Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Раиса ЕРНАЗАРОВА



ДВА РАССКАЗА


Посвящается Г. Булгаковой


ЖИЛ-БЫЛ МЕЛЬНИК


Галина была учительницей младших классов и жила в небольшом доме, на окраине поселка. А у реки, за оврагами, за большим полем, жил мельник, здоровый молодой мужик. Был он диковат. Хотя поговоришь с ним — все знает. Но значения нашей суете не придавал, жил сам по себе. Говорят, приехал его родитель когда-то из Белоруссии, купил эту мельницу, и не закрывали ее во все времена. После перестройки мельница стала поселку просто необходима. Мельника зауважали.
Галина бегала к тому мельнику и уже без него не могла. Он ей ничего не обещал, да и что она могла требовать, будучи взрослой женщиной, имевшей детей в городе, которые стали жить самостоятельно.
— Мы с тобой, наверное, ровесники? Нет, ты помоложе меня… На десять? — шутила Галина.
— На десять, — смеялся мельник. — Ноги у тебя быстрые, мои так не бегают, они у меня постарше твоих, наверное, на эти же десять лет. Ты как косуля летишь. Видела их возле леса?
— Видела, — говорит Галина, — нынче они часто к полю прибегают. И с выводками есть.
Галина, когда к мельнику бежала через поле, всегда, бывало, какой-то цветочек прихватывала и цветочек этот у него оставляла.
Смеялись они с ним всегда, и Галине это нравилось. Весело время проводили. На природу с верхнего строения любовались, там отовсюду леса видны.
Потом Галина мучную пыль с себя стряхивала и уходила. Но где-нибудь пыль мучная всегда на ней оставалась, и она этому весело радовалась. Бежит домой через поле, на рукав, припорошенный мукой, смот-
рит — и улыбается.
Люди иногда в магазине ее спрашивают:
— Ты чего?..
— А чего?
— Улыбаешься. И припудрилась вроде. Куда собралась, Галина? — Ее Галиной всегда звали, а не по отчеству, как других учителок. — На бал?
— На бал, — говорит.
Потом стала Галина замечать, что цветочек ее на окне белоруса как вроде бы не один. И каждый раз до ее цветочка другой появлялся. Но — молчит. Куда ж возгудать, в ее-то годы… Рада тому, что есть.
А тут в магазине подходит к ней девушка. Галина сразу ее признала — "сменщицей" называла в душе. Сразу определила, хотя не такую думала увидеть. Сильная, крупноватая, высокая, глаза лучистые, светлые. Сама спокойная. Большая такая.
"А я ее почему-то Алёнушкой представляла, девочкой шестнадцатилетней, а это — пава. Положительная такая… Правда, если ты такая положительная, — подумала Галина про себя, — чего к мужику сама бегаешь?"
Но после короткого разговора с той девушкой перестала Галина мельника посещать.
Очень страдала. Скучала. Особенно в летние тихие вечера.
Мельник женился, дочка у него родилась.
Пришла Галина в церковь. Тогда народ еще мало в церковь ходил. Никого там почти не было. Батюшка исповедь принимал. И пошла Галина на исповедь. Поплакала. Покаялась в своем грехе. И, наконец, совсем успокоилась. Но на речку ходила, там заросли облепиховые, на зиму ж надо облепиху заготовить.
От места этого облепихового не видно ни дома мельникова, ни даже мельницы высокой, потому что его дом там, за полем.
Многие у нас в поселке, когда заленятся, берут грех на душу, наломают колючих облепиховых веток и тюком большим, в мешковине, тартают к дому побыстрее, чтоб люди не видели. А дома там уж ягоды соберут неторопливо. Ну и Галина так же. Благо дом ее на окраине почти.
А в этот раз Галина облепиху в ведро собирала.
— Медленно, но верно, — говорила она сама себе.
В эту осень хлеба долго не убирали. Сначала были дожди, потом сразу засуха. Хлеба лежали и не вставали.
Галина почти уж ведро облепихи набрала, чувствует — дымом несет. Вышла от реки, смотрит: по полю дымки. А кое-где и огоньки пламени. Пошла она побыстрее к тропке своей. Идет, а по бокам огоньки ее сопровождают. Слабые такие, но путь метят. Как ветерок рванул, те огоньки вспрянули вверх — и жаром по ее ногам. Галина бежать. Смотрит, навстречу ей девочка лет семи-восьми бежит. Напуганная, скачет как коза. Огонь ее подгоняет, понятно. Но вот ветер ушел. И опять мирное поле, и слабые огоньки лежат, текут. Галина к девочке. Та головой мотнула — поздоровалась и дальше бежит. Галина уж поняла, куда она бежит. Дочка мельника, конечно.
А ветер снова рванул. Девочка заметалась. Иногда пропадала в порывах дыма. Галина в тревоге — за ней. Остановилась. Смотрит — вроде девчушка на дорогу выскочила, потом на заветную Галинину тропку. И вдруг опять кинулась в пшеничное поле. Галина за ней еще быстрее побежала. А ее и нету. Бегала Галина, орала. И наткнулась: лежит на кочке, глаза закрыты. Дымом, наверное, сработано. Галина девочку на плечо взвалила и бежать. На тропку свою не вышла, дорогу проезжую нашла и по ней поспешила.
Огонь же теперь шел стеной, реветь начало вокруг. Галина смотрит, тропка ее не в огне: она ж по дну ручья протоптана. Галина туда — и по ней, по ней бежит. Спасибо дождям, что воду здесь собрали. Вода, правда, почти горячая, огонь подол платья поджигает, а она все равно бежит.
Чувствует, девочка на плече ожила. Дергается. И как отскочит от Галины — и по тропке сама как поскачет… Бежит как ветерок! И вот уже выскочила на простор.
"А там ведь ров с водой. Настоящее болото. Враз засосет, и не вылезешь", — пронеслось в голове Галины, и она рванула к девочке снова, не тратя время на то, чтобы сбить огонь с платья. И добежала, и схватила девочку, и прыгнула в ров, и ноги ее сразу стало засасывать вглубь, но она смогла выбросить девочку на берег, на зеленую безмятежную травку, и увидела, как девочка побежала по той травке к дому, от которого уже спешили к ней навстречу люди…

