В городе, в котором я жила в детстве, был большой шинный завод. Некоторую часть бракованной продукции использовали для детских площадок — ставили в ряд ребром и где-то до середины закапывали в землю. Получалась такая шинная дорожка, по которой утром бегала и прыгала мелкотня вроде меня, а вечерами на ней пила пиво молодежь. Может быть, такое придумали делать не только у нас, но я потом была во дворах многих городов, но нигде больше такого не замечала.
Каждый город по-своему неповторим. И каждый меняется, гонится за модой, следит за новостями политики, растет или сохнет, разрушается, ремонтируется и украшается... Только если это город, где ты выросла, тебе не хочется видеть никаких изменений.
Всего пару дней — и пусть все будет как тогда, как раньше. Поэтому, приехав, я не стала искать телефоны одноклассников или расспрашивать деда о знакомых, даже о соседях. Я и так уже вижу, что вместо волейбольной площадки сделали автостоянку, а на углу дома, где был магазин "Молоко", сделали салон красоты.
— Съездила бы погулять в центр... Прошлась бы по набережной... — сказал дед перед обедом. — Там так причал красиво отделали ко Дню города...
— Сначала суп доварю. Сегодня куриный, — ответила я и поцеловала его в лысую голову.
А через полчаса оделась и пошла к автобусной остановке.
Всего лишь за три неполных десятка лет я успела пожить не в одном городе и даже не в одной стране. Везде у меня остались компании друзей, с которыми я стараюсь не поддерживать связь. Конечно, у меня есть все адреса и телефоны и, может, я даже приеду к ним как-нибудь в гости, если буду уверена, что в этот вечер все будет как раньше. Не то чтобы я боялась перемен, но и жить воспоминаниями не считаю интересным. Кто-то мудрый сказал, что в одну реку нельзя войти дважды. Я запомнила.
Города — как те же некогда любимые люди.
Несколько приятно оттого, что помнишь ближайший путь до аптеки, названия трех параллельных улиц и какая обычно погода в мае. И все, никаких больше чувств. И были ли?..
Я это и так знала, но мама сказала: "Придется мне брать отпуск за свой счет, ведь надо же ехать", а мне стало стыдно. Тогда я твердо заявила, что, пока мои документы готовятся, а работа меня не нашла, поеду я. Купила теплую куртку и билет на поезд.
Теперь, с настроением выполняемого долга, я доехала на желтой маршрутке до центра, вышла, закурила и в растерянности оглянулась. Что же делать дальше? Мне не на что смотреть, и нет ничего нового, что могло бы меня удивить. Может, "макияж" города и видоизменился, но все внутренности, его "мясо" остались прежними. В растерянности я побрела через парк. Под первой же лавочкой спал алкаш,
почти все остальные занимали его братья по разуму. На тех, что в начале парка, поближе к ларьку, пили взрослые мужики. На дальних, там, где уже открывался романтичный обзор набережной, веселился молодняк. Школьники крутились под деревьями, прятали бутылки пива в перчатки и оглядывались, закуривая.
Я дошла до реки, унылой, серистой, ещё кое-где заплеванной льдинами. Посмотрела на прогуливающихся под руку старушек, редких бегунов с собаками, молодых барышень... Неожиданным пятном блеснула чересчур шикарная вывеска бара на втором этаже речного вокзала. И я пошла на этот свет.
Все было до противного свое. Прожив несколько лет в Греции и прознав "всю подноготную", я совершенно растеряла те чувства очарования и восхищения северного жителя, которые обычно они испытывают перед теплыми морскими городками, где, кажется, не прекращается жара, не кончаются фрукты с вином, песни, танцы и беспечные связи. Промучившись не одну зиму в доме без отопления, подхватив жуткую простуду от нескончаемых морских ветров, проведя не одну бессонную ночь из-за криков пьяных туристов, наконец пресытившись морем до кончиков волос, я уже была рада тому, что приходилось уезжать. Но и не знала, как вернуться на родину, казавшуюся уже рудиментом. Оказалось, это слишком легко и обыденно. Все черточки быта уже въелись в тебя и хорошенько пропитали, все знакомо, вплоть до стаканов в баре, в который тебе наливают виски. Хотя, казалось бы, откуда я могу это знать? Много ли раз я была в барах до своего отъезда? Думаю, можно на сигаретах в пачке посчитать.
