Парень высказался открыто
На исходе второго дня:
Сколько было Им перебито —
Ни покрышки Ему, ни дна...

Класс взорвался, а после — стало,
Стало видно, когда затих,
Что учительница — рыдала,
Горло пальцами перехватив.

Так по-бабьи, без всякой позы,
Перед мальчиками — врасплох.
Безголосые эти слезы
Им вколачивало под вздох,

Перехватывало дыхание...
Что он делает — этот псих?! —
Невозможное своё знание
Перекладывает на них,

На их плечи, ещё некрепкие,
Плечи мальчиков — не мужЕй.
В классе школы-десятилетки
Их швырнуло на вираже.

Им решать ещё предстояло,
Но сегодня, в конце концов,
Перед ними её стояло
Перевёрнутое лицо...

Класс молчал — и смотрел тоскливо
Каждый прямо перед собой...
Их учительница уходила,
Мелко вздрагивая спиной.

А потом, когда распустили
Нас — до времени — по домам,
Одноклассники его били
По мошонке и по зубам.

Чтобы не наводил осУда,
Чтобы помнил, кто он и где,
Чтоб не радовался, иуда,
Всенародной нашей беде...

Люди плыли, плыли, плыли
По бульварам и площадям,
Были зной и пыль — и стыли
В этой очереди по ночам.

Её гнали и закольцовывали,
Возвращали её назад.
Сколько раз по Кольцу Садовому
Мы прошли по четыре в ряд.

Люди плыли и плыли, и плыли...
По инерции — головных
У летучих кордонов давили
Напиравшие сзади ряды.

Люди шли — их святое право
Было в том, чтобы так идти:
Опрокидывая заставы,
Возникавшие на пути,

Пробивая себе дорогу,
Убивая — не по вражде...
Люди шли — поклониться Богу
На последнем Его рубеже.

Так к истокам идёт белуга
Нереститься, сбиваясь в кровь.
Люди — лавой, давя друг друга,
Шли, чтоб выразить скорбь и любовь.

Шли вторые и третьи сутки —
Это как кому повезёт —
Сапоги и ботинки, и куртки,
Бумазея и шевиот.

Вот и стал Он — общедоступным —
Бог — наш Дух, и Бог — наш Отец...
Люди шли, разбивая стУпни,
И входили к Нему, наконец.

И тогда, в белоствольном Зале,
Среди крепа и мраморных стен,
Эти люди — навзрыд рыдали,
И над ними рыдал Шопен.

Чьё сознанье тогда примирилось? —
Эта смерть нас застала врасплох.
В мире что-то переменилось, —
В мире умер последний Бог...

Пели в детских садах и в школах,
Пели дома и пели в залах,
Пели хором и пели — соло
Сколько помню себя — осанну.

Человеку на всех портретах,
Человеку на мавзолее
Были здравиц полны газеты
Ежедневные и в юбилеи.

Мы привыкли к Его величью,
Мы познали Его значенье
С первой строчки, прочитанной лично,
В самом первом стихотворенье.

Чтоб увидеть Его явление
И другим рассказать взахлёб,
Мы ходили на поклонение
С демонстрацией — дважды в год.

И с портретами над колоннами,
На которых Он — как живой,
Шли по площади, как паломники,
Под простёртой Его рукой.

Как мы верили, ах, — как верили,
И как пели в нас соловьи,
Что живём в самом лучшем времени,
В самой лучшей стране земли,

Что не зря мы растём под стягами,
На которых отцова кровь,
Что когда-то своими ранами
Мы докажем к Нему — любовь.

И гордились мы вслух и мысленно,
Что венчАнны одним венцом...
И сияла над нами — Истина
Рябоватым Его лицом.

Сняли с образа — пелену,
Низковатый лоб обнажили,
В первый раз на Бога — вину
С кафедральных трибун — возложили.

Разметали легенд окоём,
Натоптали в душе — сапогами,
Обезбожили наш пантеон,
Без того не богатый Богами.

И шитьё золотое погон
С плеч спороли — и снята присяга,
И языческий принял огонь
Тело Богово — из саркофага.