В магазине, куда Галина старалась ходить, когда народу было поменьше, имя ее постепенно забывали. Говорили про нее: "А-а… это та, обожженная…" И всем было понятно, что это про нее, про Галину.


СОЛОВЬИ


— Как же я тебя ненавижу, — сказал мужчина.
— А я тебя люблю, потому что тебя любит моя мама. А я же ее сын. Положено мне быть с тобой добрым. Я маму огорчать не собираюсь.
— Я тебя ненавижу!
— А я тебя люблю! Тебе только нужно научиться мыть руки и стирать носки. Вон ветерок их быстро обсушит и уничтожит запахи! Ветерок в это лето дюже ласковый! У нас все окна открыты!
— Кто тебе это сказал?
— Как кто? Учительница, — сказал Ярик и вышел, толкнув ветхую дверь. Там, на улице, стоял его друг Алёша.
— Конечно, — сказал Алёша. — Мы все состоим из бактерий. Смываем одни, получаем другие. Должны, вообще-то, остаться те, что полезны нам.
— Бактерии полезны? — спросил Ярик.
— Конечно. Они перерабатывают многие вещи, помогают природе. Без них не вырабатывался бы даже кислород.
— Бактерии? Ну… придумал. — Голова соседки появилась из-за забора.
— Конечно, вот вы полностью состоите из молекул и бактерий.
— Я — из бактерий?
— Да. И я, и он. И — все.
— И твои соловьи? Или это все же не соловьи? — спросила соседка.
— Главное сейчас — не шуметь. Главное — подождать, — сказал Ярик. — Вот когда бабушка выйдет из больницы, и получит пенсию, и отдаст вам долги, она подсчитает деньги и закажет мне книгу о птицах. И мы точно определим — соловьи у меня поселились или не соловьи. И узнаем, сколько они в гнезде сидят, когда птенцы вылупятся. Сколько дней нужно на подкормку, сколько на учебу и полеты пробные, на тренировки птенцов.
— Вот внук мой городской к тебе просится. Можно я доску отодвину? — спросила соседка.
— Можно, — сказал Ярик и помог малышу протиснуться в дыру забора.
— Вы пока разговариваете, я суп посолю, — сказала соседка и убежала.
— А потом ты пойдешь курочек доить? — спросил Ярика малыш.
— Их не доят. У них другое занятие. Они яйца несут.
— А петух?
— Он яйца не несет. Только кукарекает.
— Только кукарекает… — повторил малыш. — Это плохо? Он неправильно себя ведет?
— Нет. Это его занятие, — сказал Ярик. — Вы — городские. Трудно вам нас понять. Много вам нужно еще изучить. Ты иди. Сейчас я к деду пойду, и мама меня ждет.
Малыш ушел в дыру забора. Ярик поправил доску и вздохнул.
Мужчина вышел на крыльцо. Ярик подошел к нему:
— У меня три причины, почему я не могу ехать с тобой.
— С вами.
— С вами. Первая причина: дед совсем потерял зрение. Вон — лежит, ждет, может, зрение вернется. А я ему сплету веревки и протяну их до самых его любимых грядок. Соседка сейчас свитер распускает. Она мне веревки принесет. Она у нас запасливая. А еще она петуха принесет. Наш-то совсем разленился. Не беспокоит курочек. А как они нового петуха встретят? Драка будет. Тут я пригожусь. Я буду рядом. Помощник в таком деле нужен. Деда нужно яйцами кормить и бабушке в больницу отправлять яйца всмятку. А третью причину пока сказать вам не могу. Боюсь сглазить. Одно скажу — натерпелся я страху.
— Бандиты в деревне объявились?
— Да. Бандиты. Коршуны и сорока.
— Вечно шутишь.
— Если б я шутил… Дед давно говорил мне про сороку. Давно он ее приметил, говорил: "Что-то сорока на воротах все сидит. Новость никак принести хочет". А я понял теперь, почему она сидела. Теперь я от нее стерегу тут кой-кого.
— Вечно ставишь из себя. Умник. Как же я от тебя устал. У всех лето как лето. А я с тобой завязан, за тобой мотаюсь по двести кэмэ в один конец. Да еще глупости от тебя слушать.
— Не волнуйся. Я же сказал, что люблю тебя. Погоди, вот к деду сбегаю — и поедем. На недельку, думаю, смогу к маме съездить, ладно уж.
Ярик вошел в комнату к деду. Дед сидел у открытого окна.
— Если ты из-за меня отношения портишь с отчимом, то зря.
— Да нет. Беспокоит меня поведение этой… этой сороки! А за тебя я спокоен. Когда соседка принесет пряжи, ты у меня на прополку будешь ходить. Я проведу тебе плети веревок до самой твоей любимой грядки. Я знаю, как ты гордишься своим чесноком. Он уродился на славу. Все завидуют.
— Оно действительно так. Что мне лежать? У меня ноги целые и руки не отказали. Я ведь по зудению комара могу определить заросли сорняка. Мне б только до своих чесночных грядок добраться. Там сейчас работы много у меня. А я сижу и только слушаю. Вот слушаю: поет горлинка.
— Точно угадал. Это голубь дикий.
— Он горлинкой у нас звался на Украине. И на БАМе, бывало, лежим в палатках и слушаем, как они воркуют, дикие голуби.
— Не может дикий голубь в тайге. Он к жилью тянется.
