Люди ночи греются возле костра из мусора,
полезные вещи оставлены на потом,
система ценностей пока еще держится —
неустойчивая пирамида вершиной вниз,

греются дорожные рабочие и ночные бабочки,
бомжи и химики, преступники и пустынники,
полицейские подходят — им тоже холодно
плевать, что воротнички к утру станут грязными,
тепло — важнее,
человек без слов забивает косяк и пускает по кругу,
его не арестовывают, лишь молча затягиваются,

человек без снов сглатывает кашель,
назначая своим сном пламя и пепел,
пепел — хороший сон, ровный, похожий на дыхание любимой,
человек стоит, закрыв глаза, и ждет своей очереди,

огонь отражается в уцелевших стеклах,
голубые кошки рассвета уже сидят на крышах…
«Когда горела резина, пламя было краснее, а дым — чернее,
раньше все было нее, теперь не очень, —

говорит старик старику, передавая стаканчик и термос, —
вот и чай остыл, но ты пей, если хочешь,
ведь нас не останется здесь совсем
к исходу ночи».

Настоящее танго смертельно,
а вальс возвращает к дому,
но у нас больше любят танго,
потому что давно все дома,

по-другому здесь не танцуют
даже случайные пули
поднимая фонтанчики пыли.
Правда, еще есть сальса

с шагом на слабую долю,
или в ритме обычного пульса
удивительный пасадобль.
Сейчас мы с тобой потанцуем,

только выключи телевизор.

Поэты на скамейке-качелях
вяло спорят о литературе:
скрипят цепи скамейки
из прошлой эпохи…

Дайте мне спеть в их ритме,
чтобы все в резонанс вошло как в чудо,
чтобы кончило небо
ливнем молнией громом!

Но поэты болтают ногами
и не могут никак закончить
длинный разговор о собственной жизни,
ни капли дождя, лишь облачко пыли
висит под ними…

Даже если эту скамейку
к облакам на цепях подвесить,
выше неба вам не подняться,
как ни качайтесь,
так дайте мне спеть в ритме
скрипа цепей, чтобы чудо…

Шел бы парень мимо
только дождя еще здесь не хватало.

Мама, мама, я не стану солдатом,
закопай меня в землю на штык лопаты,
посади меня рядом с колючей розой,
спой мне на ночь бандьеру россу,

полей меня утром кока-колой,
отведи революцию мою в школу:
алые вишенки, косточки пули —
все дети наелись и тихо заснули.

О, белла чао, бандьера росса,
новая кожа под старой коростой,
посей на мне траву, разровняй сапогами
и выпей вина с моими врагами.

Тень сосны на твоем теле
не оставляет следа,
такое неяркое солнце,
что свет течет как вода,

в песок уползают окурки,
ветер гоняет мячик,
мальчик с лицом амура
стрелу за спиной прячет.

К вечеру здесь останется
лишь пена на мокром песке,
острова на ладони Онеги,
свинец в ее кулаке…

Обещали скверный прогноз погоды,
ледяной дождь, разбивающий тела машин,
мокрый снег, никогда не превращающийся в воду,
а еще пять минут назад было солнце и никто не спешил.

Вместо новостей — треск, вместо музыки — белый шум:
в котором крики птиц да лай собак,
и хотя вроде бы ничего не происходит,
в дальнем конце улицы что-то уже не так…

Машины впереди разворачиваются, включив аварийку,
за ними ничего не видно, да и надо ли нам вперед,
проще развернуться и ехать вместе со всеми,
пока не накрыло то, что произойдет…

Люди пирамиды говорят, что
в пирамиде повышается
урожайность семян,
лабораторные крысы
вырастают до размера свиней,
а у людей растет лишь астральное тело…

Я однажды видел,
проезжая по трассе Р89,
как люди пирамиды
выходят, шатаясь, из своего гигантского типи,
полные энергии,
идут по дороге,
влекомые звездами, даже если день
и плохая погода,
а потом падают в канавы от изнеможения…

Одни пытаются укорениться, выпуская
энергетические ложноножки,
или, по-научному, псевдоподии,
другие просто лежат, направив взгляд
в одну специальную точку,
и Кундалини-радуга выползает,
чтобы сменить кожу
оставить ее на небе
и снова скрыться в своем гнезде.
А когда я подвозил
одного из людей пирамиды,
расход топлива уменьшился почти вдвое!

Я ехал в местную библиотеку,
чтобы выступить вместе с двумя московскими поэтами
в маленьком читальном зале,
Они читали стихи, завораживая людей словами
а я рассказывал истории языком земным, словно картошка,
только что выкопанная из земли,
распространяя теорию пирамид на бутылку,
что стояла на столе в ожидании конца вечера
полная чудесной энергии…

Пойду выгуливать ветер,
а то он засиделся в доме,
трется о штанину,
просится на улицу,

пусть погоняет по дороге мусор,
покатает пустую банку пива,
сорвет пару старых листьев:
даже этих событий достаточно,

для того чтобы выбрать жизнь,
не требуя ничего взамен,
и как там поет Алан Прайс:
Stay a lucky man! A lucky man…

Хотя еще горят глаза угля,
мы закрываем эту землю, закапывая мусор,
пусть это будет — необитаемая земля,
остров, на котором снова пусто.

И нас не поймает мобильная сеть,
когда повезем на Бесов нос
в берестяной лодке закатную медь,
чудо-юдо рыбу схватив за хвост…

Мы закрываем себя, закапывая прошлое,
чтобы стать необитаемыми людьми, чудесными и пустыми,
только надо собрать мусор, весь, до последней крошки,
и дождаться пока костер остынет.

Радиостанция Седьмой Шлюз,
глиняное небо, благая весть,
оживают раздавленные змеи,
огненные лисы переходят дорогу…

Когда не осталось больше людей,
я стал полевым командиром цветов:
пижма, продырявленный зверобой,
а вокруг меня гвардии иван-чай.

Когда не осталось больше людей,
я пошел в поселок не знаю зачем,
становясь все меньше в этой траве,
в этой высохшей колее.

Радиостанция Седьмой Шлюз,
солнечный треск, полуденный звон,
пижма, чертополох, зверобой,
колокольчики, иван-чай.