С детства, наверное, под влиянием родителей, я не любил общаться с людьми около искусства, почти всегда они фальшивы, и их мнения часто формируются из сплетен и банальщины. Мне были неприятны многие жены и дети писателей, которые отличались чванливостью и заносчивостью. Родители обсуждали слова Нины Гусевой, что она не может видеть норковое манто на плечах соседки и подумывает об обмене жилья. Я старался не посещать утренники в старом здании ЦДЛ на Поварской (бывшая масонская ложа).
Но когда я узнал что одна из Никулок (так во дворе ласково называли близнецов Олю и Сашу, детей писателя Льва Никулина и актрисы Малого Театра Екатерины Рогожиной) написала книгу “Лаврушинский 17, Семейная хроника писательского дома” (Ольга Никулина, издательство “Новая элита”, Москва, 2013), то заказал эту книгу, поскольку прожил в том же подъезде того же дома в квартире № 21 более 55 лет. Известие о выходе в свет первой книги о Доме Писателей в Лаврушинском переулке всколыхнуло бурю чувств и воспоминаний, в основном, горестных, о которых не принято было говорить и которые надо было скрывать от соседей, знакомых и даже родственников. Поэтому я с опаской открыл эту книгу, боясь не увидеть в ней правды.
Однако по мере чтения, особенно повторного, я все более убеждался в честности автора и ее желании показать атмосферу вокруг и внутри этого сталинского подарка “инженерам человеческих душ”. Подкупает исключительная доброжелательность автора - ни о ком не сказано плохого слова. Автор стремилась показать страну, какой ее видели не только писатели, но даже домработницы (бежавшие из голодных деревень молодые колхозницы). Иногда - через колючие замечания ребят из ближайших старых домов, порой через бесконечные застолья с продуктами из лимитных магазинов. куда прикрепляли начальствующих писателей. Помню, как удивилась Рая Кирсанова, узнав, что у нас нет лимитных (фактически безлимитных) карточек (книжек).
Мой отец (Дмитрий Миронович Стонов) точно знал, что Дом полон стукачей, о чем он сказал студенту Вололе Магазинеру, познакомившись с ним в камере на Лубянке в 1949 году. Отец не рассчитывал выжить в советских тюрьмах и лагерях. Но Володе было всего лет 25, и он теоретически мог выжить. Отец проинструктировал его - как от метро найти Дом и войти в подъезд. “Только никого не спрашивайте - Дом полон стукачей” (Володя запомнил путь и посетил нас после освобождения летом 1953 года).
Значительно позже по Москве ходил стишок, приписываемый Льву Гумилеву : Чтобы нас охранять./ Надо многих нанять./ Это мало - чекистов,/ Карателей./ Стукачкй, палачей./ Надзирателей. Чтобы нас охранять,/ Надо многих нанять. / И прежде всего Писателей. Все еще звучит злободневно...
В порядке расширения темы стишков советской эпохи надо отметить что многие из них гуляли и по Лаврушинскому. Известный чтец Сергей Балашов, обитатель нашего Дома, считал что Екатерина Фурцева не приглашала его на правительственные концерты в Кремль за стишок в честь очередного присвоения званий народного артиста СССР. Этот стих посвящен известному вопросу - от кого пользы или вреда меньше - от министра- эрудита или министра-неуча. /От Чайки до Одесского Кичмана - дистанция большая /. Без обмана./ Примерно как от полюса до Турции или как от Луначарского до Фурцевой./ Конечно, эта тема интересовала и писателей в эпохи идеологов Щербакова-Маленкова-Жданова- Ильичева-Поликарпова-Верченко.

Автор подробно и часто с юмором описывает повседневную жизнь преуспевающего слоя советскаих писателей и их семей. Как маленькие новеллы звучат домашние застолья и посиделки, диспуты с портнихами, детские игры во дворе, ресторанные впечатления, Вместе с тем книга передает чувство страха, в котором постоянно жили писатели, их семьи, а часто и прислуга. Эти страницы написаны мастерски - рукою профессионального мемуариста (с большим интересом в той же книге я прочел повесть Никулиной “Калинка-Малинка” о работе экскурсоводов иностранных туристов в Москве. Эта сфера жизни тех лет мало известна современному читателю и даже предыдущему поколению. А ведь экскурсоводы тех лет ежевечерне писали отчеты “в органы” о настроениях и высказываниях туристов).