— Вечно споришь. Я с детства горлинок слушал. Скажешь, и жаворонков не было на БАМе?
— Жаворонков? Нужно посмотреть по карте. Могли они залететь на эту долготу? Это мы посмотрим вместе, когда зрение к тебе вернется. Есть хорошая карта расселения птиц. Ты не сердись. Я могу ошибаться. БАМ ведь протянулся километров на пятьсот?
— Сказанул! Помножь на четыре.
— И ты везде там был? Счастливчик! Вот бы мне так! Так ты, деда, герой! Настоящий герой! Страна гордится тобой!
— С чего это ты взял?
— По телику показывали. "Герои БАМа! Мы гордимся вами!" А на забоке, у Оби, соловьев ты слышал?
— Да уж! Слышал. Я недавно и рядом их слушал. Неделю они не поют.
— Они делом сейчас заняты. Они птенцов высиживают. Беспокоит меня поведение той сороки, что на заборе ты видывал. Понял я, почему она там сидит и глазами шастает. Она высматривает, где соловьи гнездо строят. Там, под кустом, среди веток ели, что мама подсадила, там соловьиха на яйцах сидит, а муж ее подкармливает.
— Да ты что?!
— Знаешь, как я гнездо обнаружил? Возле маминой розы заметил большой сорняк. Дай, думаю, уберу. Наклоняюсь — и вдруг чей-то взгляд, как от змеи взгляд, только шипения нету. И я разглядел в глубине, среди веток, серое гнездышко, а в нем — серая птичка. Смотрит на меня так злобно, буравит взглядом. Сильная такая. Не шипит, а как будто зашипит. Ведь малая совсем пташка… "Да уйду, уйду", — успокоил я ее и отступил назад, глаза опустил и тихо ушел. И вот уж как неделю не хожу по той тропке. Обхожу. Слава богу, никто к нам не приходил. Ты в доме сидишь. Вот только сейчас за мной приехали. Никто не беспокоил эту птицу. Наверное, скоро ее детки вылупятся.
— Откуда уверен, что соловьиха?
— Ты сам сказывал, что лежишь и слушаешь.
— Да слушал и слушал бы! Как же они поют. То по одному, то вдвоем, то как коленца выдавать начнут! Раньше только от забоки, от берега такие трели шли. А тут — рядом… Поют! Да не один! Не иначе — соперник был! А может, две пары! А в прошлом году… я тебе не рассказывал…. Видел я чудо! Да, чудо. Так и не определил — кто это ко мне прилетал. Сижу на крыльце я в прошлом году, в эту же пору, и смотрю на больших стрекоз синих; садятся они на провод электрический, который к бане тянется, и тихо так раскачиваются. Опустил я взгляд, а почти у ног моих на стебле одуванчика раскачивается птица необычного оперения.
В тот год дождя было много, и одуванчики длинные стебли выпустили, шары огромные белые на концах. Я, помню, подумал — сколько же весит эта пичуга, если ее тонкий стебель выдерживает? Не прогнулся даже. Гляжу, а рядом точно на таком же стебле другая пичуга — и тоже нарядная. Голова красная, на макушке черная, вокруг глаза белым обведено, а потом снова черным обведено, животик ярко-желтый. Сейчас думаю — малиновка?
В окне дедовой комнаты появилась голова лесника, который подошел с улицы:
— Нет, это не малиновка, желтое тут не могло быть.
— Не мог я определить, что это за птица.
— На щегла не подумал? Он ведь поменее воробья. Весу в нем совсем мало. А уж расцветкой франт франтом… и веселый, и раскачиваться любит. Может, щегол?
— Да, наверное, щегол это был…
— Со щеглихой? — спросил Ярик. — Разве самки имеют яркую окраску? Нет, это были два брата. Вылупились недавно и давай баловать, на стеблях раскачиваться.
— Точно, — засмеялся дед. — Но как же я был счастлив, что они мне доверились… Ярослав, давай договоримся, за соловьев ты не волнуйся. Езжай к матери. Она ведь ждет тебя. Конец года. Тебе в пятый класс переходить.
— А не в четвертый? — спросил лесник. — Он с моим вроде одногодок.
— Его мать в шесть лет в школу отдала. За мной лесник присмотрит, да и соседка забежит, пока еще пару внуков ей не подкинули. Я леснику про соловьиное гнездо расскажу. Он сороке этой покажет!
— Вот этого я и боялся. Шуму нам не хватало! Так я и знал. Вот об этом и беспокоился! — засуетился Ярик. — Устроите тут зоопарк! Птицы почему к нам прилетели? Потому что у нас тихо, как в лесу, и трав полезных много, еловых и хвойных — много, и яблоньки цвели, а по ветвям березы мураши бегают — главная еда соловьев! Травы много… и не шумит никто. Не бродит по саду никто. Им, соловьям, воля. Грубости нету. Только сорока на заборе сидит, их стережет. Не говори никому про соловья. Прошу тебя.
— Только леснику. Он уже узнал.
— Только мне, — сказал лесник.
— Ему — можно, — согласился Ярик и пошел со двора на улицу, где мужчина уже заводил мотор своей вымытой машины.
— Поехали, что ли? — сказал Ярик.
— Поехали, — сказал мужчина и прикрыл дверь дедовых ворот.