Разорвали окружье венца,
Набросали на урну каменья,
Отлучили от Бога-Отца
И от веры моё поколенье.

Не скрывая тяжёлой тоски,
Вы портреты Его поснимали,
С разлинованной классной доски
Все заветы о Нём — посмывали.

Но когда объяснения нам,
Глядя в сторону, вы бормотали,
Мы не верили стёртым словам —
Мы мальчишку того вспоминали:

Как он шёл и не прятал лицА,
Как он нёс неширокие плечи,
Как мы били его — подлеца
За его невозможные речи,

Не догадываясь, что поздней
Станут символом в нашем сознанье
Грубо выщербленный мавзолей
И безгласого Гимна звучанье...

Мы — современники, но — младшие:
Не состояли, не участвовали...
Мы просто выросли — не выжили,
И сами никого не выжили,
Лишь кое-что об этом слышали,
Но руки наши — чистым-чистые.

Смешны анкеты наши куцые —
Мы не успели в Революцию,
К Магнитогорску — опоздали,
И ряжи в Беломорканале
Не мы, ПО СЧАСТЬЮ, забивали —
Но мы-то этого не знали...

И души наши — незапятнанны:
Росли — мечтали стать солдатами,
Так, чтобы с ранами, с медалями —
Вперед! За Родину! За Сталина! —
Да не успели — опоздали,
За нас другие воевали.

Не так счастлИво воевали,
Не всё — вперёд — и отступали,
И в окруженья попадали,
И смертный плен перемогали,
И не спасали их медали,
Когда свои освобождали —
Но мы и этого не знали...

И были мы предельно искренни,
И верили светлО и Истово,
И шли — все как один — с горнистами
У Мавзолея на виду,
К Нему — восторженными лицами,
Не чуя под собой беду.

Чужды сомненьям и наветам,
Мы узнавали по газетам,
Что есть ещё враги Заветам,
Но что они — обречены.
И будут навсегда повержены,
Разгромлены и обезврежены,
А их дела — отомщены.

И мы едва умели вынести,
Что, может, не успеем вырасти,
Чтобы самим под корень вывести
Врагов Народа и Страны,
Пока они ещё — допОдлинны,
И есть на свете место подвигу,
Который мы свершить должны.

Да, мы росли, на всё готовые,
Надёжные, правофланговые —
Таких сегодня не найти.
Не за серебреники жалкие —
Мы были на корысть не падкие —
А за Идею, черт возьми.

И только проявиться в деле
Мы не сумели — не успели:
Нас вытрясли из колыбели
Стереотипа детских схем.
И мы внезапно осознали,
Как счастливы, что опоздали
И не ответственны ничем...

...Мы — современники, но — младшие.
Не состояли, не участвовали...

Нас время взЯло в оборот
И не спросило аттестата,
И вдруг — нельзя взглянуть вперёд,
Не оглянувшись виновато,

Не дав себе того труда:
Уже не детскими очами
Смотреть — и с розовыми снами
Проститься разом — навсегда...

Нельзя не дать себе труда,
Когда всеобщего Кумира
Ниспровергают — и когда
Колеблется система мира,

Так стройно созданная Им
И так усвоенная нами,
Которой мыслями, сердцами
И жизнью мы принадлежим.

Ещё теперь принадлежим.
И не своими ли руками
Мы создавали вместе с Ним
Всё, что хотим разрушить сами?

Кумир! — не мы ль тебе кадим,
И, сбрасывая с пьедестала,
Какое древнее начало
В себе самих не пощадим!

Но сбрасываем с пьедестала.
И слушаем, едва дыша,
Как в нас ворочается ржаво
И пробуждается душа.

На поворотах всех времён
Скрипят истории колёса...
Но в сладострастие вопроса
Наш мозг отныне погружён.

О, сладострастие вопросов,
Разгул суждений, шквал имён.
Под взгляды, брошенные косо,
Встаём — ив полный рост идём.

