ПЯТОЕ ПИСЬМО. ЕКАТЕРИНЕ ГРИШАЕВОЙ

и в нищем сентябре

в протянутом июле

в белесом августе

повсюду ты одна

сидишь среди дерев

на деревянном стуле

и улыбаешься

как будто из окна


ТРИНАДЦАТОЕ ПИСЬМО. ВИТАЛИЮ КАЛЬПИДИ

Кровь языка со вкусом глины—

протяжный, Раша, твой язык.

Он высунут до половины.

А я отвык.

Идите в жэ, пишите чаще!—

молчать, молчать, молчать, молчать!—

как будто Дант глядит из чащи

и можно молча отвечать,

как Мандельштам (или Кальпиди)—

и можно молча отвечать

и видеть или ненавидеть.

Молчать, молчать, молчать.


ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ПИСЬМО. МАРИНЕ САННИКОВОЙ

АНГЕЛ

Пустынные птицы поют в корабле,

а я не могу их найти.

Какие (метро затопило) пути

в подземной и нижней земле!

Какие (Марина!) какие (отстань!)

О, мой деревянный ковчег!

Не пой и не мучай меня, перестань,

забудь обо мне, человек…


ДВАДЦАТОЕ ПИСЬМО. НАТАЛЬЕ КОСОЛАПОВОЙ

Вот и птицы пролетели —

тихо, погодите.

Если это дни недели —

на меня смотрите.

Если это ровный воздух —

отпусти меня.

Поздно, Господи, как поздно!

Понедельник дня.


ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ПИСЬМО. АЛЕКСАНДРУ ПЕТРУШКИНУ

Есть на Урале город Кыштым.

Саша, не надо, мы очень темним

и говорим про себя, как про них.

Есть гениальная рифма проник.

Саша, ты знаешь же — я одинок.

Я умираю с тромбозом ног.

Эти лекарства долларов тыщ.

Есть гениальная рифма (прощай и) про нищ.

Ромка бы жив был, ну, Тягунов —

он написал бы про русских слонов.

Вот ты удерживаешь меня.

Я умираю, это херня.


ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ПИСЬМО. АНДРЕЮ САННИКОВУ

Отстань, не бойся. Не грусти —

почти прости,

не бойся,

не грусти. Не слушай.

Но там же лучше.

Вот ты же понимаешь, что

почти ничто.

Я продевал, что было сил,

все сделал, чтоб Господь простил.

Почти невидимый зазор.

Почти невидим до сих пор.

МИРИСЬ

мне говорили что над головой

есть кто-то дополнительный живой

потом мне говорили что потом

он сообщит об этом т.е. о том

что чтобы я болел ну или врал

что чтобы жил где в общем ну Урал

и или плакал или много пил

и из двух окон голубей кормил

и умер и лежал четыре дня

что это он придумал для меня


* * *

чего ты хочешь слепота

не та которую я ждал

как бы спокойная а та

которой я все время лгал

такие нищие глаза

нельзя

такие белые глаза

нельзя

гляди— я на тебя гляжусь

я руку за руку держусь

не надо Господи сержусь

не надо я и так стыжусь


* * *

Белы небеса. Несъедобные воды.

Днем осенью спишь на песке на боку.

Глаза отворяешь — деревья-уроды

стоят и качаются на берегу.

Какое отчаяние и свобода!

Какое пространство несмертное ты,

смеясь, озираешь!.. Какая погода

торчит, как фанерная, из высоты.


404

напился деревянным пивом

купил полкурицы в кульке

как хорошо быть некрасивым

и налегке

когда дома стоят рядами

сухой апрель и слышен звук

идущий надо мной (над нами)

у поезда который вслух

идет и шаркает ногами


ЛИНЗА

о одиночество стыда

как бы вода

как бы спокойная река

оглядывающегося греха

сижу вдвоем или один —

о одиночество мужчин

деревья или берега


* * *

О, Родина ободранная, ты

иди ко мне.

Я ранен на полях прозрачной жизни

(дождливый август, едешь в электричке).

О, без иронии, а — просто и прилично,

о, Родина ободранная, здравствуй!

Попроще, проще некуда уже,

еще банальнее, еще, еще, еще.

Ну и — еще, еще.

Нога болит.

* * *

Вмятина на воде —

воздух идет к еде.

На берегу народ

воздуху смотрит в рот.

Вывалившийся хлеб

тихо лежит, ослеп.

Самому не дойти,

кто-нибудь по пути.

Вмятина на воде -

воздух идет к еде.

Руку просуну в рот —

рвет.

Хочешь — не умирай,

ври, бухай, в рай

все равно не берут.

45 лет тут.