*  *  *


Наконец они родились!
Наконец они родились! Я недаром остался, я чувствовал.
Сначала я испугался. Тихо подхожу к гнезду, а там матери нет, а только что-то оранжевое, волнистое. Какой-то почти круг из оранжевых полосок. А это их открытые рты! Большие рты… Их четверо! И мама и папа целый день их кормят. А они не пищат. Только рты не закрывают. Наши соловьи — прожоры!
— Мы тут с лесником поговорили, есть вариант. Петь соловьи прилетали к нам, а деток выводить улетали — к реке. У нас во дворе деток решили вывести крапивники и славка, — сказал дед.
— Дед, я сам видел, как папаша отработает, потом залетит на дуб — и поет.
— Отработает, говоришь?
— Да. Он кормил сначала жену, которая сидела на яйцах, а вечером — пел. Когда появились дети, он кормил их. А к вечеру все равно пел. Я его разглядел даже. Похудее воробья. Серый. Шейка длинная. Худой. Сядет на дубок — и сам как веточка, параллельно дубку. Прямо так сидит и наяривает. Я уверенно тебе клянусь — это соловей!


*  *  *


Разговор Ярика с бабушкой по телефону.
— Мама сказала, что тебе получше. Вот звоню. Но ты не беспокойся. Книгу, что ты мне обещала, мы с тобой потом купим. Мы с учительницей вечерами в Интернете много нашли сведений о птицах. Разобрался я, кто крапивник, кто славка и кто такая малиновка — тебе она знакома, я знаю. Много разного. Очень и очень интересного про наших сибирских соловьев. Приедешь, я все тебе расскажу, а как появится Интернет, так и покажу. Вот тебя шмель заждался… Шучу. Я его сначала в бане за перегородкой увидел. Ну, думаю, сиди до бабушкиного приезда. А он теперь и веранду твою с кухней облюбовал. Шуршит, вылетает и пугает. Дюже сердитый. Я бы сказал, что он меня из веранды выживает. Сначала баню отобрал, теперь веранду. Так что приезжай. Пора тебе домой. Вот, пожалуй, и все рассказал.


*  *  *


— Отвратительные, жирные, с пивными животами! И это называется соловьи… А говорят, они красавцы! — орала жена лесника. — И ты из-за них каждые три дня сюда ходишь! От сороки их сторожишь!
— Это не родители-соловьи, а их детки, — сказал лесник.
— Какая у них неопрятная шерстка!
— Какая шерстка?.. Это оперение. Они ведь из яйца вылупились мокрые.
— Давно, наверное, вылупились, вон какие дяденьки сидят.
— Я их, как увидел, тоже за родителей принял. Так вымахали, за три дня такими жирными стали! Ты потише, — попросил лесник, — не кричи.
— Ой, а родители-то совсем худенькие да маленькие! Гляди-ка, гляди, все таскают и таскают им пищу, деткам своим ненасытным, прямо как мы! Какие же они, эти дети, ненасытные и некрасивые! Вот этого я не ожидала. У бедных худеньких родителей такие жирные обалдуи с пивными животами!
— Вымахали за несколько дней. Шкурка их еще не отмылась. Они ж недавно из яйца.
— У стройных родителей дети с пивными животами! Ну, конечно, родители пашут цельный день, им еду подают. — Жена лесника рассказывала это уже соседке, голова которой торчала из-за забора.
Дед слушал всю эту беседу, сидя у своего окна. Лесник подошел к нему:
— Жена говорит, что, может, и не соловьи это в гнезде, а вообще  кукушата. Может, кукушка успела подбросить. Видел я в своем огороде кукушонка. Лежал прямо на дороге. Вышел он сам или выбросили из гнезда…
— Дак, говорят, кукушонок сам всех детишек из гнезда выбрасывает. Самого нахально туда кукушка подложила, а он тех, для кого это дом родной, он их из гнезда выбрасывает.
— Всем в этой жизни достается, — сказал лесник, — и кукушонку тоже. Пока я от забора дальнего к березе вернулся, а его уж и нету на земле. Канул куда-то.
— Взлетел, наверное.
— Взлетел! Куда ему… Взлетел! Помогли. Нашелся тот, кто помог!
— А жалко его! Его тоже жалко.
— Я и говорю… Ты уж не обижайся на жену мою. Я ее не звал. Она сама пришла. Шумная она у меня.
— Ярик очень просил, чтоб поменьше народу здесь было. Птицы могут улететь или бросить своих деток. Чего она к ним пристала?
— Возмущается, что родители много работают, а детки только жрут, — сказал лесник и увел жену.


*  *  *


Ярик опять убежал в деревню, и опять за ним приехал мужчина.
— Я не просил вас меня в город переводить. Учебный год почти закончился. Отметки у меня хорошие. Я хочу здесь жить, — сказал Ярик.
— Чего еще тебе? В город — переехали. В музыкальную школу — устроили. Чего еще? Как же мне надоело мотаться…
— Вы бы могли в траву сейчас не плеваться?
— А что ей, траве, больно?
— Там кузнечики.
— Их я ранить могу?
— Нет, вымажешь, им же это неприятно.
— Ну вот и поговорили. Значит… остаешься? Я матери звоню.
— Звоните, — сказал Ярик.
— Ярик, — сказала мама, — когда захочешь приехать в город, подойди к шоферу автобуса, я ему деньги здесь отдам.
— Я ему деньги оставлю, — сказал мужчина маме.
— Хорошо, — сказала мама.
— Я в последний раз спрашиваю — едем? Какие у тебя причины не ехать в город?
— Есть у меня причина… да не одна, — сказал Ярик. — Моя причина на заборе сидит.
— Да знаю я твои причины. Тоже мне… исследователь! Через неделю экзамен в музшколе, чтобы был там как штык, понял? Мы что, зря деньги платили? Смотри ты у меня! — сказал мужчина и уехал.


