На опушке леса звучала прекрасная музыка, в торжественном органном ритме которой можно было разобрать звуки и пронзительных скрипок, и величественных арф, и печальных флейт... Волшебная, необыкновенная музыка! Неудивительно, что несколько красивых пар, собравшихся здесь в этот воскресный день на пикничок, не сговариваясь, поднялись с травы и закружились в танце, позабыв о наполненных вином хрустальных бокалах.
Особенно выделялась одна пара. С какой трогательной нежностью они смотрят друг на друга! С каким изяществом двигаются! — читалось восхищение в глазах друзей, теплые улыбки которых солнечными зайчиками порхали вокруг.
Наклонив голову, Он прошептал ей на ухо:

—    Почему... «разбиться»? — подняла она на него огромные глаза, в которых мелькнул мимолетный испуг.
—    Не знаю... — улыбнулся он. — Просто хорошая рифма.
—    Это нехорошая рифма! — надула Она чувственные губки, по которым, правда, вскоре пробежала озорная улыбка. — Пойдем в лес? — вдруг предложила она своему партнеру по танцу.
—    В лес? — удивленно переспросил тот.
—    Ну, да, в лес. В самую-самую темную чащу!
—    Но зачем?
—    Говорят, — Она продолжила танец, приподнявшись на мысочки, как балерина, что позволило ее губам приблизиться к уху возлюбленного, — в лесу, — заговорила она заговорщицки, — где-то недалеко отсюда, есть одна удивительная солнечная поляна, где растет невероятно вкусная земляника.
—    Земляничная поляна?
—    Да. Но не просто земляничная. Земляника там на вкус — будто божественный нектар. А размеры каждой ягодки такие, что с одной можно приготовить небольшую баночку самого вкусного в мире варенья!
—    Как аппетитно ты говоришь! — улыбнулся Он.
—    Ну так пошли?
—    Да... Но как отнесутся к этому наши друзья? Нам ведь придется покинуть их. Еще подумают невесть что!
—    Они поймут...
—    Думаешь?
—    Уверена. Они ведь наши друзья.
—    Ну... — он крепче приобнял ее за талию, — тогда на раз-два-три, раз- два-три — вальсируем, незаметно двигаясь к лесу. Ну а потом — за кустик, за елочку, за березоньку, и будем таковы!
—    Это просто гениальный план! — отметила Она и наградила возлюбленного нежным поцелуем, бархатно скользнув губами по его щеке.
—    Раз-два-три... — начал Он.
—    Раз-два-три... — подхватила Она.
И вскоре они оказались в глубине леса. Музыка здесь звучала уже совершенно иная, но, тем не менее, она казалась по-своему красивой. Мелодичными волнами по высоким кронам прокатывался шелест листвы, а со всех сторон слышались голоса необыкновенного пернатого хора, каждый участник которого считал себя солистом и даже мысли не имел уступить партию кому-нибудь другому.
—    Как здесь хорошо! — с восхищением вздохнула Она, пьянея то ли от избытка кислорода, то ли от близости любимого, с которым ей наконец-то удалось оказаться наедине.
—    Да, здорово! — согласился Он, на секунду горячо сжав своей сильной рукой ее нежную ладошку. — Да только где же та твоя сказочная поляна? Что-то не вижу я ее. Совершенно не вижу. Дальше лес только гуще.
На пути их тем временам встали заросли кустарника.
—    Ну что? Возвращаемся или будем продираться? — осведомился Он с такой решимостью в голосе, что не приходилось сомневаться: отступать — не в его правилах!
—    Будем продираться! — с не меньшей уверенностью заявила Она. — Нас ждет наша земляничная поляна!
—    Береги глаза, — предупредил ее Он, после чего, прокладывая дорогу своей грудью, отважно ринулся вперед.
Колючки царапали им кожу, ветви больно били по щекам, но парочка упорно двигалась вперед, к своей заветной цели. Когда кустарник, наконец, закончился, нехотя выпустив их из своих цепких объятий, глазам влюбленных открылось удивительное зрелище: огромный луг, покрытый камнями. Тысячи, миллионы черных гладких камней! Все они были странной, на редкость правильной круглой формы, размером от юркого шарика для пинг-понга до солидного бильярдного шара.
