Алексею Ивановичу звонит Наташа, жена его старого друга и "обратного" тезки Ивана Алексеевича. В последнее время говорить приходится только с ней. Его друг плох, совсем плох.
Недомогание Ивана Алексеевича началось еще в начале прошлого года. Друзья и родственники советовали ему сходить в поликлинику, а он все — потом да потом.
— Тебя что, пинками туда загонять?! — даже рассердившись, однажды говорит Алексей Иванович.
А тот снова отмахивается. Ну вот и доотмахивался… Осенью немочь наваливается так, что к врачам приходится уже не идти, а тащиться, почти в прямом смысле слова. Терапевт после короткого и какого-то испуганного осмотра направляет его на обследование в онкологический центр. Только там, как уже через неделю докладывает по телефону Иван Алексеевич, у него ничего такого не находят. Просто разрезают, смотрят, быстренько штопают и выпроваживают домой — мол, все нормально.
Алексей Иванович после этого отчета долго сидит и остывает, забыв положить трубку с пунктирными гудками. Восстанавливая в памяти, как на магнитофонной ленте, слова Ивана, он не находит мгновения, в которое дрогнул бы его голос. Можно подумать, что Иван и в самом деле не понимает, когда после такого простого вскрытия врачи выдают это "все нормально"… Да вроде б не дурак, чтоб не понимать. Геологи, а тем более геологи на пенсии — люди бывалые и мудрые, наивных и простеньких среди них не водится. Да, конечно же, понимает он все. И даже знает, что это понимают другие. Просто выполняет то единственное, что могут теперь прописать врачи — роль легковерного простачка. Так легче всем — и ему, и тем, кто рядом. Вот потому и ровен голос Ивана — для спокойствия других. Только им-то эти игры не нужны…
Алексей зарывается в информацию по онкологии, благо что в интернете все есть, подкидывая другу самое убедительное, что там находится. Вариантов спасения не много, но они есть. Почему-то более всего воодушевляет их идея лечения гашишным маслом.
— Только не засудили бы нас за такое лечение, — говорит Иван, выдавая свою очевидную надежду.
— Значит, надо успеть вылечиться до того, как за решетку попадем… — шутит Алексей. — Хотя засудить нас не должны.
— Почему?
— Так победителей же не судят…
Технология варки масла изучена по видеоролику одного американца — теперь лишь бы дождаться лета и конопли. Плохо одно — хищная пожирающая болезнь куда быстрее уже недалекого, но неторопливого лета.
В какой-то из дней Наташа отказывается передать трубку мужу, потому что тот спит. В другой раз — Иван не в духе, в третий — сильно устал. И постепенно Иван скрывается за голосом своей жены. Чувствуя совсем неладное, Алексей Иванович напрашивается в гости, а Наташа то же: плохое настроение, устал, не в духе…
Но сегодня она вдруг говорит:
— Лёша, даю трубку Ване. Он сам просит…
Алексей ждет. Хм-м… оказывается, Ивану уже и трубку непросто взять — какая-то затяжная пауза, потом шуршание, непонятные звуки…
— Лёша, приди… — без всяких там "здравствуй" или "привет" слышит Алексей не то голос, не то шелест желтой листвы на земле от ветра. — Поговорим. Только не пугайся — я плохо выгляжу…
— А ты там, пожалуйста, фрак надень и шнурки на ботинках погладь, — намеренно шутит Алексей Иванович, — я и не испугаюсь.
Иван не смеется, а лишь изображает смех. Теперь он просто знает, что это должно быть смешно, но настоящей радости не от чего взять.
По дороге Алексей покупает дежурные бананы с апельсинами, не зная толком, нужны ли они. И, чтобы уменьшить тяжесть на душе, веселит себя фантазией: вот придет он сейчас к ним, а там яркий свет, музыка… А Ванька, как обычно, стоит в прихожей, так широко раскинув руки для дружеского объятия, что и в прихожую не вмещается. А весь его шелест по телефону — это так, розыгрыш. Уж за розыгрыш-то он, конечно, схлопочет по полной программе! Хотя… уж лучше бы розыгрыш. Пусть даже самый глупый и дурацкий.
В их узкой прихожей даже не тихо, а сыро и покойно. И совсем тускло — после весеннего света улицы не видно ничего. Наташа, заметив у него сумку с фруктами, почему-то называемую "майкой", жестом приглашает на кухню. А там дети. Старшая, Надя, живет во Франции, а младший, Лёшка, в Питере. Вот оно как… Съехались, значит… Какое уж тут лето и гашишное масло.
Иван лежит в отдельной комнате. Увидев его с порога, Алексей вдруг ловит себя на невольном недоумении: почему у них кто-то чужой? Иван вялый, слабый и коричнево-желтый.
— Ну что ж ты, Ваня… — в прежнем тоне говорит Алексей Иванович. — Как докатился до такой жизни?
— А-а… — слабо отвечает тот, и тут надо бы махнуть рукой, но на взмах нужны силы.
