Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Перекличка поэтов


Анатолий ГОЛОВКОВ
Поэт, прозаик, журналист, кинодраматург. Вырос в Риге, закончил МГУ им. М. В. Ломоносова и до 1992 г. работал в центральной прессе, печатался во многих странах мира. Самые известные публикации — в журнале «Огонек» времен редактора В. Коротича. Лауреат премии Союза журналистов СССР за очерки из «горячих точек» (1990) и Союза журналистов России в номинации «Честь, достоинство, профессионализм» (2005). Автор нескольких романов, книги рассказов и детской сказки «Где растут макароны», по которой на НТВ был поставлен сериал «Котовасия». Известен также как исполнитель песен на свои стихи и музыку. Начиная с середины 1990-х гг., не прекращая заниматься литературой, работает в области кино. Публиковался в толстых литературных журналах «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Дружба народов», «Круиз», «Зинзивер» и других. Живет в Москве.



ЗОЛОТОЕ ТЕРПЕНЬЕ
 
* * *

То, что терпело, спасло, могло,
нынче стекает водой на стекло,
чертит ручьями бессмысленный знак,
вот и терпи, опоздавший дурак.

Вещей гармони родной говорок,
дай нам еще дополнительный срок,
чтобы нутро не сжигал самогон,
чтоб за стихи не сажали в дурдом,

а мошкара с отсыревших страниц
хоть накормила лягушек и птиц.
Грязный вагон равнодушен и слеп,
шепчет детей не родившихся рэп…



ДОБРОВОЛЕЦ

Ю. Юрченко

Перед голубем чист и силками,
перед книгой, закрытой веками,
перед яблоками в палате,
перед тенью той, в маскхалате,
что мелькала за валуном.
Перед братьями за столом,
перед матерью и отцом,
что молчат и тревожно, и скорбно.
Перед теми, кто внутриутробно,
и пред теми, кто на одре,
перед каждым пьяным прохожим,
потемневшим столом во дворе.
Перед теми, кого потерял,
и в кого навскидку стрелял…
Но повсюду хватает мест,
где напротив фамилии крест.



* * *

Кораблик тонет, но на дне кувшина,
в глубинах киммерийского вина,
тебе виденья прикрывают спину,
несут дежурство астры у окна.

Оберегает хрип аккордеона
отцовский кашель, мамино шитье.
Мерцанье малярийного плафона
хранит чистописание твое.



* * *

«В тринадцатом году, еще не понимая…»
                                                        Г. Иванов

Движения твои неторопливы и легки,
и папиросный дым подобен шали.
В четырнадцатом году мы не стрелялись от тоски,
и ничего о будущем не знали.

Когда ж устали биться полоумные стрижи
о стекла Царскосельского вокзала:
прощайте, ваша милость, нам другие миражи
военная судьба предначертала.

Дрожит рука в перчатке на погоне золотом,
вуаль, духи, наивная отвага…
В четырнадцатом году твой красный крест и эшелон,
мой черный крест, и желтая бумага.



* * *

В трех молитвах от ржавого трапа
еле слышный парит Серафим.
Замерзая, в пальтишках из драпа,
в гробовом ожиданье стоим.

И матросы стоят, иностранцы,
над трубой желтоватый дымок.
Для кого-то непрочные шансы,
для кого предпоследний урок —

ради берега, дочери, сына
повсеместно стараться сберечь
и Рахманиновское пианино,
и червонную русскую речь.

А останутся дырочка в ранце,
недопитый в порту лимонад.
Три гудка. Пароход «Esperanza».
Обещанье вернуться назад.



ГЕТТО

Пани Эве Демарчик

На улице Святого Марка
В твоих кварталах и предместьях,
Где спят шоферы и товарки,
Нас узнают, когда мы вместе.
Но ветер по сердцу, как бритва,
Когда распахнута ограда:
Ни заклинаньем, ни молитвой
Нам не помочь теням из сада.
Они толпой вослед плетутся,
Узнав, куда пойдут вагоны.
Мигая, семафоры гнутся
Перед посадкой в эшелоны.
Вон дети с мятною конфетой
Из довоенной синагоги,
Старуха с мятой сигаретой,
Хасид глухой и одноногий…
Мы ловим пыльными губами
Июньский дым и запах лета,
Но лета нет, над берегами
Который год пылает гетто…
Трубач играет беззаботно,
Плывут зонты под старой аркой,
И дождь смывает позолоту
На куполах Святого Марка.



* * *

Да, ты все та же, и рiдна, и мати, но хата с краю
у седоков раздолбанного трамвая,
без маршрута и остановок, — от яра к яру.
Эй, водила, поддай-ка пылу и жару!
От «Минутки» и звона мечей, где кресты подсели на иглы мечетей
до подвалов, где тухлую воду пьют старухи и дети.
Будут долго еще поливать и дожди, и грады
по свободе, янтарному полю, блокитному небу.
По рукам, что роняют горбушку горелого хлеба.
По гитарам нашим, по горлу с застрявшею песней.
По равнинам, по Дону, где были с тобою вместе.
Оглушительно так, Украина моя, что не слышно.
Ослепительно так, что, Россия моя, и не знаю,
от какого ада трамвайчик, к какому раю?
Лишь разлука и дым, и рельсов столбняк, и воронки,
стук колесный и ржание брошенного жеребенка,
хохот, гам при паденье подстреленной птицы,
и ни капли дождя в оставленной нами кринице.
Вот по-платоновски режут колбаску на крышке родной домовины.
И все та же тряска, трусца, и трясина в прокуренных лицах.
И ряска в глазах, которыми зырят в затылок брату.
До предсмертного окрика, отповеди и расплаты.
В том трамвае тепло от зловонных ртов и гражданского пота.
Не везет, что везет, но везет, что ползет в оголтелое тело болота.
Там ни снов голубиных, ни губ, ни стихов, — циферблаты отсчета.
Мы умираем, а значит, у них еще будет работа.
Будут звонницы, хоры с небес, и Успенье,
Богородицы нашей с тобой золотое терпенье…