла в шорт-лист Волошинского конкурса.
Является одним из составителей и авторов антологии "НАШКРЫМ", выпущенной в американском издательстве KRiK Publishing House в 2014 г.