Соль прошлого года
отмыв многоструйной водой, —
а вот и свобода! —
отметился мастеровой:

глоток финьшампани,
глоток самогона, — и вот
из Божеской длани
подарен еще один год.

Но сердце задела
тревогой полночная явь,
и тотчас — за дело,
как действие не озаглавь.

Для сцены ль, для книги ль
ночные взыскали труды
проветренный флигель
у сада, вблизи от воды;

что праздничней, кроме
того, что стучится в окно?
Нева на подъеме,
и он с ней почти заодно…

Безупречный дом за моей спиной,
безупречно действенные актеры,
с безупречной линиею сквозной,
безупречно двигающие горы.

Горы времени прожиты были здесь.
Горы времени там, впереди, тем боле.
Мы имели право на нашу спесь,
заплатив за нее океаном боли.

Вся империя, в споры вступив о нас,
разрешала нам пересечь экватор.
Императоры были нам не указ:
был у нас у самих свой император.

И стояли очереди всю ночь,
чтобы стать счастливцами в этом зданье.
Мы, признаюсь, выпить были не прочь,
безупречно выполнив предписанье.

Мы любили женщин сильней других,
Нас любили женщины тайно, страстно.
Этот смерч любви до сих пор не стих,
но о нем еще говорить опасно.

Мы любили этот зеленый дом
до потери пульса, и были правы.
Наша слава, нажитая горбом,
не сравнится с вашею горсткой славы.

Оба века ждали и снова ждут,
чтоб сюда вернулись мы, хоть не в ногу.
Был божествен наш вдохновенный труд.
За него и нас помолитесь Богу.

И снова внезапность ухода
приводит нас в оторопь… Что
являет такая свобода,
которой не помнит никто?..

Тебе не найдется замены.
А дом, на ремонт становясь,
по дольке распиленной сцены
раздарит на память и связь.

И в них — благородство завета,
пожизненная западня:
держаться до позднего света,
играть до последнего дня…

Что такое везенье в актерской стране,
за кулисами или на сцене самой,
если чувство стыда при тебе и при мне,
а театр отдаляется, как неродной?..

Нет наследника славы, как будто на грех!..
Ты бы всем показал, раскрасневшись с лица,
что такое актерская честь и успех
и с какого к работе подходят конца.

Ты назвал бы, где истина, где ремесло,
и открыл бы секрет золотых мастеров.
Ты-то знал, что тебе хоть везло — не везло,
но во имя искусства на все был готов.

Старший брат, мы соскучились все по тебе.
Нас томит и терзает нехватка добра.
И довериться трудно актерской судьбе,
если время забыло, что значит игра.

Из твоих неизвестных, таинственных стран,
из твоих поднебесных внимательных сфер
воротись к нам хотя бы на первый стакан,
одолев для примера разлучный барьер.

Муза трагедии ходит ко мне по ночам,
Что-то бормочет и порет рубашку по швам,
ей, мол, нужнее, полоски пойдут на бинты,
ранено время, а ваш телевизор — "понты".

Так Луспекаев в сердцах говорил о вранье,
о пустоте и бездарности или ворье;
прибыл из Киева, гений, однако нахал:
каждую музу к сожительству быстро склонял.

Муза трагедии тащит бессонницы груз
и ностальгию зовет в пограничный союз.
Где моя родина?.. Где они, те времена,
где безграничной тюрьмой оказалась страна?..

Гамлет любимую Данию видел тюрьмой.
Гамлет спасал Ленинград и спасался Москвой.
"Что есть трагедия"? — спрашивал Призрака принц.
"Доза всеведенья. Шпага — отравленный шприц…"

Муза трагедии водит меня в полусне,
Что-то бормочет о дочери и о сестре,
то называется Ниной, то — Ольгой, а то
алчет и газа, и нефти для деда Пихто.

Дед матерится, орет о крупе про запас;
перечисляет Одессу, и Крым, и Донбасс.
Мальчики факелы жгут и палят в тишину.
Муза трагедии любит меня и войну…

(Из дневника)

При аистах шел август. Ради них
спешил июль… И прошлогодний — тоже…
Я аистом к Тригорскому приник,
хотя мы с ним нимало не похожи.

Я рядом с ним — урод. Он — черно-бел,
изящен, вежлив, благородно плавен;
взглянул в глаза, как будто пожалел,
и вышел за предел открытых ставен.

Спешу вослед, бросаюсь за порог, —
не упустить, глядеть — не наглядеться, —
на выступанья королевских ног
и на поклоны — восхищенье сердца...

Лягушек почему-то мне не жаль.
Он подбирает их не для забавы
а, проглотив, оглядывает даль,
как свой пленэр художник величавый.

А видел ли когда-нибудь его
михайловский сосед?..
                                      — Однажды видел.
— Божественное, право, существо...

— Он прилетел на чей-то частный выдел,
хозяин птицу застрелил в упор…
— Не может быть!..
                          — Представь себе...
                                                   — Давно ли?..
— Конечно, в ваше время. Так, на спор
или спьяна. При мне б его пороли.

— А ты… Как ты?.. Скажи, какой судьбой
ты здесь?..
            — Бог весть. Есть голоса, есть вторы.
— Но мы… Но мы же говорим с тобой?..
Ты видел…
                                  — Видит Бог Святые горы,

Но больше всех в тот день мне было жалко
музейного!.. Он плакал, как грудной,
и так кричал, как если бы русалка
его тащила в омут. Сухопар
и однорук. В Петровском слышно было.
— Он матерился?..
                        — Да, клубился пар...
— Так Гейченко!.. Теперь его могила
у храма, на Ворониче, с женой…
И Вульфы там…
                        — И Осиповы рядом.
— Ты сам лежишь у храма…
                                                       — Выбор мой.
При жизни мы к могилам, как к наградам,
готовимся. Вот в "Гамлете" хорош
могильщик!.. Он острит, а волос дыбом!..
— Твой "Гробовщик" не на него ль похож?..
— Как нам не примеряться к вечным глыбам?..
— А я когда-то Гамлета играл…
— Вот оно что!.. Не обратил вниманья.
— Зря я сказал…
                          — И наполнялся зал?..
— Вполне… Тебе сродни его терзанья…
— Кому в России Гамлет не сродни?..
Таких у нас полно, а Годуновых
всё нет и нет...
                      — Но роли… Не сравни…
— Не по-ни-ма-ют!..
                                 — Ведь в твоих обновах
бояться прогореть, уж извини…
— Господь простит!. Ну ладно, полетел!..
— Постой, постой, постой!.. Ты здесь как будто…
— Нет, братец, полечу, покуда цел;
то — дурачьё, а то стрельба да смута...

Вот край — Тригорское: всяк — Пушкину сосед;
день, словно век, течет над вами,
и все блаженствуют, не разбирая лет,
не сравниваясь именами…

Сверяться стоило б, а сравниваться — нет…
И лишь на странные сближенья
перстом намеренным укажет вам поэт,
не прибавляя объясненья…

— Зачем с Нащокиным похожи вы, точь*в*точь? —
спросил он как-то; я смутился
и даже в зеркало заглядывал в ту ночь,
и в нем Нащокин появился:

седой, с пасьянсами, и пьян, и одинок,
и некуда пойти, и нечем
платить задолженность, а подпирает срок…
И взвел курок на "чёт" иль "нечет"…

Кто чует временность времен, тот в них проник
и знает Хроноса повадки.
Он сам собой — готовый временник:
читай, перебирай закладки.

То цифра "тридцать семь"
                                                  меняет век и цель,
то аист в Африку поманит,
и машем крыльями за тридевять земель,
где слово лечит или ранит…