А ведь наверняка почти все мои некогда друзья так и продолжали все эти годы жить: по выходным ездить на "тринадцатом" прогуляться в центре, покупать одежду в тех же магазинах и молоко в том же гастрономе, собираться теми же компаниями... Только к обычным темам разговоров прибавились обсуждения грудного вскармливания и умственного развития начальника. Как можно не сойти с ума в этой клетке? Как не давит это маленькое пространство, по которому ты курсируешь десятилетиями, день за днем — одно и то же? Мама рассказывала, что, когда приезжала в последний раз, встретила двух моих одноклассниц — Ленку с Надькой. Прогуливались под ручку, накрасившись одной помадой, — все как в старые времена, только пакета со сменкой не хватает. Одна вышла замуж за мальчика из нашего класса, другая — за своего соседа. У жителей этого города жизнь идет по трем этапам: воскресные спектакли во Дворце нефтяника сменяются ночными тусовками в клубе "Облака", потом все выходные — в винном отделе магазина "Юбилейный". Почти все лица, которые встречаются на улице, серые и злые. Разговаривать с тобой будут только сквозь зубы. Каждая лестница пахнет мочой, каждый газон завален покрывалом бутылок и целлюлозных оберток, каждое сиденье в транспорте надорвано или расписано. Это нормально, почти во всех городах так. Почти все так живут. Семь месяцев зимы, четыре месяца и две недели дождей.
Какое счастье, что ты когда-то увезла меня отсюда, мама! Уехать завтра и заклеить наклейкой от банана это место на карте Российской Федерации!
Бар на центральной набережной наверняка один из самых дорогих в городе. В будний вечер здесь тихо, шуршат несколько компаний и невнятная музыка. За овальной стойкой, прямо напротив меня, сидит клерк в костюме и лениво теребит свой бокал, опустив тусклый взгляд в инертную жидкость. Некуда спешить. Он поднимает на меня глаза и пальцами изображает просьбу о зажигалке. Может быть, конечно, я выгляжу так же уныло... Но я-то знаю, что давно уже никуда не спешу. Даже зажигалку кидаю лениво, гранью вперед, как плоский камень в воду, чтобы получился "блин" на поверхности. Он ловит, прикуривает и бросает её обратно, как подачу в волейболе — чуть подкинув вверх и ударив пальцами, задавая траекторию полета. Зажигалка падает в мой стакан. Витя...
Его можно было, в принципе, опознать до того, как он поднял голову, до нелепых бросков, а всего-то по позе, очертаниям головы... Не знаю чего ещё... Ушей. Но я даже и не думала доверять таким своим ощущениям, что за глупость. Я так отвыкла, что можно встретить настолько старого знакомого случайно, просто по другую сторону стойки. Вру. Да просто я не хотела его узнавать.
Витя когда-то был капитаном волейбольной команды, баскетбольной команды, футбольного клуба школы, диджеем на субботних дискотеках, ведущим на праздниках... В общем, звездой. Каждый может вспомнить о таком "школьном герое" своего времени. Мы очень дружили, ходили под ручку, высиживали на сборах совета старшеклассников и хихикали, забившись в дальний угол, напивались иногда. Ну, целовались пару раз. В общем, было что-то невнятное, подростково-крикливое... Если сейчас составлять рейтинг десяти главных людей моей жизни, вряд ли бы он в него вошел. Хотя а кто вошел бы?..