*  *  *


Лесник кричал в трубку:
— Один с крыши скатился, подлец! Рассупонился весь. Балует! А вообще, в траве вижу — двое кувыркаются. Как раз у кирпича, под которым муравьи гнезда себе строили.
— Так они в своем гнезде живут? — радовался Ярик на другом конце провода.
— Да нет! Они уже в березу улетают, а в траве еду рыщут, резвятся. Там много у них работы, солдатиков — уйма. Крапивники это. У них пение вроде бы соловьиное, но другое. Да и росточком они поменьше. Пузатее.
— Но в энциклопедии написано, мне соседка читала, крапивник — он с рыжинкой должен быть. А наши мама с папой — серые. Что ты мне хочешь внушить? Родители — соловьи, а ребенок — крапивник? Да нет, это только кукушка деток своих подбрасывает. Может, кукушата?.. Кукушка подбросила?
— Так я побегу. Посмотрю, — встрепенулся лесник.
Он закрыл телефон и начал подкрадываться к гнездовью.
— Нет… это, однако, крапивник. Дед в прошлом году всю крапиву срубил и в позапрошлом рубил ее. Негде им было прятаться. А в этом году — ослеп. Они и обрадовались, враз прилетели… И гнездиться стали…
Он опять набрал Ярика.
— Действительно, сколько крапивы на вашем участке в этом году! Вот они и облюбовали эти места! Сказано же — крапивники любят такие места!
— У них есть привычка селиться в таких местах, — отозвался Ярик. — Но обрати внимание, где они построили гнездо: среди еловых ветвей, на расстоянии полутора метров от земли, над розами! Там вокруг никакой крапивы, потому что мама за розами ухаживает. Везде в поэзии соловей и роза — рядом. А вовсе не в крапиве! В книге написано: "Соловей селится по берегам рек и речушек, живет в парковых зонах и садах". Вот это — про нашего соловья.
— Да я разве против?! Я рад, что они живы! Что сорока не успела унести их… Ведь у нее самой — детки, а они тоже кушать любят, им букашек мало, они мышку ждут или что-то серьезное.
— Погоди, не спеши, может, это взаправду — соловьи. И пели как соловьи, и поселились среди роз… — Дед взял трубку у лесника.
— Я слышу, слышу, как дед говорит, — обрадованный Ярик снова закричал в трубку.
Но лесник не сдавал своих позиций:
— Нет, это крапивник… или славка… Потому что соловей деток у реки выводит.
— До реки от нас им тридцать секунд лету, — вновь вступился за Ярика дед.
Потом Ярик набрал номер бабушки и кричал ей в трубку:
— Когда ты дедушку ругаешь, он всегда выздоравливает быстро. Не могла бы ты поторопиться и вернуться из больницы поскорее? Получишь пенсию за себя и за деда, сходишь на почту, закажешь книгу мне про соловьев. Я уж заждался. А то лесник утверждает, что это не соловей, а крапивник. Но нет, это самый настоящий соловей. Мы с дежурным преподавателем смотрели ночью в Интернете. Соловьев здесь раньше богачи держали даже в клетках. И они им пели!


