Беломорье, белокаменье,
белочаячий приют.
В молоко под облаками свет
золотые ливни льют.
А в отлив коса — отрезками,
а в прилив — едва видна...
Серебро гиперборейское
поднимается со дна.

Скалы колотые, битые,
и пестры бока камней.
А печалей Север видывал
и больней, и солоней.
...Воздается ли по вере нам,
правды много ли в былом?..
...И белым-бело над берегом,
и в душе белым-бело.

За острым берега изгибом,
за желтым мысом великаньим
живут доверчивые рыбы
с лазоревыми плавниками.

И бурою травою донной
опутаны глухие скалы,
и солнце утекает сонно
сквозь пальцы тонкие кораллов

за медный край морской лохани,
и вздохи чаек сиротливы,
и время — просто колыханье
воды на высоте прилива.

Над контуром ельников черных,
у кромки высокой воды,
в полярных полуденных горнах
янтарные плавятся льды.

Пока к побережью прикован
плененный, соленый борей,
возьми его голос и говор
для маленькой песни своей.

Мокрой тряпкой размазаны лужи,
святый дух воспарил над водой.
Моют в храме полы перед службой,
как в больничной палате пустой.

Вверх по стенам смещаются тени
от скелетика талой свечи.
Подожмет Преподобный колени,
чтоб сандалии не промочить.

И, укутав дитя покрывалом,
оглядит Богоматерь углы
и припомнит, как тоже, бывало,
подметала и мыла полы.

Вот и топчешься, шепчешь у входа:
не покинь, дескать, грешного мя…
И пройдет из апостолов кто-то
мимо, ведрами грозно гремя.

прислушайся — услышишь: на лондонском мосту
стоит, стоит волынщик и дует в пустоту.
коленки ниже юбки, улыбка на усте.
из деревянной трубки нет хода пустоте.
а где-то в переходе, в Москве, на "Вешних вод",
другой, нестарый вроде, мужик гармонь дерет.
о, хриплая мембрана, привет моей тоске.
и вышел из тумана.
и ноет в глыбоке.

приберусь, посуду вымою,
помолюсь: "Господь, спаси" —
и пойду за нелюбимого,
как ведется на Руси,

от усталости и старости,
одинокого житья,
от былого горсть останется,
похоронная кутья.

на столе бутыль стеклянная,
пей до донца, исполать.
я пойду за нежеланного,
чтоб иного не желать.

не суди и не жалей меня,
а не то поди решись
деревянными коленями
обнимать чужую жизнь.

отгорит, отколобродится,
стану доброю женой.
и простит мне Богородица
гвоздик в балочке сенной.

благодарю тебя, время боления,
время молчания и обнуления,
время окна с капиллярами веток,
время шлагбаума, красного света,
ртутной стрелы. высокоамплитудные
пестрые сны, одеяла лоскутные,
жар, полубред декабря, к декабрю
время причалило, благодарю

тающий сахар, в кульке шоколадные
слепки, проекция света на штору,
время беления флагов. палатные
тени плывут по пустым коридорам
к небу, от запаха хлорки и старости,
чтобы сгореть в искровом переплясе,
и, согреваемый их благодарностью,
мир ослепительно бел и прекрасен.