—    Что это? — удивленно спросила Она.
—    Н-не знаю, — неуверенно проговорил Он, бросив настороженный взгляд на небо, неожиданно потемневшее. — С полной уверенностью могу сказать лишь одно: это — не земляничная поляна. Если, конечно, ты не имела в виду под словом «земляника» обыкновенные булыжники.
—    Нет, я говорила о самой настоящей землянике... Но все же, разве это обыкновенные булыжники? Смотри, какие они все странные...
—    Камни как камни, — пожал плечами Он.
—    Не скажи. Я где-то слышала, что камни — живые существа. А нам кажутся неодушевленными лишь по той причине, что живут они в другом измерении, где время движется совершенно иначе. Чтобы услышать их, нужно только поверить в это и представить, что ты тоже камень, а каждый твой
вздох длится не секунды, а сотни лет. Другими словами, необходимо попасть в резонанс с тем измерением, в котором живут камни, — пояснила она.
Он не поверил ей и махнул рукой, снисходительно улыбнувшись:
—    Ах, солнце мое, что за ерунду ты говоришь?
—    Не веришь? — Она рассмеялась. — Не веришь? А я тебе сейчас докажу!
—    И как же?
Она наклонилась и подняла один из камней.
—    Вот, сейчас я с ним буду говорить. Устрою ему интервью.
—    Милая, — смотрел Он на нее влюбленными глазами, — да перед твоей красотой ни один камень не устоит, дыханье твое вдохнет жизнь даже в то, в чем ее не может быть по определению... В этом я даже не сомневаюсь. Но вот заставить мыслить камень... Наличие головы, на которую этот твой камень, надо признать, весьма походит, вовсе не означает обязательного присутствия в ней мозгов.
—    Сейчас проверим, — Она поднесла камень к уху и сделала вид, что слушает его.
—    Ну? — проявил нетерпение ее спутник.
—    Тс-с, — произнесла Она, — кажется, я слышу — он что-то бормочет.
—    Ха! И что же, у него за голос? Тенор? Баритон?
—    Напрасно смеешься, — Она игриво нахмурила бровки. — Камень жалуется, что у него нет голоса.
—    Как же тогда ты его слышишь?
—    Он общается со мной телепатически. Мысленно. Мысли — это единственное, чего у него не смогли отобрать.
—    Кто не смог отобрать?
—    Не знаю. Сейчас попробую разузнать у него, — Она еще крепче прижала свое ушко к холодной поверхности камня и, послушав немного, сказала: — Камень желает, чтобы и ты внимал ему.
—    Я? — удивленно переспросил Он. — Но как? У меня не столь развиты навыки телепатии, как у тебя, да и, если честно, воображение мое, по сравнению с твоим, тоже не на высоте.
Но Она настаивала, протягивая ему камень:
—    Ты только попробуй!
Деваться ему было некуда, и он не менее десяти секунд честно грел своим ухом холодный булыжник. Но больше выдержать не смог.
—    Я ничего не слышу, дорогая! Лучше пойдем отсюда. Смотри, что-то небо хмурится...
—    Тсс! — ответила Она. — Ты еще не настроился на его волну. Давай попробуем вместе, как в танце, на раз-два-три. На раз — глубокий вдох, на два — выдох, на три — снова вдох. И при этом старайся мысленно слиться с этим камнем...
Они одновременно прижались головами к камню и закрыли глаза.
—    И, раз, — тихо произнесла Она, делая вдох.
—    И, два, — на выдохе, отозвался Он.
—    И, три...
Он, кажется, начал понимать, для чего Она затеяла эту странную игру. Цель ее — просто разнообразить их близость, тонкую, неосязаемую близость, когда в твоей голове вдруг появляются мысли любимой, а в ее милую головку плавно перетекают твои мысли. Сердца стучат в унисон, дыханье попадает в такт... О, это величайшее, безмерное наслаждение! А Она — фантазерка — решила этому высочайшему процессу духовной близости добавить остроты посредством использования дополнительного предмета, игрушки... Холодный, мертвый камень. Ах, как это необычно и ново!
—    И, раз...
—    И, два...
—    И, три...
Неожиданно в уши обоих ворвался тяжелый, протяжный звук, будто стон, вырвавшийся из груди больного.