Говорить с ним трудно. Иван еле-еле ворочает языком. Чувства и эмоции его блеклые — выболевшие, растраченные на адскую боль, от которой спасают лишь сильные наркотики. Он вроде бы не полностью здесь, да только вдруг совершенно ясно и трезво говорит:
— Знаешь, Лёша, что самое плохое? То, что я ухожу должником…
— Каким еще должником?
— А помнишь пороги?
Пороги… Ах, пороги! Одно лишь слово, и они уже будто оглоушены ревом хрустального горного потока. Оба в пропотевших геологических хэбэ, плечи оттянуты пузатыми советскими рюкзаками с пробами. Носы воспаленно облуплены солнцем, а над головами — рой гнуса и вертолетные эскадрильи коричневых таежных стрекоз…
— Смерть ждала меня еще там, — почти шепчет Иван. — Но ты прибавил к моей жизни почти три десятка лет. Лёшка-то вон после родился, да уже вымахал какой… Сам понимаешь, имя его не только в честь деда…

Из маршрута они возвращаются радостно и спешно. Еще в обед слышали в синеве неба тугой рубящий стрекот вертолета, ушедшего в сторону базы. А вертолет — это значит посылки и письма с родными почерками. На дощатом столе начальника партии их уже ждут аккуратно выровненные конверты — и простые, и "авиа", с цветными косыми насечками по периметру. Из-за этих насечек конверты "авиа" дороже, но Иван получает от Наташи именно такие, потому что она, молодая и наивная, считает их более надежными и даже, как обещается названием, более быстрыми.
Достигнув реки, они, уже далеко не сосунки и не практиканты геологического института, а вполне ходявые люди, спрямляя тропу, лезут в пенную воду в непроверенном месте. Уже через несколько шагов Иван, идущий первым, оступается со своим грузным рюкзаком. И вода волочет его, как безвольную куклу, увесисто роняя с одного обливного камня на другой.
Алексей, не осознавая своих мыслей и действий, реагирует так же инстинктивно, как если бы погибал сам. Выскочив на берег, он большими прыжками с валуна на валун догоняет напарника и бросает ему конец тонкой жерди. Как и откуда оказалась в руках жердь, как и то, в какое мгновение был скинут рюкзак, Алексей не помнит. Жердь, принесенная большой водой с верховья, подхватывается где-то по пути без секундной остановки. Это вроде бы случайность, да только случайностей в жизни нет. Случайности — они лишь для того, кто видит жизнь узко, в щелочку. Но раздерни шторки жизни — и ты увидишь мистическую (как может показаться) закономерность любой случайности…
Другое дело — как удается Ивану удержаться за скользкую в холодной воде, будто киселем намазанную жердь лишь одной рукой. Вторая рука у него к этому моменту уже сломана. Сломаны и два ребра, едва не вышедшие наружу. И это счастье, что Ивана еще нигде не приложило головой. Нынешние-то горные реки из всяких разухабистых фильмов далеко уже не те… Любой маломальский супергерой, поскользнувшийся на камнях, выходит из этих рек где-нибудь на живописных плесах едва ли не обновленным и помолодевшим, как Иванушка, побывавший в кипящем молоке. Но те, не киношные реки — они совсем другие. Угодил в их буйную красоту, по сути — в костоломную мясорубку, и уже не жилец…
В этот момент никто из них ничего не выкрикивает, не говорит, не орет. Ивану силы нужны, чтобы удержаться; Алексею — чтобы вытащить друга вместе с его рюкзаком, так и висящим на плечах. Спасение происходит молча, с полным пониманием проблемы. И лишь потом, уже откинувшись на крупные окатыши берега, они обмениваются парой почти восторженных матюков. А что с них взять — молодые и глупые… И — безголовые, как припечатает потом одновременно и разозленный, и обрадованный начальник партии.
В тот же год, уже накануне Нового года, когда Алексей и уже полностью оклемавшийся Иван сидят в этой же самой квартире за бутылочкой, Иван вдруг говорит:
— Теперь я твой должник. Мне тоже полагается тебя спасти.
Алексей, тронутый его словами, отворачивается к зимнему окну.
— Забудь, — произносит он. — Друзья должниками не бывают…

И вот теперь Иван о том же… Но зачем? Все положенные им маршруты пройдены. Никто не виноват, что никакого подходящего случая Ивану не подвернулось и после. А уж теперь-то у него, усыхающего на белоснежных простынях своего последнего табора, и вовсе шансов никаких. И Алексей утешает его тем же:
— Ваня, ну чего ты… Друзья должниками не бывают…
— Нет, — слабым голосом не соглашается тот. — Это у меня вот здесь. — Он опускает на свою узкую грудь худую, как ветка, кисть руки. — Я заберу свой долг с собой. Может, оттуда как-нибудь помогу…
Алексей, закусив губу, как большой ребенок, смотрит на свой по-прежнему серьезный кулак. А ведь Ваня-то никогда не был слабее его. Обычно, перепаковав рюкзаки на привале, они взвешивали их в руках. Делал это кто-нибудь один, а другой уже не перепроверял. Но перекладку груза затевал лишь тот, чей рюкзак оказывался легче. Ведь если вы друзья и равны по силе, то совесть не позволит тебе идти по одной тропе с более легким рюкзаком.