*  *  *


В доме соседки сдох соловей.
— Ты чего плачешь? — спросил лесник соседку. — Чего плакать? Деньги теперь уж не вернешь. Знаю я о твоем горе. Обворовали тебя. Знают, где воровать. Дочка тебе вон и евроокна поставила. Ищи вора поблизости. Поблизости ищи.
— Да не потому я плачу. Не потому. Соловей у меня в доме сдох.
— Не понял. При чем ты? При чем соловей? Не твоя это забота, Ярослава и дедова это забота.
— А сдох-то соловьиный папаша — и у меня в доме. И как он влетел?.. Не пойму. На окнах у меня решетки. Через подпол? Но как?!
— Соловей? Что ему делать у тебя? Именно к тебе!
— Вот этот, что пел, худенький такой папаша… Я все видела из-за забора. Все ваши разговоры слушала. Все про них знаю. Как детишки быстро вес набирали, как папаша с мамашей кормили их целыми днями!
— У нас муравьев и комаров много…
— А у меня он помер! В моем доме!
— Как он мог к тебе попасть? Где ты его нашла?
— На кухне вчера делала генеральную уборку и веником из-под стола его вытащила… Худенький, высохший!
— Это воробей. Он нагло прошел в твою дверь!
— Нет, говорю, это ваш соловей. Папаша.
— Как это ты себе представляешь? Летит умная птица — и влетает в твой дом? Зачем? За пауком? Или у тебя двухвостки есть?.. Что ты там бормочешь?.. Отвлекал?.. От кого отвлекал? От гнезда отвлекал коршуна? Ну и фантазия! А потом как он сдох?
— Думаю, влетел он, когда отвлекал коршуна от гнезда. Да, влетел в открытую дверь. А я ведь ту неделю всю по больницам. Дня четыре меня не было, если не больше. Ну… поголодал он, а потом нашел снадобье от крыс и мышей, склюнул — и конец. Я виновата! Как же несправедливо все! Как же я виновата! Ярику не скажу… Он очень расстроится! И ты не говори!
А Ярик и дед все слышали. Они сидели на улице у окна.
Соседка подошла и села рядом с Яриком. Ярик плакал:
— Но почему он погиб? Именно он погиб! Такой хороший отец! Он целыми днями кормил своих детей! Целыми днями летал туда-сюда без отдыха, без устали! А они все ели и ели… Сорока охотилась за его детьми, а погиб он!
— За ним коршун охотился, — сказала соседка, — я сама видела, как он от гнезда коршуна отвлекал!
— Так делают птицы, когда хотят сохранить свое потомство, — сказал дед.
— Сколько их, коршунов, вверху! Все летают и летают!
— Да, раньше коршунов было меньше, — сказал лесник. — Сейчас перестали тайгу дустом травить. Живности и в селах, и в лесах поболее стало, и коршун развелся.
— Эти коршуны много цыпушек у соседки перетаскали, — сказал дед, — пока решетки железные не сделали в курятнике. А ты не плачь, мой дорогой. Не плачь. Это жизнь. Соловей не может жить более двух лет. Это его срок. Пришел срок, он ради детей и погиб. Летел, отвлекал от гнезда врага своего. Отвлекал. И погиб, считай, случайно.
— Это я виноват, — сказал Ярик. — Зачем я в город поехал? Ну, сдал экзамен. Ну, еще одну пятерку получил. Все. Не хочу я больше в город. У меня здесь дел много. Деда, прошу тебя, да пожалей ты меня, не отдавай в город! А то вот один уже погиб без меня тут! Как же это устроено в природе…