—    Почему ты так вздохнул? — озабоченно прошептала она, не открывая глаз, но все еще не отрывая уха от камня.
—    Это не я, — ответил Он.
—    Как не ты? А тогда кто?
И оба тут же услышали несколько жутковатый, скрипучий голос:
—    Яаа.
Они одновременно отстранились от камня и со страхом и изумлением уставились на него, держа на вытянутых руках.
—    Готов поклясться, дорогая, это произнес твой камень... — попытался пошутить Он. Но шутка не удалась, голос его сорвался.
Она же вообще была не в силах что-либо произнести. Между тем, чей-то чужой, неприятный голос, скрежеща, вползал в головы их обоих:
—    Яаа. Это вздохнул яаа... Не бойтесь! Не бойтесь! — набирал обороты скрип таинственного голоса. — И не выбрасывайте меня, умоляю, не отпускайте... Дайте, дайте сказать мне хотя бы пару слов! Тысячелетие безмолвного сна, и вот — такой сюрприз! Два любящих друг друга живых сердца, сами того не подозревая, подарили и мне импульс жизни. Спасибо, спасибо вам... О, как я долго молчал! Это невыносимо... Это самое страшное из всех кар — молчать!
—    Простите, вы... живой? — набралась смелости задать мысленный вопрос камню Она.
Камень ответил уклончиво:
—    Не знаю, как доступнее объяснить... Мое недавнее состояние, наверное, было бы наиболее правильным определить как анабиоз. Да, совершенно верно. До сего благостного момента я пребывал в самом настоящем анабиозе. Как и весь мой народ, собственно...
Камень вдруг замолчал, словно погрузившись в тяжелые воспоминания.
—    Вы прилетели из космоса? — осмелился задать вопрос необыкновенному камню Он, ибо ему доводилось слышать истории о посланцах иных миров, многие века назад якобы посетивших планету; а еще — камень этот весьма походил на самый обыкновенный метеорит.
—    О, нет, — наконец подал голос камень, — мы, увы, не дети звезд. Природа наша совершенно земная. Когда-то я, как и каждый из собратьев моих, имели руки, ноги, головы... Только вот как звали нас, того не помню. Как-то это успели выбить из нас перед погружением в анабиоз. Что-то на букву «л», кажется. Или «ч»...
—    И что же с вами произошло? — задала мысленный вопрос камню Она. — Вас заколдовал злой колдун?
—    Что-то типа того, — на той же мысленной волне ответил ей камень. — Хотя, если брать по большому счету, во всем виноваты мы сами. Жили одним днем, ни о своем будущем, ни о будущем потомков своих не думая. Тысячи лет орали: «Хлеба и зрелищ!» «Вся наша жизнь — игра!»... Идиоты! — камень с грустью вздохнул. — Так вот, на чем я остановился?
—    Вы сказали «идиоты», — вежливо напомнил ему Он.
—    Ах, да, — спохватился камень, — ну не идиоты ли? Поиграли в вече и форумы да и не придали значения, что каждый акт подобных игр заканчивается появлением на теле народа нашего некоего отвратительного прыща, что сразу же начинает тужиться подчинить своей власти остальных и повелевать ими...
Ну, порода такая у них была, гнойная. И вот каждый такой прыщ брался народишко наш тасовать да причесывать на свое самоличное прыщавое усмотрение.
Перво-наперво, разумеется, всех, как стадо, принялись сгонять в некие точки, концентрировать в определенных местах. Акрополи, резервации, гетто, зоны, концентрационные лагеря да и обычные города... Ну, это где дома в сто этажей и друг друга никто не знает. Каждый дом — барак, поставленный на попа. Каждая квартира — ячейка тараканья, куда всем предписали забиться по самое не балуйся и выставили на счетчики.
А чтобы не вякал народишко, сперва глушили его барабанами, потом громкой маршевой музычкой площади полнили, ну а опосля уже наушниками уши заткнули. Ведь оно как: коли собственного голоса не слышишь, так и говорить охота быстро отпадет. В общем, забыли мы, что такое голос, а чуть позже, за ненадобностью, так и вообще языки всем подрезали: кому под принуждением, кому добровольно, ну а иные и не заметили того даже...