— Послушай, Вань, — говорит Алексей, — угомонись, а… Не грузись лишним. Уходи налегке. Ну сам посуди, как можно оттуда помочь? Ведь мы же материалисты, да и вообще — нормальные мужики… Пожили мы с тобой… Пожили неплохо — и ладно...
— А как твои дела? — видимо, согласившись, спрашивает Иван. — Как твой бизнес?
Алексею и на этом повороте разговора неловко. Слишком уж различны теперь их жизненные пласты. Ладно, рассказывал он Ивану о своих неожиданных и для себя самого делах, когда у того была надежда выкарабкаться, но теперь-то, когда уже и дети, как говорится, у смертного одра, да и друг приглашен, чтобы проститься, то какой уж тут бизнес…
— Да так, — отмахивается Алексей, — двигаюсь помаленьку…
— Ты бы поосторожней, — говорит Иван, — сердчишко-то у тебя тоже… Третий инфаркт редко кто переживает. Крепись. Да я еще тут… Уже скоро.
Самое трудное сейчас для Алексея — уйти. Нужны какие-то последние слова… Какие и как их сказать?.. Но все выходит проще. Алексей видит вдруг, что Иван засыпает. Глаза его закрываются, дыхание становится ровным. Алексей не дыша и осторожно, чтобы не скрипнул стул, поднимается, еще какое-то мгновение смотрит в лицо друга — и вдруг видит дрожащие веки и медленно влажнеющие уголки глаз: тот не спит. Притворяется. Специальные пафосные слова не нужны и ему. И Алексей от этого их проникновенного взаимопонимания едва не давится комом в горле. Он тихо уходит и не оглядывается даже в дверях.
В прихожей он, теперь уже и вовсе ничего не видя, долго ищет туфли. Не сразу замечает, что Наташа стоит рядом. Сложив ладони под щеку, Алексей показывает, что Иван заснул. Наташа согласно кивает. Алексей кивает ей вопросительно — и Наташа показывает три пальца: Ивану остается не больше трех дней.
Вечером едва успокоившийся Алексей сидит в интернете. Даже если твой друг при смерти, у тебя-то все равно остается собственная жизнь. А интернет — неплохое прибежище. Что еще может быть интересно непьющему пенсионеру, разведенному, дети и внуки которого живут далеко? Его бизнес, о котором спрашивал сегодня Иван, тоже связан с интернетом… Сидит он однажды вот так же за монитором, и вдруг телефонный звонок. Из Москвы. К нему по имени-отчеству обращается какой-то молодой, чрезмерно активный человек и предлагает… поторговать на валютно-сырьевой бирже. Первое желание Алексея Ивановича — послать этого хлыща куда подальше, да вдруг решает позабавиться, поиграть в поддавки. Ну что ж, спасибо, что позвонили, молодой человек. Всю жизнь лишь этого и ждал… Покажите, как дурите простых людей… Слушает отработанную инструкцию этого пробивного москвича, шагает по страничкам, строго блюдя свою безопасность — и глазом не успевает моргнуть, как становится участником этих торгов. Хм-м… а дело-то вроде бы любопытное… Правда, сдуру туда лучше не лезть. Течение тут похлеще, чем в горной реке. И засучив рукава начинает советский и российский пенсионер Алексей Иванович изучать капиталистическую профессию трейдера. Почти полгода увлеченно штудирует литературу, смотрит обучающие ролики, соображает, вникает. Впечатлениями делится с Иваном. И наконец, поверив в себя, вкладывает десять тысяч рублей. И сразу — удача! Уже через неделю выигрывает — или зарабатывает, тут не поймешь — еще десять тысяч!.. О-го-го! Да это же верное дело!.. Не сказать, что Алексея Ивановича охватывает жажда обогащения, просто за жизнь накопилось столько материальных и моральных долгов: детям надо бы помочь, бывшей жене, хорошо бы на какое-нибудь дорогое лечение отправить Ивана. Хотя… тут еще вопрос: что, разве Горбачёв не имел денег на лечение своей жены?..
Есть долги и перед самим собой. Иначе они называются — неисполненные мечты. Не пора ли, наконец, и попутешествовать… На прочие страны и народы посмотреть… Хватит уж жить мечтами и надеждами. Тем более что с возрастом-то жизнь становится рискованней уже и сама по себе.
И чтобы решительно наверстать упущенное за всю жизнь, Алексей отваживается и вовсе на крутой, принципиальный шаг — продает машину, вместе с гаражом.