Вперёд! — того не ждёт расплата,
Кто прах Кумира отряхнёт...
Но тем не так легко — вперёд,
Кто, может, в прошлом виноваты.

Но нам не так легко — вперёд.
Нас не минует час расплаты,
И многим вспомнится тот год,
Как год свободы и — утраты.

Нас время взЯло в оборот —
Мы были слепы, как котята —
И, не спросивши аттестата,
Швырнуло нас в водоворот.

Поклонитеся в толстые ноженьки —
Он на смену Тирану пришёл —
И не станет Героем и Боженькой,
Потому что, по счастью, смешон.

Он не станет Провидцем и Гением,
И его в заключительный путь
Не пойдут проводить с поклонением —
Но придут на надгробье взглянуть.

Голова незлобиво, и весело,
И лукаво, как будто, — глядит...
Сколько было им накуролесено! —
А теперь, словно плаха, гранит.

Как с мужицкой ухваткою дерзкою
Брать судьбу он за глотку привык!
Потаённой улыбкою детскою
Освещён его бронзовый лик.

Словно плаха, гранит грубо скошенный —
Месть и вещная память резца.
И не зря голова припорошена
Прахом злата былого венца...

Никогда из упряжки не выделен —
Он кормился с Хозяйской руки.
И, быть может, спасался от гибели,
Обрывая с себя постромкИ.

Но он выпростал душу из упряжи,
По-мужицки рванул — в поворот.
И страна очищается ужасом
Над зиянием наших высот.

Всё, что было судьбою назначено,
В этот миг он уже совершил.
И не жаль, что Фемида незрячая
Допустила его до вершин.

Повенчали на царство сограждане,
Расстелили ковры вдоль трибун,
И теперь он любого и каждого
Поучал и по-своему гнул.

Ах, как вольно ему без Хозяина!
Обещай и решай — не хочу.
И любые доступны желания,
И мечты, да и блажь — по плечу.

Все дороги — его, все декОрумы.
За зубчАтой стеной не скучал —
Колесил. Куролесил на форумах,
По столам башмаками стучал.

И острил, и сорил небылицами,
Озорною улыбкой пленял,
И лукавил, потея под блицами
Кинохроник и телепрограмм...

Опочили за давностью козыри
В ворохах обещаний и слов.
Обветшавшие хлёсткие лозунги
Невесомы на чаше весов,

Невесомы посулы, а также
Невесома божба удальца —
И смеются весёлые граждане,
И не прячут с опаской лицА.

Вот и всё — не скрывайте, не прячьте,
Не страшитесь досужих людей,
И за это — идите и плачьте,
И ведите к надгробью детей.

Преклоните колени — а сможете,
Помолитесь с открытой душой,
Что не стал он Героем и Боженькой
И бывал откровенно смешной...

Постреляли собак.
Распустили конвой.
Сдали длинные списки в архивы.
Тот, кто дожил, — тот может вернуться домой,
А не дожил — так это не диво.

Тот, кто дожил, — он должен, конечно, забыть;
Никому ни словечка, ни звука.
Что бы ни было там — как могло это быть? —
Это страшные сказки для внуков.

Ваша личная сказка — с счастливым концом,
Это так и положено в сказках.
Ну, а тем, кто там лёг в нашу землю лицом —
Им уже не поможет огласка.

Так зачем бередить и тревожить наш сон,
Поминая публично и всуе,
Имена, звук которых вполне невесом,
Может быть, через год уже будет.

Вам-то выпала карта — под старость пожить
В своём доме — в тепле и покое...
Что ж так часто во сне вы хотите вскочить
И выпрастываете ладони?!

Тех собак уже нет, что кидались на вас,
Если спрятаны руки в бушлаты.
И, азартно собакам кричавшие — фас,
Разбрелись по России солдаты.

Но они, как и вы, не забудут тех лет.
И чем далее — тем сладострастней
Всё им снятся шеренги, шеренги — след в след —
Подчинённые снова их власти.

Так к чему этот старый бессмысленный спор —
Говорите, кричите, пишите!
И пока мы способны забыть наш позор,
Нашу сонную совесть будите...