— А ты не горюй! Переживем! — сказал дед. — Вот учительница без тебя приходила. Нашла книгу 1824 года. Автор Черкасов. "Записки сузунского охотника". Толстый том. Там про горихвостку написано. Горит она крылом. Жаркая птица. Здесь ранее она часто летала. Вот третье гнездо, что на земле лесник нашел, это, наверное, ее гнездо.
— Да вон она сама и летает, — сказал лесник. — Вон… у забора. Во как разлеталась! Как взлетит, так жаром и обдаст, такая яркая.
— Но мы же про соловьев говорим, — сказал Ярик. — Они не такие пузатые, как горихвостка. Скромные они, незаметные. Не балуют, как эта горихвостка.
— Вот заболел я, и птицы заселили огород, — сказал дед. — Крапива выросла, прилетел крапивник, прилетела славка, стала под соловья приделываться.
— Нет, дед, ты это брось. Пели у нас соловьи. Даже дальние соседи приходили слушать. А сам ты разве не слушал их?
— Не буду врать. Слушал и заслушивался.
— Я и говорю — живем в раю, слушаем соловьев, — сказала соседка. — Ты Фома неверующий, — она повернулась к леснику.
— В раю кошки и сороки не стерегут маленьких птичек. Я что, я тоже слушал здесь соловьев… но привык считать, что соловей повыше уровнем живет, пониже славка, а крапивники — те почти на земле.
— И ведь сколько пользы от них, от птиц этих, — сказала соседка, — муравьев меньше стало. А то ведь не знала, как и спастись от них.
— Эти птицы и комарами не брезгуют. И комара меньше ныне. Вот сороке или вороне мясо подавай, вот она ничем не брезгует, — сказал лесник.


*  *  *


— Дедушка, соседка распустила старый свитер, мы сплели нити, получились веревки! Прямо как морские канаты! Я протянул эти веревки до твоего чеснока! Ты можешь смело двигаться туда сам!
— Погоди, я, кажется, начал что-то видеть. Вот твое лицо, окно, дверь и тропинка с твоими веревками.
Они вышли на крыльцо.
— И мы заживем, — сказал Ярик. — Вернется бабушка из больницы, отдадим долги, снова возьмем кредит и оплатим "Книгу — почтой". Бабушка купит мне книгу, большущую книгу о соловьях и крапивниках. Ура!
Они тихо шли по просторному огороду.
— Ты и вправду начал видеть, деда? — спросил Ярик. — Тогда ты не огорчайся, но кто-то собрал все наши ягоды. Всю клубнику.
— Помогли, значит?
— Оставили только тапки на меже.
— Тапки? Чьи тапки?
— Чьи? Того, кто ягоды наши собрал. Видимо, я напугал кого-то своим приходом. Пришлось им бежать и прыгать через забор. Думали, что я уехал навсегда, а ты лежишь и в огород не выходишь. Кто это мог быть? Такие тапки носят и девочки, и пацаны, и женщины. Резиновые тапки.
— Оставь, — сказал дед. — Забудь это все. Тапки отнеси на дорогу, положи их возле колонки — и все. Ты ведь соловьев сторожишь. Вот про них мне и рассказывай.
Из-за забора показалась макушка головы соседки, по голосу которой можно было определить, что она рада тому, что дед ходит по огороду.
— Какие соловьи могут быть в Сибири?! Иль взаправду это соловьи? А мы что, в раю? Слушаем соловьев и не знаем, что живем в раю?