Сегодня звонит аналитик брокерской конторы — похоже, теперь Алексея Ивановича там уважают — хвалит за грамотные действия и сообщает, что через несколько минут ожидается существенное повышение цены на нефть. Лучшей возможности заработать не бывает.
— Спасибо, посмотрю, — отвечает Алексей Иванович, сдержанно торжествуя.
Графики и в самом деле подтверждают прогноз аналитика. Алексей Иванович воодушевлен — вот очередная волна успеха, несущая и помощь детям, и путевку к морю с пальмами. Алексей Иванович часа два выжидает момент и, высчитав все так и сяк на сто рядов, делает сразу максимальную ставку. Нужны какие-то секунды, чтобы поставить защиту. Но… рынок будто только и ждал его ставки. Два часа тишины, а тут в секунду цена прыгает в такой минус, что Алексея Ивановича бросает в жар. Да уж, сердчишку-то тут и в самом деле не сладко. Всей прибыли вчерашнего дня уже нет. Как же так… Ведь аналитиком обещано долгое повышение… Пожалуй, это лишь просадка цены, которую надо выдержать. Но циферки-то за знаком минус растут и растут. Пока не поздно — надо выходить из игры. Но на рынке есть и такая подлая штука: стоит снять позицию, как цена тут же разворачивается, и ты ни за что ни про что выбрасываешь приличную сумму. Сейчас все спасение в развороте. А рынок дразнит… Цена поначалу чуть-чуть возвращается, а потом уходит в еще большие минуса. Примерно через час падение прекращается, график входит в горизонтальный коридор. И потом — как шарик от стенки до стенки этого коридора, час, второй, третий, четвертый… За окнами светлеет. Уже и сил нет сидеть, уставившись в монитор. Тем более что там хоть смотри, хоть не смотри — все одно. Алексей Иванович, не выключая компьютера, идет и валится на кровать.
После десяти часов сна его будит мысль об опасной ставке. К монитору надо бежать, а ноги еще толком не проснулись… Цена осталась в том же коридоре. Может, все же закрыть позицию, сохранив хоть что-то? Но ведь теперь-то, постояв и одумавшись, цена как раз и готова к развороту…
Очередной удар свечи, пробивший стенку ценового коридора, лишает последней надежды. Потом еще один мощный прыжок, в торговом терминале вспыхивает красная предупредительная линия. Последние секунды — и все деньги Алексея Ивановича списываются в убыток. Их больше нет. Как нет гаража и УАЗа, проехавшего все известные в округе грибные, ягодные и рыбные места…
В глазах Алексея Ивановича темнеет. Скорее на ощупь, чем глазами, он отыскивает на столе бутылочку с нитроглицерином. "Вот таков он, этот последний инфаркт", — проносится в голове. Сердце идет вразнос и становится слышным и ощутимым. Одни удары сильные, будто в большой барабан, другие — неслышные, как клавиши, западающие в пустоту. Сердце словно на перепутье — одни удары зовут в жизнь, другие — в бездну. Надо открыть бутылочку с таблетками... Накатывает дурнота, кружится голова. Алексей чувствует, что с ним происходит что-то плохое, в глазах уже полная темнота… И вдруг эта темь прорезается яркой струной телефонного звонка, быстрого, как луч или как взгляд. Казалось бы, так не бывает — звук невидим, но Алексею как-то удается уцепиться за эту струну. Телефон на привычном месте, рука сама находит его.
— Да?
— Ивана не стало, — слышен далекий и будто даже спокойный голос Наташи. — Сегодня в шесть утра…
Алексей успевает отметить заготовленность Наташиной фразы. И это понятно — когда тебе плохо, а звонить надо многим, то лучше говорить что-нибудь заготовленное, одно. Алексей оставляет трубку на столе — и, чтобы все же не упасть, сам опускается на пол. Оглядывается по сторонам. Ему еще дурно, кружится голова. Тьма не бывает похожей на туман, но теперь она уходит от глаз, таясь в углах комнаты. Пришел конец и самым хлипким надеждам: друга нет. Вот новость, удара которой он боялся. Но странно, что теперь этот удар не гнет его, а выправляет, сминая первый удар. Так бывает при тушении лесных пожаров, когда навстречу сильному пожару пускают такой же сильный, встречный. Алексею становится стыдно — он едва не умер оттого, что потерял деньги. А друг… потерял жизнь. Жалко деньги, но они все равно — всего лишь деньги…
Еще чуть-чуть отдышавшись, Алексей смотрит на часы. Время около одиннадцати утра. Уже пять часов Иван взирает на этот мир… оттуда. Бутылочка с таблетками остается неоткрытой. Но удары сердца обретают стабильность.