Родители знали, что писателей, композиторов, архитекторов, артистов и так далее поселяли по профессиональному признаку вместе, наверное, чтобы легче было бы следить. Но кто именно “стучал”, было секретом. Я несколько раз слышал, что со Львом Никулиным надо быть осторожным. И вот Ольга очень деликатно пишет о заданиях, которые во Франции выполнял ее отец по линии Иностранной Комиссии Союза Советских Писателей (ИК ССП) и даже идеологического отдела ЦК. Возникает вопрос - как научиться расшифровывать эту часто косвенную информацию. Не все же знают, даже теперь,.что ИК ССП - это подразделение КГБ, ведь речь шла о встречах с иностранными писателями и сопровождении их в поездках по СССР, в том числе об их присутствии на процессах 1936-1938 годов. Надо было “обработать” таких талантливых социал-либералов (мягко говоря) как Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс. И часто это удавалось, о чем свидетельствуют такие постыдные книги как "Москва 1937" Фейхтвангера и восторженный опус Анри Барбюса о Сталине.
... Семья тети Лены жила в квртире на первом этаже нашего подъезда. Сама тетя Лена работала лифтершей и уборщицей в нашем 2-ом подъезде, была понятой во время арестов и обысков. Тетя Лена рассказывала моей маме (Анне Зиновьевне) о слежке за писателями, особенно перед арестами. Из деликатности или от страха она не предупредила нашу семью о предстоящем аресте отца в марте 1949 года. Его вывели ночью, тетя Лена отпирала дверь в парадном, отец сказал “Прощайте, Лена”. - “Еще придешь, до свидания”.
Наша семья никогда не была богемной не только из-за вечного отсутствия денег. Этот нахально­самоуверенный тон и стиль, необходимость лгать во всем, низкая общая культура многих выдвиженцев отвращали нашу семью от общения с этим слоем общества. Поэтому, наверное, из-за страха и неприятия этих “ценностей” родители избегали посещений писательского клуба.
Теперь я хочу дополнить книгу и написать о жительнице дома - доносчице и об опыте раннего распознования таких людейй (так необходимым в России). Прошу прощения у читателей за нарушение законов жанра рецензии. Речь пойдет об Антонине Александровне Шаповаловой (1 подъезд, 2 этаж). Она была женой репрессированного очень популярного писателя Льва Овалова (автора детектива “Записки майора Пронина”), друга нашей семьи. Она сидела на Лубянке недели две летом 1942 года, но тщательно это скрывала. Да и обитателей Дома в этот период было мало - кто на фронте, а кто в эвакуации. Видимо, в это время и была завербована. Мой отец перед уходом на фронт устроил ее в Совинформбюро и привил азы журналистики. И вдруг она сообщает отцу, приехавшему летом 1944 года с фронта после сильной контузии, что работает теперь в воссозданном журнале Московской Патриархии (ЖМП). Она присутствовала на приемах у Патриарха, рассказывала о том, что была отозвана из отпуска для участия во встрече с о священнослужителями из Америки и Англии.
В это время - перед концом войны - стала вновь ужесточаться сталинская политика в отношении церкви, приезжающие в Москву священники жаловались Патриарху и просили защиты. Домой они, как правило, не возвращались... Позднее отец схватится за голову: “Как же я не догададся о новой роли Шаповаловой...”