Нас не касается,
Нас не касается
И — не коснётся...
Где ты, красавица,
Где та красавица,
Что — у колодца...

Где те колодцы
С чистой водицей,
Чтобы напиться...
Где иноходцы,
Летящие птицей,
Всадников лица?!

Мы пережили,
Мы всё пережили,
Мы всех пережили:
Девушек с косами,
Мальчиков взрослых —
Наши дружины...

Где те вершины,
Куда мы годами
Спешили домчаться, —
Где те мужчины,
Которые нами
Поныне гордятся?!

Всё сметено,
Всё разбито,
Развеяно пылью —
Девушки с косами,
Мальчики взрослые
В глине могильной...

Мы обесточены,
Мы на обочине,
Нас — не осталось ...
Жизнь, между прочим,
Наполнена прочими,
Как оказалось...

Нас не касается,
Нас не касается, —
Вы постарались...
Нет, мы не каемся,
Нет, мы не каемся,
Мы — попытались...

Не помазанного миром
И елеем —
Мы всем миром
Его холим и лелеем.
Понимаем, что он нынче
Означает,
Провожаем его зычно
И встречаем.
Мы лобзаем его в щёчки
И — где надо,
И ведем под локоточки,
Чтоб не падал.
Он — реликвия
Традиций поколения,
Он реликтово
Рядится в тогу гения.

Вот он самый мудрый вождь —
Законодатель;
Вот он учит молодежь —
Он наш писатель;
Вот он в маршалы одетый —
Наше знамя...
Разве только в Академию
Не звали.

Улыбаемся газете
И экрану:
Вот он снова — на портрете,
Вставлен в раму.
И в сверкающем плакате
Он размножен,
И в линялом транспаранте
Придорожном,
В целлулоиде, в бумаге
И в картоне,
В рост и в пояс,
И в любом ином фасоне...

Мы с улыбкой восхищенья
Отмечаем
На портретах ухищрения
С плечами:

С каждым годом он анфас
Все шире, шире.
Он у нас Герой — не раз,
А все четыре.

Но не вечно —
Не пойдём мы на попятный —
И, конечно,
Он Героем будет в пятый...

А ведь это не смешно,
Скорей — печально.
Есть здесь некое зерно,
И даже — тайна.
Все властители у нас, —
Попеременно
Каждый — в свой урочный час —
Впадали в скверну:
Тот — бичом, а тот — посмешищем
Народа...
В чём-то тщетно
Убеждает нас природа.

Что-то, видимо, не так
В Королевстве...
Стоп! —
За это четвертак
Давали в детстве.

Впрочем — ежели удастся
Сделать выбор —
Лучше тот, над кем смеяться
Вы могли бы.

Так что — лезьте,
Раздвигайте ему лацканы,
Понавесьте
Все, что есть на свете, цацки.

Пусть сияет в зеркалах
И счастлив будет —
Лишь бы в наших лагерях
Не гнили люди.

Только — чу... —
Мне голос внутренний подсказывает,
Что одно другого
Вовсе не доказывает...

Ваш мальчик вышел со двора
Без страха и сомненья.
Вы вслед кричали: «Не игра!»
Но он ответил; «Не игра...» —
Иное поколенье.

Он успокоил на ходу:
«Нас много, даже — слишком...»
А в шестьдесят восьмом году,
А в шестьдесят восьмом году
Лишь семеро их вышло...

Ваш мальчик — он давно не Ваш.
Ну, что ему — мужчине!
Он в жизни свой имеет стаж.
Ему Ваш опыт — «плешь» и «блажь»,
И страха нет в помине.

Ему принадлежит Земля —
Куда ясней и проще!
Но есть у мальчиков — своя,
Она у каждого — своя,
Единственная площадь!..

Ваш мальчик вышел со двора —
Исчез в толпе прохожих.
Он не вернётся до утра,
Он не вернётся до утра
И не вернётся позже...

Весь шар земной мечтал он всласть
Своей стопой промерить.
А лёг — в Одну Шестую Часть,
Он лёг в Одну Шестую Часть —
Хотел себя проверить.