Алексей чувствует странное, неуместное и почти кощунственное: он хочет есть. Идет на кухню, ставит чайник на газовую плиту. Открывает холодильник, берет банку сгущенки и банку тушенки. Порывшись в ящике кухонного стола, находит тесак в ножнах и именно им, а не привычной домашней открывалкой режет банки, оставляя острые, рваные края — сегодня можно открыть и неровно. Режет хлеб, заваривает густой — "в дугу", как говорили в экспедиции, — чай, забелив его сгущенкой. Сколько этой тушенки и сгущенки было съедено в маршрутах вместе с Иваном. Да-а… Такие вот поминки…
"Это верно, — растирая слезинки жесткими пальцами, рассуждает Алексей Иванович, всю жизнь считавший, да и сейчас считающий себя материалистом, — друг, если он настоящий друг, поможет и с того света... Ваня, ты прости — я побоялся оглянуться на тебя. Но ты оглянулся сам. Дождался все-таки момента. Шагай теперь налегке, ты уже не должник…"

Марина, простая российская парикмахерша, выйдя в июньское пекло улицы из искусственной прохлады магазина, натыкается у входа на людей, что-то с ласковым любопытством рассматривающих на асфальте. Ой, а там в обувной коробке — маленький пятнистый щенок…
— Пацан бросил и убежал, — говорит кто-то в стороне. — Весь в слезах. Видно, жалко было…
И Марина не может уйти. Присаживается, забыв о подоле сарафана, широким кругом упавшего в пыль асфальта. Щенок с влажным, блестящим носом смотрит умными глазками. Марина хочет погладить его, и щенок вдруг лижет ее ладонь цепким язычком. И все! Сердце и дыхание пробиты. Это безобидное существо уже ее…
С сумкой и коробкой в руках Марина быстро уходит от магазина, сама не понимая, как вышло так. Даже и подумать не успела. Все на порыве…
С Аркадием они живут десятый год. Сошлись уже зрелыми людьми, и все бы ничего, если б не погруженность мужа в какие-то постоянные и туманные для Марины думы. Аркадий — бывший десантник, ростом за сто восемьдесят, с широкими ладонями, работает в охранной фирме и дежурит в ювелирном магазине. А в девяностые годы сам имел магазин. Многие тогда шли в предприниматели. Многие и разорились. Теперь почти все они лишь посмеиваются над своим пролетом, но для Аркадия это стало травмой надолго. Почему он-то не смог? Ведь не глупее других… И вообще, почему мир устроен как-то неправильно?..
— Ты как будто ждешь, — говорит ему Марина, — что однажды тюкнет тебя что-нибудь в макушку — и сразу все прояснится.
— Тут и в самом деле какой-то одной мысли не хватает… — отвечает он.
Может, оно и так, но сколько же в этой мрачности пребывать… Так что такой домашний смягчитель, как собака, им не помешает. Только понравится ли это мужу — стороннику почти армейского порядка? Сначала-то она, конечно, похитрит, но если что — так и коготки выпустит. Кстати, заодно и по его морщинистой угрюмости как на паровом утюге прокатится.
На Аркадия ей вообще-то жаловаться трудно. Он не курит и не выпивает. Совсем! И грех у него лишь один. Вот если бы в России существовала академия мата, то Аркадия взяли бы туда ректором, без всякого конкурса. Благо еще, что матерщинник-то он не обиходный, не бытовой, но уж если что-то его зацепит, то он, как баян, сразу — раз, и на крутом регистре.
— Может, тебе как-то про себя попробовать… — советует Марина.
— Про себя… А ты попробуй про себя все свои звуки, когда мы с тобой под одеялом…
М-да… посоветовала на свою голову, а точнее, на красные уши.
В последнее время поводов для взрывов Аркадия лишь прибавилось. Скажи: "Украина", — и уже шерсть дыбом! Вот там-то он в своем десанте и служил. Армия для него — особая, фестивальная страница жизни, а Украина — вроде второй родины.
По весне и по теплу Аркадий, жалея уши жены, стал выскакивать на балкон. Только балкон-то у них не застекленный… А соседи?..
Буквально на днях поднимается Марина по лестнице вместе с соседкой Татьяной Ивановной, учительницей русского языка и литературы на пенсии, и та смотрит на нее чуть не плача.
— Мариночка, может, каким советом помочь? Ругаетесь, слышу…
— Так он же не на меня… — теряется Марина.
— А на кого?
— Так на Юлю Тимошенко. Ну и на прочих…
— А-а... — смущенно тянет Татьяна Ивановна, любительница поэтов Серебряного века. — Ну… тут-то он прав... Я тоже в курсе новостей. А ведь верно: по стилю-то он еще и мужской род во множественном числе использует.

Коробку Марина ставит у порога, определяет щенку блюдце. Убедившись, что это кобелек, думает, что хорошо бы успеть придумать кличку, которая понравится Аркадию. А что, если… Крым? И тогда уже муж не скажет: "Не нужен мне твой Крым". Язык не повернется. Но тогда ведь придется говорить: "Крым, служить!", "Крым, лежать!" Нет, не то… Хорошо бы что-то с намеком на Украину…
Сегодня на щелчок двери Марина не выходит. Пусть Аркадий сам познакомится со щенком. Слышно, как он скидывает туфли, переодевается в комнате, шумит кранами в ванной. Конечно, щенок попал на глаза ему уже не раз. Появившись на кухне, Аркадий молча целует Марину в щеку. Похоже, играет, мол, не заметил ничего. И как всегда — в своей хронической задумчивости. Налив ему суп, Марина забывает про ложку. Аркадий сам идет к шкафу. Один его носок оставляет на линолеуме мокрые пятна. Марина испуганно выглядывает в коридор. Щенок сидит уже под стулом, а посреди прихожей — лужица. Не чувствовать мокрого носка Аркадий не может. Притворяется… А это уже нехорошо… Да еще эти киевские неприятности по телеку, главная из которых — инаугурация президента, фамилию которого Аркадий без всяких вывертов не произносит.
— Аркаша, — просит Марина, — ты бы снял носки-то, а?..
Муж, поглощенный новостями, стаскивает их ногами, наступая один на другой. Да Марина сейчас и сама была бы рада их снять.
А в Киеве, выйдя из черного лимузина, по красной дорожке ступает будущий президент. Нет, слово "ступает", пожалуй, не для него. Он грузно и как-то отмороженно идет, опустив почти безучастные руки. И тут случается казус с солдатом почетного караула. За шаг до кандидата солдат начинает раскачиваться, роняет карабин, а когда кандидат минует его, то едва не валится сам. Однако будущий вождь спокойно движется дальше. И камера обличающее крупно показывает его лицо с прочно устоявшейся чванливостью.
— Тва-арь! — почти восхищенно и в то же время брезгливо произносит Аркадий.
"Тварь? — удивляется Марина. — Только и всего?.. Разумеется, не только — это лишь для разогрева…"
Аркадий вдруг задумывается, а потом, оставив новости, уходит в комнату, через прихожую со щенком. Марина придерживает дыхание. Да черт с ним, с президентом, тут лишь бы щенок не пострадал. Но где же переключение на повышенный регистр?.. В комнате тихо. Муж на балконе. Только бы там не взялся… митинговать.
Церемония между тем идет. Президент что-то произносит, положив ладонь на старую толстую книгу. Потом в его руке появляется булава. Воцарился, в общем. Ну и ладно…
Муж стоит на балконе, спокойно глядя вниз. Марина притыкается рядом.
— Вот все и прояснилось, — говорит Аркадий. — Понятно, почему все на свете не так.
— Ну?..
— Просто все мы, люди, разные…
Жена отворачивается, скрывая лицо. Хорошее открытие за десять лет.
— Конечно, — соглашается она. — Все мы разные. Так же, как есть добро и зло…
— Да не-е, тут другое… Все мы, оказывается, делимся еще на людей и тварей.
— И?..
— Ну потому-то я не разбогател. Я просто не знал, зачем мне это. Машина, квартира и прочее — это ясно. Но я же вдаль заглядывал… А вдали-то — весь смысл денег лишь в самих деньгах, в голой цифре. Я такой дали не понимал, а значит, и азарта не имел... А деньги любят азартный счет и не любят тех, кто их считает вяло. Потому и живем мы не богато, а средне, как все нормальные люди.
— А твари — это кто?
— Те, кто вопроса "зачем"не знают. Гребут — и все. Для самой цифры. А до вопроса не дорастают. А мы, дураки, еще завидуем им… И даже уважаем. Недоразвитых… Тварей, даже не доросших до правильных вопросов.
— А дальше что?
— А то, что у людей есть лишь две войны. Первая — это когда твари воют с тварями за цифру. Ну… тут по флагу им в каждую руку. А вторая — это война тварей с людьми, когда с одной стороны цифра, а с другой — дух. Только цифра, какой бы она крупной и зеленой ни была, никогда дух не победит. У цифры основа гнилая — ложь. И самое страшное для тварей — прозреть и эту основу увидеть. Вон олигарх этот… Хоть и убежал в Лондон, но его и там этот русский вопрос догнал.
— А почему — русский?
— Сложилось так… Почему-то другие мало им задаются. Олигарх задался. "Зачем?" — спросил он себя и прозрел. А позднее прозрение — это же моральная хана!
— А как ты с новостями-то все это увязал?
— Но там же таку-ую тварь показали… Породистую. Динозавра из мультика. Идет по этой дорожке… как за мешком с деньгами. И даже руки для мешка приготовил. Чего там какой-то солдатик… Можно переступить и через него, и через кого хошь… Да хоть через сотню или тысячу человек сразу. У него даже жилка не дрогнула помочь. Как шел с лицом чемодана, так и дальше этот чемодан понес. Люди потом скажут — мол, с карабином был плохой знак… Но главный-то знак был в морде этого упыря. По ней сразу видно, кто он и что страну ждет…
— А что ее ждет?
— Вот появись сейчас вон там наш батя, товарищ Маргелов, и свистни мне: "Эй, Аркаха, вот твой АКМС, айда братков спасать!" — так я бы прямо сейчас с балкона сиганул, даже без вещей. А документы ты бы мне вдогонку полевой почтой отправила. Этим тварям положено не по красным дорожкам гулять, а красными соплями утираться.
— Но там же церемония была…
— Ах, це-ре-мония, говорите!.. — взрывается вдруг Аркадий, и Марина опасливо озирается с балкона.
— А ты что бы сделал?
— Да я бы элементарно спросил: "Сынок, ты чего? На солнце перегрелся? Долго тут стоите? А-а, меня, козлину, ждете?!" И разнес бы там всех: "Вы зачем всю эту… затеяли? Какой-то карнавал с какой-то красной дорожкой!"
Марина втягивает голову в плечи. У них ведь и другие соседи кроме Татьяны Ивановны есть…
— Ну все, все, Аркаша, чего ты…
Тот, спохватившись, стоит, чуть не давясь еще невысказанным. Елки, снова сорвался…
Марина чувствует вдруг, как в ногу мокрым носом тычется щенок. Аркадий, услышав писк, подхватывает щенка и поднимает его, показывая вид с балкона.
— Смотри, где мы живем...
Такого светлого выражения на лице мужа Марина, кажется, еще не видела. И теней на лице никаких — теперь ему все понятно.
— А знаешь, Мариха, — говорит тут Аркадий, прихватив своей рукой мягкую, доверчиво прильнувшую жену, — быть человеком все равно приятней, чем тварью...
— Аркадий, не говори красиво! — вспоминает вдруг Марина знаменитую фразу.
Они смеются и уходят в комнату. Им надо обдумать кличку щенку, которую так и не придумала Марина.
А-а, да чего уж там — теперь Марина согласится на любое предложение своего Аркадия.

В Новый год Деду Морозу полагается приходить ко всем детям.
И неважно, есть для них подарки или нет. Ведь и сам Новый год приходит к каждому человеку, независимо от того, кто он и чем занимается. А если нет для кого-то подарка, то Дед Мороз все равно обязан хотя бы просто так на кухне посидеть. Вроде как для самого ощущения праздника в доме.
Сидит Дед Мороз ночью за столом в квартире, где живет маленькая Настенька. На столе недопитая бутылка водки, два граненых стакана, солонка с засохшей солью, луковица и кусок черствого хлеба. И еще одна новогодняя бутылка стоит. Только в ней вместо водки — вода, а из горлышка сосновая ветка торчит. Смотрит Дед Мороз печально на эту ветку и думает, что даже если б и был у него для Настеньки подарок, то его все равно некуда было бы положить. Ну не под эту же бутылку… "Ладно, — думает Дед Мороз, — посижу еще с минуту для праздничного настроения да пойду. Только бы Настенька не проснулась. А праздничное настроение она и во сне почувствует".
Только подумал так, а Настенька на пороге своей спаленки стоит, на дорогого гостя смотрит. Худенькая, глазастая, в трусиках, в маечке, волосы в косичку заплетены, только все перепутано как-то, на ночь некому было косички расплести. "Ох! — восклицает про себя Дед Мороз. — Надо было раньше уйти!" Сидит он и не знает, что теперь делать — подарка-то для Настеньки нет.
— Ой, здравствуй, Дедушка Мороз, — говорит Настенька, переминаясь босыми ножками.
А Дед Мороз потупился, смотреть на нее не может.
— Я знаю, что ты, Дедушка Мороз, всем детям подарки разносишь, — говорит Настенька. — Ты такой добрый, такой добрый… Такой красивый в своей шубе. Я так тебя люблю. А можно… я тебе свой подарок отдам?
— Мне?! Подарок?! — восклицает Дед Мороз и отворачивается, чтобы не показать мгновенно навернувшихся слез. Увидел сквозь эти слезы недопитую бутылку на столе и подумал, что артистам, которые обычно изображают Дедов Морозов, куда легче. Им иногда хотя бы выпить можно. А вот ему-то, настоящему и сказочному, нельзя.
— Да как же это ты мне-то будешь дарить? — спрашивает он девочку. — До этого никто и никогда еще не додумывался. А ведь я-то некоторым детям столько всего приношу! Ты даже представить себе не можешь, эх… Это я подарки-то делать должен, а не ты!
— Но ведь у тебя же нет подарка для меня, — рассудительно отвечает Настенька, — вот я и хочу утешить тебя, чтобы ты не грустил...
— А как ты узнала, что у меня подарка для тебя нет? — спрашивает Дед Мороз, а сам тут же клянет себя за этот вопрос: "Ну зачем я спрашиваю, зачем ее маленькую душу травлю!"
— Но как же мне не знать? — отвечает Настенька. — Мне и на тот Новый год подарка не было. А когда мне три годика было, мамочка куклу подарила. Вот так вот! Она тебе тоже понравится, я знаю. Только ты, дедушка, не обижайся, что она уже старенькая, ладно?..
Настенька убегает за куклой, а Дед Мороз, по природе своей и без того весь мерзлый, сидит, чувствуя, что теперь-то он и вовсе в инее. А девочка уже у стола стоит, протягивая ему свою старую куклу в замызганном платьице и с поблекшими глазками. Дед Мороз, ничего не понимая, берет эту игрушку и кладет на стол.
— Дедушка, а ты можешь мне секрет рассказать: где ты подарки для детей берешь?
— Ох, — вздыхает Дед Мороз, — как же тебе это объяснить-то, а… Ну да ладно, ты ведь вон какая умная-разумная… Думаю, поймешь… Ну вот сама рассуди — откуда у меня могут взяться подарки? Я же сказочный... Меня ведь как будто бы даже и нет. Просто я подарки-то родительские дарю... Да, уж… Ну вот что тут поделаешь, не повезло тебе в этом году. Только ты не переживай, может быть, в другом году повезет…
Говорит это Дед Мороз — и вдруг спохватывается: "Да чего же это я, старый, обманываю-то ее! Совсем дряхлый стал! Ведь для Настеньки-то подарок припасен!" Тут у них соседка есть, бабой Катей зовут. Так вот она как раз и просила подарок Настеньке передать.
— Ой! — тут же повеселев, восклицает Дед Мороз. — Ты уж прости меня, девочка, за эту мою глупую шутку. Есть у меня для тебя подарок, есть!..
Склоняется он к своему мешку, заглядывает в него и видит: конечно, все на месте, вот он, кулек для Настеньки от бабы Кати. В этом кульке — разные конфеты, вкусные да сладкие, яблоко, две мандаринки и даже один большой апельсин есть! Во как!

Утром папа и мама выходят к столу. Даже не выходят, а кое-как притаскивают себя. Плюхаются на табуретки.
— Чего это Наська свою куклу разбросала? — недовольно бурчит папа.
Берет и откидывает игрушку к порогу комнатки, где девочка спит.
— Ну а что, — шепеляво говорит мама, — ты не помнишь?.. Сегодня же вроде уже какой-то другой год наступил…
— Да наступил вроде… — с некоторым сомнением соглашается папа. — А ты чего это, дура, вчера дверь-то на крючок не закрыла?! Так и спим — с дверями настежь. Приходите, люди добрые, берите, что хотите…
— А, — отмахивается мама, — чего ее закрывать… Чего у нас брать-то?
— Ну ты даешь! А вот это тебе нечего, да? — говорит папа, мутно глядя на бутылку. — Хорошо, что вчера не все выпить смогли. Давай… чокнемся. Теперь уж за новый, за наступивший... Пусть и он будет хорошим… Без войны…
— Конечно без войны, — соглашается мама, поднимая стакан. — Плохо, что закуси нет…
И тут к столу подходит заспанная, но счастливая Настенька и кладет одну шоколадную конфетку для мамы, а другую — для папы.
— Это еще что за чудеса? — удивляется мама. — Откуда это у тебя?
— Дед Мороз подарил, — смущенно, как секрет, шепчет Настенька.
Засмеявшись, она убегает в свою комнатку, быстро возвращается оттуда и кладет на стол большой апельсин.
— Вот это да! — восхищается папа.
Он берет этот оранжевый шар и начинает ногтями раздирать кожуру.
— Ой, — потеплев, произносит мама, — пахнет… прямо как в Новый год…
— А сейчас что?.. Ой, ну и дура! — смеется почти счастливый папа.
— Настенька, доченька моя дорогая, — растроганно говорит мама, — а тебе апельсин-то не жалко отдавать?
— Не жалко, — стеснительно отвечает девочка. — Мне Дед Мороз рассказал, откуда подарки у него берутся…
— Слышь, ты, — говорит мама папе, — это не ты ей случайно купил, а?
— Да ты что, совсем чокнулась, что ли? — удивляется папа. — На какие вши я ей куплю? Или ты ссуду мне дала?
— А у меня там еще есть, — счастливо сообщает Настенька, — целый кулечек…
— Да? Так ты, доченька, хоть расскажи, где взяла-то?
— Мама, ну я же говорю, что Дед Мороз принес…
— Ой, да какой там Дед Мороз! — уже сердится мама. — Как тебе не стыдно родителей обманывать… Что ты ерунду-то всякую несешь!
— Да ладно, — строго говорит папа, — не ори на ребенка! Я понял, кто этот Дед Мороз. Это Катька, наверное… Ну та старая карга, которая под нами живет. Мы еще весной утопили ее, когда ты, чума ходячая, кран не закрыла. Ты же вообще полодырая… Ты и вчера дверь-то оставила нараспашку, вот Катька и подкинула…
— Точно — это она! — догадывается и мама. — Вот дура так дура… Девчонке подкинула кулек конфеточек, а чего бы нам бутылку не подкинуть?.. Она вообще… как будто презирает нас…
— Ну да, — обиженно соглашается папа, — как будто мы нелюди какие… Надо все-таки как-нибудь напиться… да дверь ей изрубить.