*  *  *


Мама Ярика вернулась как ни в чем не бывало, вернулась, когда ее не ждали.
— Не успела я отлучиться всего на два месяца, как произошла уже вторая кладка яиц? Эй, селяне! Не хотите познакомиться с новым директором совхоза? Где твои соловьи, сын? А где сорока?
— Это оказалась славка, — сказал Ярик, — не соловей. Улетели соловьи, улетело семейство славок, улетела и сорока.
— Я решила вернуться. Вы что? Не верите, что разговариваете с новым директором? Я здесь остаюсь! Дала согласие вернуться на родную землю. Ведь я ее знаю! А она знает меня!
— Я счастлив! Я буду учиться здесь, в родной школе! А ты будешь здесь работать! Я счастлив!..
— Соловей устал ждать окончания дождя и запел, — сказала мама.
— Какой соловей? — встрепенулся Ярик.
— А ты не слышишь? Хоть дождь и накрапывает, а он поет!
— Да, да, да, слышу теперь… — прошептал Ярик.
— Я же говорю — пойдет вторая кладка яиц, — сказала мама, — вон лето какое щедрое: дожди, тепло. И ты много интересного мне будешь рассказывать про свои наблюдения за природой.
— Ты вот не знала, что было у нас целых три гнезда. Лесник их обнаружил, когда решил наш двор прибрать. Деду сюрприз готовил. Одно гнездо было над твоей розой, в густоте ветвей. Второе гнездо было в черной смородине. Оно висело, как у принцессы трон, на длинных ветвях. Третье было почти на земле. Там, где в крапиве все цвела и цвела куриная слепота. Или как ее правильно называют, забыл...
— А как я счастлива! — сказала мама. — Как я счастлива!.. Так зачем ты поешь, соловей?.. — запела мама. — Улетела твоя любимая на забоку и с другим… Улетела к реке с другим…
Дед молчал и только улыбался, опираясь на свою тяжеленную палку. Они обошли стога сена, отсюда их просторное поле скатывалось к реке.
Ярик обомлел. Поле, еще вчера бывшее золотистым от множества одуванчиков, сейчас было голым. Вдали орудовал граблями лесник, который подошел к ним, поздоровался с мамой и похвастал:
— Здорово? Вот решил помочь. А то дед заболел, и поле, которое под парами, освоили одуванчики. Но я начеку. Теперь чисто. А то как? Как не помочь соседу, тем более — семье твоего будущего директора. Знаю, я уже все знаю. Ты будешь нашим директором. Все село радо, что ты вернулась домой. А дед выздоровеет. Пройдет его слепота. Поверьте мне.
— Ты что, онемел? — теребила Ярика мама. — Я тебя спрашиваю, в лес поедешь? Я машину в гараж не заводила. Такая погодка! Грибков пошукаем. Если едешь, догоняй!
Ярик устало опустился и присел на старое крыльцо, которое дед притащил когда-то и оставил на поле, для того чтобы ему было удобно сидеть и глядеть на реку.
Мать, лесник и дед вернулись в дедову столярку, а Ярик продолжал сидеть в поле, на старых досках от крыльца. Вместо золотого поля перед ним лежала серая аккуратная земля. Золотое поле было еще одной его тайной. В городе он часто думал о том, что соловьиные детки, которые вывелись там, у реки, могут смело бегать здесь, по полю, баловать и радоваться обилию мурашей. Ведь вон какая огромная муравьиная куча мощно разлеглась у края дедова участка…
Ярик сидел и не двигался. И вдруг увидел, что рядом с крыльцом золотится одуванчик, а на его длинном-длинном стебле сидит диковинная маленькая птица с ярко-красной головкой и желтым брюшком.
— Как же ты сидишь на таком тонком стебле, сколь же в тебе весу? — спросил Ярик, не задумываясь о том, что повторил слова деда, сказанные в прошлом году.