...Сентябрь 1949 года, отец приговорен Особым Совещанием к 10 годам лагерей за "антисоветскую пропаганду и агитацию" (статья 58.10 УК РСФСР), мама и я получаем свидание с ним в Бутырской тюрьме перед этапом в Сибирь. Мы и отец разделены коридором - мы по одну сторону и за железными прутьями, отец по другую за проволочнной сеткой. Солдат стоит около нашей ячейки, вслушивается. Стоит жуткий шум, плачут женщины, хлопают железные двери. Должен впервые публично признаться - мне до сих пор страшно стыдно за мое поведение. Отец поднял обе ладони - и растопырил все пальцы. Так он показал нам свой срок. С этого момента я стал плакать и не мог остановиться все свидание. Я и сейчас - спустя 65 лет - плачу, когда вспоминаю зту сцену. Кстати сказать - родители никогда не обсуждали со мной этот факт.
Папа продолжал: "Не одалживайте деньги у Антонины Александровны". Мама удивилась и сказала, что деньги пока есть. Отец строго: “Я вижу что вы не понимаете меня, теперь хоть поняли?” Я маме сквозь слезы: “Я понял, потом тебе объясню”.
Кстати, писатель Константин Шильдкрет из 4-го подъезда (почему-то не упомянутый в книге Никулиной), который часто на улице разговаривал со мной, вычислил Шаповалову и сказал об этом мне, но я побоялся обсуждать с ним эту “новость”.
Лет 20 назад я знакомился на Лубянке с делом отца, что стало разрешаться только близким родственникам. И там обильно цитируется Шаповалова. Когда в 1954 году дело отца пересматривалось и его привезли из красноярского лагеря на Лубянку, все “информаторы” (официальный синоним слова стукач) отказались от прежних показаний, полученных под сильнейшим давлением. И только один человек их подтвердил - Шаповалова. Отец потребовал очной ставки. Но следователь сказал, что она сотрудник органов и в очных ставках не участвует.
Ольга Никулина старается уйти от упоминания осведомителей, обойдя даже всем известную сцену - Петр Павленко (жил в 3-м подъезде Дома) в шкафу в КГБ во время допроса Осипа Мандельштама.
К сожалению, в книге не упоминаются многие жившие в нашем Доме (арестованные в 37-м Ефим Пермитин и академик Иван Лупполл, крупный специалист по истории восстания декабристов Соломон Штрайх, купивший квартиру Всеволода Вишневского известный миллиардер Арманд Хаммер). Я пытался встретиться с ним и попросить его помощи в получении разрешения на выезд в США. К тому времени мы были в отказе 10 лет (по т.н. секретности). Но секретарь даже не взял заявления. Хаммер не хотел вмешиаваться в подобные дела.
Ничего нет в книге о погромном критике-палаче Владимире Владимировиче Ермилове (по прозвищу
Ермишка), его статьи-приговоры в газетах означали конец мечтам о последующих публикациях.
Много внимания справедливо уделено Лидии Руслановой, с которой Никулины дружили (мой отец встретился с ней на этапе в пересыльной тюрьме в Куйбышеве, и каждый скорее всего машинально произнес одну и ту же фразу: “ А вас-то за что?”). Дети нашего подъезда очень любили Лидию Андреевну - ее довоенный муж популярный конферансье Михаил Г аркави и сосед поэт Иосиф Уткин еще до войны дарили нам шоколад в обмен на тишину на лестничной клетке. Наш старый лифт очень плохо работал, если дверь слабо прихлопывали. Очень часто - ночью, когда Русланова возвращалась после концерта, она не находила внизу кабину лифта и кричала во всю мощь своего голоса : "Лена, ...твою мать, - давай лифт"! Сонная тетя Лена тащилась наверх...
Большую работу проделала Ольга Никулина, кратко рассказав о большинстве жителей Дома писателей и об их дворне, как сказали бы много лет тому назад. Оля показывает в этих рассказах подлинную способность мемуариста. Книгу "Лаврушинский 17" можно рассматривать как заготовку для научной монографии об обитателях Дома, об интригах власти и ее рупоров. Много места уделено ресторанной жизни - оказывается, у многих были деньги и время для этого. Независимые писатели страдали от безденежья и нежелания кривить душой. В этой связи несколько теплых слов псвящено талантливому и несчастному, опустившемуся Юрию Карловичу Олеше. Помню, я увидел его на улице около Дома после операции апендицита. “Понимаете, врач сказал, что видел мою печень, и если я буду продолжать..., то... (ясно)”. Очень колоритен и холоден барин Валентин Катаев...