Он лениво курит, вглядываясь в мое лицо. Возмужал, приоделся, отрезал юношескую гриву и бородку — повзрослел, но не постарел. Однажды классе в девятом мы развлекались — устроили подобие вечера встречи выпускников и размечтались о том, "как это будет все у нас через двадцать лет", разъехидничались на тему наших разжирневших когда-нибудь девочек, спившихся мальчиков и их карапузов. Он сказал: "Тебе, думаю, это не грозит. Ты с твоей-то энергией и успешностью и в пятьдесят будешь выглядеть как нимфетка". Потом летом я переехала и к нему в гости проведать так и не добралась, хотя и обещала много. Неисповедимы пути господни — вот и свиделись. Двадцати лет ещё, правда, не прошло, но сколько уже успело поменяться? Много ли?..
— Эльза, — говорит он вдруг громко, махая рукой.
Я вздрагиваю. Видимо, не многое изменилось, раз узнал. Как дела, Витя, что ты делал эти годы, чем жил? Что я могу тебе рассказать? Я, конечно, очень успешна, как ты и предсказывал. После нашего расставания поступила в один из лучших вузов страны, потом разочаровалась и бросила. Вышла замуж за бизнесмена, уехала жить в большой дом у моря. Потом развелась, вернулась обратно. Кстати, другой язык так нормально и не выучила. Нигде не работала, друзей всех где-то забыла. Что рассказать тебе, что же у меня нового? Пятнадцать килограммов. Тебе интересно?
Он не сводит с меня взгляд, видимо, ждет ответа. Потом берет свой бокал и идет ко мне. Имя мое редкое, ни с кем не спутаешь. В Греции меня с ним и моей внешностью принимали за немку.
— Что? Вы ошиблись, — и отпиваю из бокала большой глоток, выуживая губами плавающую в нем зажигалку.
— Правда? — он садится рядом со мной и долго смотрит. — Тогда жаль. Вы очень похожи на мою старую знакомую. Я Виктор. Да выбросьте вы эту зажигалку, она уже отсырела вся, наверное. У меня есть.
Господи, ну какая же идиотка. Успокойся, засунь руки между коленок и спокойно посмотри на него. Здесь темно, почти ничего не видно, он не знал про тебя ничего целую вечность. Да если хочешь, можешь вообще с ним не разговаривать! Развернись и езжай к деду.
— Вы не против, если я составлю вам компанию? Раз уж я так глупо обознался... Выпьем вместе. Интересно, что сейчас делает Элка? Не удивлюсь, если она молодежный кумир где-нибудь в Канаде.
— Вы водку любите? Давайте возьмем.
Нам приносят шкалик "Парламента" и рюмки. В Греции пьют водку в стаканах — сто грамм водки, много-много льда и кусок лимона. Я, когда впервые увидела, чуть не подавилась ею же.
— За друзей, — поднял Витя рюмку и выпил хлопком.
— Бывшая любовь? — спросила я.
— Не то чтобы. Просто хорошая девчонка, талантливая очень. Егоза была страшная! Ну да ладно. Давайте какой-нибудь стандартный вопрос. Как вы здесь оказались?
Я испуганно смотрю на него.
— Я имею в виду. Не все же ходят пить в среду вечером. А у тех, кто ходит, должны быть на это причины. Ладно, наверное, бестактный вопрос... Извините. Давайте ещё по одной.
Ямос!1 Теперь я рот боюсь раскрыть — боюсь, что он узнает мой голос. Сколько раз мы пели, орали, визжали дуэтом под гитару. Зачем я начала врать? Какая мне разница до того, что бы он подумал? Я не видела его десятилетие и, надеюсь, больше никогда не увижу. Теперь же признаваться во вранье совсем глупо. Он же никогда не был дураком, этот Витя. Сразу поймет все причины.
