Андрей Вознесенский
ДООС – стрекозавр
ДООС – стрекозавр
Это удивительная, уникальная вещь – поэзия. При жизни о Пастернаке никто ничего хорошего не писал, и только после смерти он вырвался на мировую арену. Дело в том, что его роман «Доктор Живаго» был классическим антисоветским произведением. Этот роман я слышал их уст его автора, и в свое время я знал наизусть большие куски текста. Это удивительная проза. Борис Пастернак был удивительной фигурой в этой жизни. Его лицо было не как фотография, а как кинокадры, – постоянно менялось. Все время у него возникали идеи на лице, это было прекрасно. 49 лет прошло, как его не стало... У Пастернака была собака, она не была шарпеем, шарпей был у меня. Дело в том, что шарпей умер этой осенью, и мы решили похоронить его около дачи Пастернака… И вот теперь здесь шарпей покоится. Я написал стихи и сейчас их вам прочту.
30 мая 2009 г., Переделкино
С П О Л О Х
Один, среди полей бесполых
Иду под знаком Зодиака.
Была ты – чистой страсти сполох.
Национальностью – собака.
Вселившийся в собаку сполох
Меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
Нам жизни снизу озарил.
Хозяйка в черном, как испанка,
Стояла мертвенно бледна,
Собачий пепел в белой банке
Протягивала она.
Потоки слез не вытекали
Из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
Чтобы слеза не сорвалась!
Зарыли всё, что было сполох
У пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
«Кто виноват?» – Бог виноват!
А завтра поутру, бледнея,
Вдруг в зеркале увидишь ты –
Лик неспасенного шарпея
Проступит сквозь твои черты.
И на заборе, не базаря
Еще о внешности своей,
Роскошно вывел: «Я – борзая»,
А надо было: «Я – шарпей».
Герой моих поэм невежа
Оставил пепел на меже
Между пенатами и Полем,
Полузастроенном уже.
Между инстинктом и сознаньем,
Как на чудовищных весах,
Меж созданным и Мирозданьем
Стоит собака «на часах».
Стоит в клещах и грязных спорах.
И уменьшаясь, как петит,
Самозабвенный черный сполох,
Все … по небу летит.
Меж вечностью, куда всем хочется,
И почвой – где помет крысиный,
Меж полной волей одиночество
И болью непереносимой.
Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы.
Как будто инфернальный Поллак
Измазал кровью небеси.
Не понимаю по-собачьи,
На русский не перевожу,
За пастернаковскою дачей,
Я ежедневно прохожу.
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните как собаку
Меня, виновного в любви
К тебе одной и Пастернаку.
Иду под знаком Зодиака.
Была ты – чистой страсти сполох.
Национальностью – собака.
Вселившийся в собаку сполох
Меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
Нам жизни снизу озарил.
Хозяйка в черном, как испанка,
Стояла мертвенно бледна,
Собачий пепел в белой банке
Протягивала она.
Потоки слез не вытекали
Из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
Чтобы слеза не сорвалась!
Зарыли всё, что было сполох
У пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
«Кто виноват?» – Бог виноват!
А завтра поутру, бледнея,
Вдруг в зеркале увидишь ты –
Лик неспасенного шарпея
Проступит сквозь твои черты.
И на заборе, не базаря
Еще о внешности своей,
Роскошно вывел: «Я – борзая»,
А надо было: «Я – шарпей».
Герой моих поэм невежа
Оставил пепел на меже
Между пенатами и Полем,
Полузастроенном уже.
Между инстинктом и сознаньем,
Как на чудовищных весах,
Меж созданным и Мирозданьем
Стоит собака «на часах».
Стоит в клещах и грязных спорах.
И уменьшаясь, как петит,
Самозабвенный черный сполох,
Все … по небу летит.
Меж вечностью, куда всем хочется,
И почвой – где помет крысиный,
Меж полной волей одиночество
И болью непереносимой.
Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы.
Как будто инфернальный Поллак
Измазал кровью небеси.
Не понимаю по-собачьи,
На русский не перевожу,
За пастернаковскою дачей,
Я ежедневно прохожу.
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните как собаку
Меня, виновного в любви
К тебе одной и Пастернаку.
ЛЕЧЕБНЫЕ ТРАВЫ
Среди поклонников настырных,
Стиляг и бумагомарок
Ты спросишь: «Пастернак – пустынник?».
Пустырник – это Пастернак.
Стиляг и бумагомарок
Ты спросишь: «Пастернак – пустынник?».
Пустырник – это Пастернак.
Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус