Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»




ВАЛЕНТИН КУРБАТОВ
Псков



ПОВИДАЛИСЬ



К Астафьеву в Быковку

Я еще только собирался в Чусовой, а уж добрые люди, к кому я собирался, сказали, что сразу поедем в астафьевскую Быковку. Я было засомневался. Хватит ли сил — приеду поздним вечером, намаюсь в поезде за двое-то суток от Пскова, а уж ранним утром опять в поезд и обратно к Перми. Но пока еще и в окно глядел на Каму, Сылву, на родную тайгу в ее октябрьской, теперь уже навсегда пушкинской красоте ("уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…" — как это у него спокойно рядом: нагие, а вот еще и последние листы) уже знал, что теперь пусть хоть наводнение и землетрясение, а поеду.

И был рад, что решился! Конечно, проспал (куда денешь разницу во времени и усталость?), летел к электричке, перемахивая ступени, держась за сердце, подныривая под товарный состав на соседнем пути, чтобы успеть вскочить в первый вагон. Успел! И сердце не разорвалось. Оно еще было нужно, чтобы прожить этот день с Виктором Петровичем.

И как же он был прекрасен — этот день!

На воде (мои спутники, знававшие Виктора Петровича, чусовлянин Владимир Маслянка и лысьвенец Геннадий Вершинин сняли для переправы через Сылву моторную лодку) еще было холодно и неприютно. И небо еще было стылое. А уж как вышли на Быковскую тропу, потеплело. И даже посветлело от лиственниц, озаряющих сырой и как будто брошенный лес, каким он всегда кажется поздней осенью. Тропинка была запущена, но неутомима. И через какой-нибудь час ходу в безопасной крапиве в рост, рубиновых стеклянных шиповниках, изумрудных хвощах и седых кипреях, мы уже увидели пасеку (вряд ли ту, на которой заправлял астафьевский знакомец Толя-пасечник — спросить было не у кого) и живописный (отчасти поневоле из-за бедных пристроек) дом с верандой, застекленной так щедро, что хотелось думать, что это мастерская кого-то из пермских живописцев. Но хозяином оказался бывший тренер по баскетболу Анатолий Алексеевич Борисов. Правда, до него здесь действительно жили художники. Он успел похвалиться, что вон там, на горе, жил Астафьев и видно было, как ему не хочется нас отпускать. И он торопил нас обратно, обещая "сварить кипятку в мундире".

Но нам не терпелось туда, где стояла некогда изба Виктора Петровича. И мы по новому мосту, строенному как видно "помочью", миром тех немногих людей без особенного опыта, кто летами собирается здесь и поневоле пересекает реку — мост был уж очень неказист и непрочен, устремились через Быковку вверх, отметив в сторонке и старый мост в три бревна с перильцем в жердь. Ну, а мы уж по этому, шаткому, но зато широкому, перекрытому посередине чьими-то согнутыми артритом старыми железными воротами, так что легко было пошутить, что мост этот ночами разводится, чтобы могли пройти суда, то есть проплыть, не сбив шапку, подвыпивший рыбак.

А первым нас встречал на холме крест, ставленый здесь некогда Геннадием Вершининым в память о спаленной (не со зла, а от обычной скуки) избе Виктора Петровича. Чья-то добрая рука окопала крест и посадила астры, но это не утешило. За бывшей избой еще сияла любимая Виктором Петровичем лиственница, но само пожарище уже затянулось кустами, кипреем, и его почти "не прочитаешь". И я бы, пожалуй, мимо прошел, но товарищи мои все здесь знали и торопились показать баньку Виктора Петровича, такую маленькую, что в ней и Марья Семеновна разогнуться не могла, не то что Виктор Петрович. Хотя какая уж банька — реденькая крыша — рассыпалась, взялась мхом, дверей давно нет. Но гвозди держат ее еще ручные, "домашние", кованые, ведь стара матушка. И верно, веснами так же заливаются за ней помнящие Виктора Петровича соловьи, печалясь без благодарного слушателя, и привычно дергает в травах коростель в надежде, что ему еще перепадет фраза-другая в письмах Виктора Петровича к Александру Николаевичу Макарову.

Письма эти сейчас (они изданы Геннадием Сапроновым в книге "Твердь и посох") — настоящий памятник Быковке. И по ним можно узнать и тихие осенние леса, и жизнь реки, и зимние звезды, на которые он выходил смотреть, когда приезжал, скажем, в январе 1967 года и день за днем писал своему другу одно долгое письмо (оказии все равно не было — не пошлешь). Как вообще обстоятельны и старинно подробны были письма обоих! Ну, Виктор-то Петрович понятно. Синие вечера долги, керосину хватает (не было тогда электричества, а теперь есть, да светить некому), поневоле всех местных рябчиков помянешь, кого убил и кого упустил, и всех хариусов, и всякого, кого в окно увидишь — бабу Дашу, Паруню. Но и Александр Николаевич в Москве тоже бумаги и времени не жалел — так они любили свое дело и друг друга.

Оно конечно, когда Марья Семеновна рядом хлопочет или папа Петр Павлович вздыхает, письма покороче, а так — рассказ и рассказ. Как долгое письмо 29 июня 1967 года, в котором Виктор Петрович подробно вспоминает, как "вырос в писателя", как беспризорничал в Игарке и "лез из кожи" навстречу благодарному вниманию Игнатия Рождественского и как сочинил свое первое "Васюткино озеро". И я только вздохну, увидев, что и письмо к нему Александра Николаевича мечено тем же 29-м июня 1967 года — так они любяще бились навстречу друг другу сердцем. И опять, как при первом чтении, особенно остро переживу здесь его последнее письмо Макарову 23 ноября 1967 года, в котором он напишет, как в три дня вышла у него из-под пера "Пастушка". Не ел, не спал и очнулся только с последней точкой в выстывшей избе и с ликующим криком "Гр-р-роми захватчиков, ребята!" полетел затоплять. Но Александр Николаевич уже не прочтет этого письма, когда назавтра Виктор Петрович приедет в Пермь, на столе его будет ждать телеграмма о смерти друга и она собьет его еще горевшее "Пастушкой" сердце влет…

Покопались мы, конечно, и на пожарище, утащив с собой какие-то оплавленные пожаром пузырьки из-под лекарств, немедленно решив, что Виктор Петровичевых, хотя он предпочитал тогда лечиться чем лечатся все русские мужики. Прихватили флакончики из-под духов (а это уж, конечно, Марьи Семеновнины, хотя она тоже, пожалуй, только улыбнулась бы духам при тогдашнем-то быте). Стала бы она тащить такие пустяки в неподъемном рюкзаке, где каждый сантиметр был рассчитан на питание Виктору Петровичу, детям, себе. Но нам хотелось забыть, что кто-то жил здесь до Виктора Петровича и после него и считать всякую находку счастьем.

А уж у креста вертелась в ногах молодого охотника молодая же лайка — чистый порох! Ни секунды на месте! Счастливое детство гнало ее узнать всех и всему обрадоваться. Как было тотчас не вспомнить соседа Виктора Петровича охотника Леньку и астафьевского Спирьку, который разрывался от любви ко всем так, что от этой любви надо было спасаться бегством.

Но нас ждали племянник Паруни Юрий Воронов с женой Мариной, и мы торопились по "улице 25 октября", как извещал спертый в городе и для смеху повешенный на пустой избе указатель. На двери избы компьютерный листок жестким шрифтом предупреждал: "Господа, просим ничего тут не трогать, иначе из-под земли достанем и ноги повыдергаем". "Господа" чувствовали авторитетность угрозы, и оставленны на зиму дом стоял не тронутый. А жилых- то изб, кажется, только и было, что новый дом Вороновых, приехавших из-за нас, да мужика, который, который, наверно, еще парнем спас здесь чуть не утонувшую Марью Семеновну (мы его не видели).

Ну, конечно, попировали малость. Как иначе — за встречу! да за Виктора Петровича! Покололи дрова для молодечества и даже поиграли в городки, который привез с собой предусмотрительный Вершинин ("Че это в деревне и без городков?"). Никто не вышел посмотреть на нашу забаву. Некому было. И уже не верилось, что при Викторе Петровиче здесь было шестнадцать домов.

Навестили мы с Вороновыми и место Паруниной избы. Помните рассказ Виктора Петровича об этой великой в своей незаметности русской женщине из тех, которые, как писал Виктор Петрович, "всем должны, а им — никто", как распутинская Анна из "Последнего срока", как солженицынская Матрена из "Матренина двора". Да и раньше — не от века ли? — они держали русскую землю, как еще в XIX веке потрясшая и европейского читателя тургеневская Лукерья из рассказа "Живы мощи". Может быть, потому и умирает Быковка и померли другие несчетные русские деревни, что они только и держались в последнее время трудом, любовью и совестливостью этих мучениц, знать не знавших, что они мученицы. Поклонились ей от себя и Виктора Петровича. Вспомнили, что и она была Воронова и деревня на старых картах звалась Вороново. И то, что обживаются сейчас здесь Юрий и Марина Вороновы — радость и ободрение. Они еще молоды, привезут сюда своих детей. Те привьются и, глядишь, "улица 25 октября" и впрямь станет улицей и Виктор Петрович поживет здесь в благодарной памяти. И власти пермские не забудут этой деревни, где родились светлейшие книги нашей литературы, где написаны не одна "Пастушка", а и "Монах в новых штанах" и "Где-то гремит война", и "Синие сумерки", и "Кража", и "Сашка Лебедев" и незабвенный рассказ "Ясным ли днем", и несчетные затеси, которые одни стоят того, чтобы воскресить избу, где явились они на спасение русского сердца и русского слова.

…Осенний день короток и мы, поклонившись кресту и пепелищу, кивнув пригорюнившейся и тоже словно хватающейся за нас взглядом бане, перебравшись старым мостком через речку Быковку еще провожаемся за деревню с Вороновыми, с Анатолием Борисовым, так и не отведав его "кипятка в мундире". И с поворота тропы, отобнимавшись, машем-машем новым знакомым, закатной Быковке, вершине астафьевской лиственницы, которая, привстав на цыпочки, тоже глядит на нас на дорожку и уже родному небу над ней.
Живи, матушка! Ухватывайся за память о Викторе Петровиче, за русское слово, как прежде за землю и держись, а мы еще будем слетаться к тебе за любовью и светом.

Псков-Быковка



Критик, публицист. Родился в г.Салаван Ульяновской области. Окончил отделение киноведения ВГИКа. Работал грузчиком, корректором в районной газете, корреспондентом областной молодежной газеты. Автор множества критических книг, а также книг-портретов: о Викторе Астафьеве, Михаиле Пришвине, Валентине Распутине, Семене Гейченко, Юрии Селиверстове и др. Член редколлегий многих журналов, член жюри нескольких литературных премий - в том числе, Илья-премии. Лауреат премий “ЛГ”, журналов "Литературное обозрение", “Смена”, “Урал” и других. Живет в Пскове.