Ольга избегает анализа творческого процесса, а ведь среди обитатепей Дома были такие таланты и литературные гиганты как Борис Пастернак, Михаил
Пришвин, Константин Паустовский, Илья Эренбург, Вениамин Каверин, Всеволод и Вячеслав Ивановы, Эммануил Казакевич, Маргарита Алигер, Павел Антокольский, расстрелянный в 1952 году классик еврейской литературы Давид Бергельсон и многие другие. Очень нежно описана Анна Ахматова, обычно останавливавшая ся у Ардовых. в доме в ближайшем квартале Ордынки. Эта благороднейшая семья еще анонимно каждый месяц посылала деньги вдове погибшего Евгения Петрова. Несколько теплых фраз посвящено Александру Вертинскому.
На Доме несколько лет назад появилась первая мемориальная доска, посвященная замечательному критику и театроведу, одному из главных “космополитов” Иосифу Юзовскому. Власти засуетилтсь и воздвигли доску со следующей надписью (цитирую по памяти):
ДОМ ПИСАТЕЛЕЙ, ЗДЕСЬ В РАЗНЫЕ ГОДЫ ЖИЛИ ВЫДАЮЩИЕСЯ ПИСАТЕЛИ,УЧЕНЫЕ И ДЕЯТЕЛИ КУЛЬТУРЫ. ПОСТРОЕН АРХИТЕКТОРОМ И.Н. НИКОЛАЕВЫМ В 1936 ГОДУ.
По-моему мнению, более бездушной и формальной мемориальной доски в Москве прссто нет. Наверное, авторы хотели обойти некоторые психологические трудности восприятия соседства имен. Например. Пастернака и Первенцева, или Вс.Иванова и Чивилихина, Паустовского и Бубеннова и т.д. Может быть, авторы доски не знали, упоминать ли кагебешников, занявших квартиры репрессированных Руслановой, Станде, Кина и других . Я думаю, что надо упомянуть в алфавитном порядке всех писателей и артистов, живших в Доме. Я написал в Управу этого района Москвы и предложил собрать деньги со всех наследников для Доски, но прошло больше года - ответа я не получил. Где же российская традиция хотя бы посмертного прославления писателей и поэтов?
Завершают книгу Ольги Никулиной две замечательныеп мемуарные повести о жизни на подмсковных дачах.
...Не прошло и недели, как я увидел изданную В ТОМ ЖЕ ИЗДАТЕЛЬСТВЕ В ТО ЖЕ ВРЕМЯ (почему-то нет полных выходных данных) книгу Андрея Тарасова "ЛАВРУШИНСКИЙ ВЕНОК В ЛИЦАХ И СТРАНИЦАХ" . Этот том ЗАМЕЧАТЕЛЬНО дополняет книгу Никулиной, автор поражает эрудицией и замечательным проникновением в литературную жизнь 20 века. Книгу А.Тарасова можно смело назвать ЭНЦИКЛОПЕДИЕЙ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Я думаю польстить автору, сказав, что эта книга напоминает глубокие исследования Бенедикта Сарнова о взаимоотношении власти и искусства. Автор резок и строг в описании трагедий большинства погромщиков и агрессивных конформистов - от Фадеева и Федина до Тарасенкова и Вирты. Мне кажется, что в противоположность книге Никулиной работа Тарасова более беспощадна в оценке поведения людей. Лишь немногие позволяли себе исповедывать правило, которому следовал мой отец - мне можно не дать писать, но нельзя заставить меня писать неправду. Даже в нашем Доме были такие писатели! Эти две книги - памятник им! И ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ !
Хочу также предложить потомкам писателей из Дома в Лаврушинском срчно написать, составить и издать сборник воспоминаний не только о предках, но и о себе.