Потом дело до глаз дошло. Их принялись замыливать нам голубым стеклом, серая муть за которым казалась всем расчудесным сияньем. Тем же, кто ужасался всему этому и очередного прыща с его идиотской инициативой выдавить руками хотел, руки-то эти и пообрубали. Тем, кто сбежать хотел, ноги усекли. Некоторым, правда, у кого мечта хоть какая-нибудь завалящая была, удалось улететь в дальние края. Но мало, чрезвычайно мало оказалось их, мечтою окрыленных. И что сталось потом с ними, того я не ведаю. Всех же оставшихся посчитали, каждому по несколько номеров присвоили — пинь, инь и мобилинь — да и форматнули, гады, до сегодняшнего нашего наибезопаснейшего для прыщей состояния: не живые — не мертвые; не слепые — не зрячие; не остроуглые, треугольные, там, али квадратные — а кругленькие-кругленькие, единообразные и безопасные...
Цивилизация наша достигла вроде бы абсолютного совершенства: все в едином месте, одинаковые, безмолвные. Единственное, размеры у нас разные были, по прошлым заслугам: кто сколько у других массы украсть успел, то за ним законодательно и официально вполне и закрепили. В остальном же — всеобщее равенство!
И сочли тогда прыщи наши, что за достижение сего чуда достойны они вознесения к самим светочам космическим, и принялись строить из нас, безмолвных, пирамиду высоченную, в облака устремленную, дабы на макушке ее опочивальню себе устроить. И слова молвить им поперек и мысли не имел никто, ведь всем внушено было, что — вот оно, наше объединяющее будущее: Великая ПИРАМИДА! Один за всех — все за одного! — под чутким присмотром
великих прыщей и их недремлющего Ока. Но вдруг ужасная беда, друзья мои, приключилась... — камень горестно вздохнул. — Настал судный день, Апокалипсис. Всем хороша пирамида вышла, да вот только по форме каждый ее кирпичик оказался круглым, ни с кем рядом существующим ни малейшей сцепки не имеющим. Цепляться-то шарику просто нечем! Но это мало кого волновало. Грозовые тучи и фантастические замки облаков рассеяли в однородно серую пелену, радугу закрасили, все вольные ветра в заточение под землю упекли, а землетрясения просто запретили особым Указом. Штиль да благодать вроде бы у нас воцарились! Но как-то, по слухам, в нашу Зону незаконно пролетело некое странное крылатое созданье — маленькое на фоне пирамиды, но нелогично красивое. И откуда только оно взялось?! Хотя вроде бы чего оно бояться-то — такую кроху? И не таких прихлопывали! Да только едва лишь цветочный аромат с прекрасных крыл созданья этого ветерком легким на Великую Пирамиду нашу повеял, как и случилось то, что случилось... Рухнула пирамида от ветерка того, обратившись в груду никчемных камней, таких вот бедолаг, как я...
Здесь камень замолчал.
—    Какая печальная история! — заметила Она.
А Он осведомился у камня:
—    Но почему тогда вы не желаете вновь возвести ту странную пирамиду?
—    Как-ак? — простонал камень. — Ведь теперь мы — просто камни... Вот лежим тут, ждем, когда новый Прыщ средь нас созреет, вот тогда, может, еще и выйдет что. А пока только и остается нам — анабиоз...
Тем временем почти уже затянувшееся серым небо наконец-то сумели прорезать солнечные лучи. Едва один из них скользнул по камню, как тот умолк — и, судя по всему, уже навсегда. А может, и не говорил он ничего вовсе. И в самом деле, разве камни умеют говорить? Может, просто Она, начитавшись древних сказок, выдумала это странное интервью, а Он, из любви к ней, умело подыграл. Но отбросили они потом этот камень от себя одновременно и с каким-то особым чувством брезгливого страха — далеко-далеко, к собратьям, приобщив того к их всеобщему анабиозу.
Ну а сами Он и Она, расправив доселе аккуратно сложенные за спинами, узорчатые, голубовато-розовые крылья, вспорхнули с каменного луга двумя гигантскими, ослепительно красивыми людьми-бабочками и, взмыв над лесом, воспарили над его кронами в поисках своей земляничной поляны...
Летать рожденный ползти не может!