Ваш мальчик вышел со двора...
Был шаг его осмыслен.
Он точно знал — теперь пора.
И продержаться до утра...
В Москве, В Литве, В Тбилиси...

Весь шар земной мечтал он всласть
Своей стопой промерить.
И лёг — в Одну Шестую Часть,
(ещё — в Одну Шестую Часть) —
Чтоб нам в себя поверить...

Мальчишку вспомните опасливо
И тех друзей его — ребят...
Портреты снятые — в запасниках,
Я знаю — до сих пор стоят.

К стене лицом они до времени,
И выжидают только час,
Когда взрастёт довольно семени,
Так щедро сеянного в нас.

На тех портретах Он не хмурится,
Но улыбается в усы:
Ему готовят путь на улицы,
Поскольку улицы — пусты.

И ничего не станет странного,
Когда — привычен нам и прост —
Он в главных залах встанет заново
В полувоенном — в полный рост.

В Нём символ власти, взятой прочно,
Побед блистательных — не счесть.
И по всему выходит — в прошлом
Свои резоны точно, есть.

Их объяснят подробно вестники,
И что-то затаят в душе-
Того мальчишку били сверстники,
Но после — били их уже.

Сорокалетние мужчины
Всё меж собой не разберут,
Все разно судят, в чём причины,
Зачем их опыт был так крут.

И был ли нужен этот опыт —
Чтоб по мальчишеским плечам
Вот так: то выносили оптом,
То вновь вносили — по частям.

Чтоб нынешним двадцатилетним
И вовсе стало — не понять:
Почто в парадных залах — этим,
А тем — в запасниках стоять.

Цвета размешаны — и меркнут:
Что было чёрно, то —? серо.
И каждый ищет — кинуть в мерку
Рациональное зерно.

И только ходит неприкаянно —
Кто всё страшится: позабыть
И осознать себя за Каина,
Готовым Авеля убить...

Нас швырнуло в жизнь без бонуса —
В сердцевину войн и бед.
Мы влетели в ленту Мёбиуса
И не поняли примет.

Жизнь прямой казалась лентою,
Не имеющей конца.
Мы не пользовались рентою,
И не прятали лица.

Нам ли петь с чужого голоса! —
Наша песня — в первый раз...
Кто бы знал, что лента Мёбиуса
Выворачивает нас,

Кто бы жизнь исчислил смолоду?!
Ты нас, Господи, — прости!..
Мы вставали с ног на голову
И обратно в том пути...

И теперь — хватило б совести
Крикнуть с кончика пера,
Что влетели мы на скорости
В то, что прожили вчера,

Что оттуда тянет стужею,
И давно отживший мир
Нам затягивает души
В грубо штопаный мундир.

И мундиры, точно, — «сталинки» —
Закольцовано кольцо...
И Хозяин — тоже маленький,
Только голый на лицо...

Голове ль моей-головушке
Боли той — не занимать,
А беду — её на перышке
Стальном — не удержать.

А беда — она накатится
С пера — на белый лист,
Слово — в исповедь огранится
Само — не торопись.

Осознай его источники,
Отстранясь, — издалека,
Обкатай его — на кончике
Родного языка.

Оброни на потаённое —
На донышко души,
Схорони незамутнённое,
Позабудь, не вороши.

Белый лист оставь нетронутым
На поверхности стола,
Не смотри совсем в ту сторону,
С головой уйди в дела,

Выполняй особо тщательно
Обязательный урок
Ежедневно — и старательно
Отдаляй еще свой срок.

И походкою торопкою —
Как по лезвию ножа —
Обходи тот стол сторонкою,
Про себя — не ворожа...

То единственно-мгновенное —
Оно не подведёт:
Слово искреннее, верное,
Комом к горлу подойдет...

Слово истинное — вызрело,
Пришёл последний срок:
Белый лист покроет изморозь —
Торопливый выбег строк.

И беда моей головушке,
Да не время — горевать.
А судьбу — её на перышке
Стальном — не удержать...