Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Александр Петрушкин


СТЕБЛИ ЧУЖИХ ДЫХАНИЙ

* * *


Смотришь в снегопад, а он – в тебя,
всё, что происходит здесь – любя:
бабочки, цветенье, умиранье,
лошадей [незримых нам] камланье,
дым, который родина моя.

Смотришь в снегопад – не удаляясь
от его бесплотного лица –
всё, что происходит – наказанье,
удлиненье тени и меня,
и роса вязанок стрекозиных
на ладонях длинных у огня.

Смотришь в снегопад и, удивляясь
этой вишне, майский тёмный жук
удаляет смерть мою из сада
лапою щетинистой, как лук.


* * *


Есть три молитвы у меня:
одна из них, как гроздь – вина,
вторая – где благодарю
за данный стыд мне и вину,
и третья – радостна, как горе,
невероятная, как смерть,
звенит ключом твоих присутствий
и отпирает неба ветвь.


* * *


Над тобою конус неба
разжимает два крыла
бабочке, с которой не был
он до самого утра.

И глаза, что отразились
у его тоски в лице,
шелестят под желтой липой,
где стоял он налегке,

и уводят, словно дудки
с чернозёма и холма,
где пастух стоит прозрачный,
словно мама и зима.

Он стоит совсем не жуткий
в спелой бабочки руке –
растворенный словно лунки
в человеке и реке.


* * *


Вот вода, испугавшись, прижмётся ко мне –
как дыханием выдох вернуться обратно
всё пытается в горлышко полых костей –
словно свист винограда.

Вот воды этой ржавый птенец и гордец
разжимает со скрипом посмертную почву,
лабиринты её ощутив средь колец
своей плоти непрочной.

Вот вода, как зерно, местным стала вином
и свистит и зудит из ветвей и сороки,
заблуждается, чтобы прижаться ко мне
как царапина – мокнет.

А вины не бывает – пока здесь живёшь,
и царапает горло птенец виноградный –
принимая и жизнь, и присмертность свою
как бы выдох из тени, почти как награду.


* * *


Где-нибудь ни здесь и неприлично
глотку разгибая, как спираль,
мой скворец – подобен речи бычьей
и, скорей всего, такой же враль.
Здесь же садовод из перегноя
смотрит, как в лорнет, земле в песок:
у него в руках, как Бог разводы
и такой же масляный висок.
У него под лейки дирижаблем
тоже ангел как сквозной – парит –
синий шмель и, видимо, о разном
на наречьях чистых говорит.
И меж них, в холодном промежутке,
протекают рыбы и июнь –
жизнь скворца рассечена, как плоскость,
и растет меж жабр воды, как вьюн.
Где-нибудь ни здесь и неприлично
жизнь скворца дрожит на волоске,
шмель гудит, как Бог, всегда о личном –
садовод взлетает налегке.


* * *


Чеширская улыбка стометровки
вдаль удаляет тело бегуна,
и он стоит в самом себе не тонкий,
распухший, словно родина слона.

А в центре у него, как у вокзала,
повисла люстра на гирлянде птиц,
и слышен голос из её провала:
скорее в бег, как в зренье, обернись.

И сумерки из йода поднимаясь,
как кхтулху фхтанг, и примут и простят,
когда он бег свой небесам доставит,
улыбку покидая, словно ад.


* * *


Лист, разлинованный как ангел,
лежит, роняя хлорофилл –
под светом то со всем истает,
то соберётся из обид,

и мне лицо пройдёт иголкой,
перешивая тень мою,
и, как попутчик с верхней полки,
предложит пайку, как в раю.

И кто во мне зашевелится,
как будто обретаю вид,
и вдруг умрёт (читай: приснится –
тому, кто здесь со мною спит,

кто говорит со мной оленьим
своим [мерцающим] лицом,
где оставляем отраженье,
когда уйдём,

когда, нанизывая листья
на нити уточек, мальков –
неразличимы, словно ангел
уже таков.


* * *


Неумышленно дыханье
спрячет нас [к] себе в карман –
никому не наказанье,
состоящее из ран,

что в стрекоз сплелись гирлянды
в продырявленном боку
и болят по-человечьи.
В первый раз, когда смогу

ощутить своё дыханье,
как ангину и ожог,
уксус вынет из кармана
мой прекрасный эпилог,

где идя по спелым лужам
в белом венчике шмелей
собран, если был разрушен,
из печали и зверей,

из стеблей чужих дыханий,
что вошли в рот стрекозой,
яблоком и местной стужей,
надкусившей мой покрой.


* * *


Виктору Коврижному

Не здесь – просторно и легко,
хотя, возможно, высоко
в виске у бабочки моё
всеодиночество идёт.

"Нехорошо быть одному" –
её полёту повторю,
где отпадает плоть моя,
теперь есть, вероятно, я,

теперь есть он среди воды
и оставляет в нас следы,
пароли, явки, адреса,
сверкания от мертвеца,

отбытия мои в твоё.
Как скрип земли из берегов
ты, бабочка, лети, лети
как часть меня, себя, воды –

где непросторно высоко
свет плоти в свет земли идёт,
где в темноте слышны шлепки
по титьке ножевой воды,

и с бабочкой летит щенок
теперь со/всем не одинок.

г. Кыштым, Челябинская обл.