— Теперь за знакомство, — он звенит боком своей рюмки об стенку моей — и опрокидывает её в рот. — Я, знаете ли, правда считаю, что случайных встреч не бывает. Вот, например, знаете, как я со своей женой познакомился? Ехал ночью из Москвы домой на поезде, не спал несколько дней. Так заснул, что проснулся уже 1
1 Ямос! — "Будь здоров!" по-гречески во время застолья.
в Череповце. И проводник меня забыл разбудить. Вышел, растерянный, на вокзал, пошел билет покупать. Подхожу к кассе, а за окошком девушка сидит, красивая — глаз не отвести! Я не удержался, сказал, мол, отмените билет, давайте лучше встретимся вечером. А уже через три дня её к себе увез... Молодо — горячо.
Давно ли он стал так пить, этот Витя. Ладони у него большие, загорелые, пальцы длинные, мелко подрагивают, барабанят по рюмке. Кольцо тоненькое, серебряное. Значит, вокзальная красавица ещё в силе? Или какое оно может быть по счету?
— Жена моя сейчас в отъезде, — будто подслушав мои мысли, отвечает он. — Уехала с сыном в санаторий почки ему лечить. Да, — он делает большую паузу. — Но это ничего, ничего. Мне врач его сказал — это хорошо, что мы так рано это обнаружили. Сказал, что есть большой шанс все вылечить и больше никогда об этом не вспомнить. У вас дети есть? Нет? Знаете, я понял, что пока своих не сделаешь — никогда не поймешь, что это такое.
Он опять разливает водку. Надо бы сказать, чтобы снизил темп. Внутри, в грудной клетке, образовался как будто свищ — то ли тошнит от него, то ли, наоборот, хочется подпрыгнуть. Глазам горячо и неспокойно. Но дело не в алкоголе, а в каком-то внутреннем ощущении, которое я никак не могу понять и назвать как-либо.
— Женщинам, наверное, страшнее детей заводить. На них же больше ответственности ложится. Всё боятся, что что-то в жизни упустят, чегото не успеют. А мне кажется, было бы желание — все успеешь. Встретил недавно свою одноклассницу Надьку. С выпускного её не встречал. Она за это время и звание младшего лейтенанта милиции получила, и двоих родила. Главное: глаза счастливые — смотреть приятно.
Витя все говорил, рюмки все плыли. Я уже плохо слушала его, все царапала ногтями барную стойку. Он, кажется, рассказывал про фирму, в которой занимает пост вице-президента, про походы в тайгу, про каких-то людей, про какие-то клубы по интересам. Речь его становилась более мягкой и невнятной. Внутри меня же росла уверенность в правильном выборе своей тактики — умолчания. Я не знала бы, как построить наш с ним диалог — как кричать друг другу, находясь в разных башнях.
Зазвонил телефон, я извинилась и вышла в вестибюль. В трубке дед спросил, скоро ли я приеду домой — он не знает, одному ли ему ужинать или подождать меня.
Я вошла обратно в бар и попросила бармена вызвать такси.
— Спасибо. С вами очень интересно говорить, — сказал Витя. — Знаете, я каждый день вижу сотни людей... Со многими я обсуждаю разные рабочие дела, городские, погоду, всякую муть. И очень редко встречаю тех людей, которым было бы интересно, как дела у меня. С друзьями видеться времени почти нет. Последние недели ещё живу один. Хоть вешайся... Скорее бы мои родные приехали. Простите, я даже не узнал, как вас зовут. Все было ощущение, будто с давним другом говорю.
Я махнула рукой и кинула в сумку сигареты и телефон.
— Я провожу вас.
Мы вышли на пустую набережную под моросящий мерзкий дождь. Колкие капли плевали в лицо, в глаза.
— За что я только люблю этот город? Уехать бы поближе к морю, купить лодку.
