Отрезав дням былым ржаного каравая,
Я ел и крошки собирал сперва
И сыпал из горсти, помалу отдавая
Столу, как пашне, где суглинок и трава.
Так летний край недостижимый мне явился,
В крови моей воспоминанием забился.

Я грезил, слыша теплый дождик над стернею всхожей,
Под тонким дерном прела гниль, замытая водой,
Затем в высокой ржи мужчина с женщиной возлег на ложе,
И жарким ветром золотило колос молодой,
Я видел также, как свежо алели нивы,
Им гибель взмахами несли жнецы трудолюбивы.

Се достояние, что мне
                        как невозделанный надел принадлежит,
Отцом отцов посеяно в начале дней,
Но мне уже неведом ход светил,
                        чей отблеск пагубен для жит,
Забыты знаки в небе, на поверхности камней,
Места, где мертвые лежат в покое,
Где их баюкает подземное теченье колдовское.

Так дважды напитал меня сей плод,
                        не мной взращен, и за столом
Жнецы умершие расселись, хлеб глазами пожирая,
А я давно забыл спасительный псалом,
Что мать читала, хлеб от порчи защищая —
Ведь надо быть настороже, коль наши стены почему-то
Богам благословенным больше не дают приюта.

Косец тяжел,
молчит межа сырая.
Косой прошел,
посевы пожирая.

Я — стебелек
и тоже скоро сгину.
Нам смерти срок
во зрелую годину.

Посев помят,
запутаны колосья.
Коса подряд
крушит чересполосье.

Вблизи простор
уже дрожит жестоко.
То жатвы сбор —
плодов весны далекой.

Стволы двумя руками в мир вросли:
одной раскрытой жадно ловят свет,
другую запустив во мрак земли.

И, в вечном равновесии воздет,
столетия шумит суровый ствол,
исполнив роста радостный обет.

И сколь он сверху беззащитно гол,
столь мощно укреплен корнями он,
готов принять закон и произвол.

О ствол, ты — дивный мост, что наведен
из мрака в свет, в сияющий закат,
с тобою рядом я заворожен:

Чем был бы я, лишенный всех услад,
когда бы я был предан колдовству,
скорбями заключенный в тесный ад?

Я: жалкий мост от зверя к божеству!

От мертвых происходим мы,
Не продлевая рода.
В пустое небо лезем мы,
Но в смерти нет исхода.

Текучесть вяжущих времен,
Нестойкая природа:
Покинем тело, как загон,
Но нет ни в чем исхода.

Мы, чья стопа едва жива,
Наш путь окончим рано,
Разбиты волей божества:
Как вещи, безымянно.

Изъят из мрака чрева,
Как семя покидает плод,
Явился он у смерти на краю —
И боги взор с посева
Не сводят с облачных высот,
Клубами мчась к небытию.

Над ним по небосводу
Текут кометы древними путями,
Глаза его слепы и серы испокон,
И только год от году
Ясней небесными гостями
Давно начертанный закон.

Пусть расцветает лето,
Зеленый тянется листок,
И в бороздах изнемогают семена,
Но даже песня цвета,
Земли рождающий исток,
Ему не внятна, не нужна.

Ведь каждой жизни новой
Дано начало брать из гибели чужой —
Из остывающих ладоней матерей,
Из черноты дерновой
Подняться телом над межой,
Достигнув участи своей.

Белые волы пахали поле,
Сеятель за ними шел и пел:
Нива словно радовалась воле,
Всходу и закату звездных тел.

Позже Дева вырывала колос.
Белым зубом раскусив зерно,
Диким маком украшала волос,
Проредив несжатое пшено.

Пахла терпко, как поля в округе,
Словно колос налитой, бела…
Ах, пришли по осени недуги
В чрево, в коем благодать жила.

Плод ее затем сокрыли ясли,
Первый день посева стал далек.
Зимние созвездия погасли,
Только плод сиял, как огонек.