В Греции, в городе, где я жила, в это время года уже гуляют первые туристы, мелькая цветными юбками и яркими майками, начинают грохотать прибрежные бары и носятся радостные таксисты. Здесь же даже не работает половина фонарей. Мы стояли, засунув руки в карманы пальто, наконец-то молча, и потихоньку мокли. Подъехала черная "Волга" с шашечками. Я повернула к нему голову, тут он обнял меня и, покачиваясь, запел: "Безобра-азная Эльза, королева флиирта, с банкой чистого спирта я спешу к тебе..." Я уткнулась в его воротник и зажмурилась. Это был наш хит, исполнявшийся дуэтом в кульминации вечера, когда пьяное состояние достигало своего апогея. "Нам по двадцать семь лет, и все, что было, не смыть ни водкой, ни мылом с наших душ". Витя чуть наклонился, я на всякий случай отвернулась, и он поцеловал меня в лоб. Я отошла от него и села в такси. Сказала водителю адрес, потом посмотрела в окно, но уже никого не увидела.
Перед ужином дед пил свои таблетки. На ужин ели котлеты с картошкой. После пили чай с печеньем.
— Пенсию сегодня дали! Её всегда приносит одна девчушка — лет сорока. Очень я люблю, когда ко мне приходят. Хотя, кажется, она не очень умна, но зато хоть какой-никакой веду разговор немножко. Человек все-таки стадное существо, Элюша. Очень ему плохо без общения.
— Давай соберем твои вещи и поедем завтра домой, — сказала наконец-то я. — Знаешь, как тебя все ждут! Как мама будет рада.
— Переезжай-ка лучше ты ко мне. Очень мне с тобой хорошо. Найдешь себе здесь работу, друзей старых, я тебя обременять сильно не буду... Представляешь, все три дня, что ты здесь, у меня такое чудесное давление, как уже несколько лет не было, — смеялся дед.
Он, сгорбившись, медленно ходил по кухне, тяжело дышал и смачно затягивался папиросой. Подошел к подоконнику, затушил бычок в старой банке из-под кофе, заложил руки за спину и застыл.
— Ой, снег опять пошел, ты смотри! — воскликнул дед.
Я подошла к раковине и начала мыть посуду. Подбитые стертые тарелки, железные вилки... Из крана холодная вода текла тоненькой струйкой, зато труба плевалась. На полу опять лежали куски штукатурки. Первые два дня здесь я пыталась привести квартиру в приличный вид — несколько раз перемывала старыми майками вздутые полы, чистила стены, стирала пыль, собирала по всем углам паутину, выкидывала коробки и нескончаемые давно начатые банки с уже порчеными маринованными огурцами.
Теперь можно было оглянуться и ощутить, какой сизифов труд это был, какой масштаб бедствия уже есть. С тех пор как три года назад умерла бабушка и дед живет один, дом моего детства превратился в хлев. Да и как по-другому, если у него уже почти нет ни сил, ни зрения?
— Что ты упрямишься, если тебе плохо здесь! — закричала я. — Если есть дом, где тебя любят и ждут, где чисто, где всегда тебя вкусно накормят, где ты нужен! Нельзя же быть все время одному. А если ты опять плохо себя почувствуешь? Если, не дай бог, не успеешь вызвать врачей?
Дед молча смотрел в окно и тихо покачивался. Как Витя недавно. Я выключила воду, вытерла руки о дырявое полотенце, подошла и обняла его за худые плечи.
— Знал я, что такой разговор будет. Не обижайся, хорошая моя. Это мой дом уже много лет, и я здесь хозяин. Я никуда отсюда не уеду.
За окном и правда шел снег и таял в лужах. Горел один фонарь, и под ним чернели скользкие шины. Где-то за стеной завыла собака. Дома меня ждет все то же самое. Купить, что ли, билет в Азию, например до Ташкента, уехать, найти себе там подработку, жилье? Я никогда ещё там не была. Там, наверное, все совсем по-другому. Может, там лучше?
Дед похлопывал меня по ладоням.
— Не грусти. Я приеду на недельку, как обычно. Всем большой привет передавай. Обязательно передавай привет всем.