Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Среди книг



Михаил Попов



РУССКИЙ ПОЕЗД НА КРУТОМ ПОВОРОТЕ
О новом сборнике Виктора Петрова "Болевой порог"


Года три тому назад, прочитав книгу Виктора Петрова "Дотла", свои чувства я выплеснул в такой электронной записке:
"Прямо-таки уголь из печи, до того с опаской берёшь в руки – такое первое ощущение. Прочитаешь – ожёг усилится, но уже изнутри. Хожу под впечатлением который день. И вот вчера явился образ. Твой ожёг под название "Дотла" – это поезд на крутом склоне-повороте. Бешеный поезд. Хочется сказать: на полном скаку… Вагоны-страницы пронизаны огнём. То ли это от закатного солнца, пробивающего поезд насквозь, то ли пламя бушует внутри эшелона..."
Образ эшелона, возможно, замерцал ещё в давней, пятилетней давности подборке Виктора Петрова, опубликованной в журнале "Двина", который я редактирую. В предыдущем сборнике он определился. Новая книга поэта "Болевой порог" (Москва, издание журнала "Юность, 2014) утвердила ощущения.
Это начинается с оформления. Буквы заголовка, пунцовые на тускло зелёном поле обложки, напоминают летящие сквозь сумерки и травы вагоны. Образ подтверждают многочисленные знаки и приметы, являющиеся при чтении: "Сибирь колесовали поезда –/ Вела их паровозная звезда…", "Разлука срывает стоп-краны…", "Клубы паровозного пара/ Плывут из отъявленной тьмы…", "Совпадая со шпалами, как с несвободою…", "Я лечу по серебряным рельсам…", "Вагон, как телогреечка, затёрханный/ Железными стаканами гремел…", "Судьбу ли услышала в громе/ Настырных вагонных колёс…"
"Болевой порог" – это русский эшелон, летящий через времена и пространства и не ведающий конечной станции…
Само собой аукается Блок: "Молчали жёлтые и синие; / в зелёных плакали и пели...".
"Жёлтые и синие" – не столько въяви, сколько в горькой памяти поэтического сердца, – они наполнены изгоями белой гвардии, осевшими в эмиграции, их тени мелькают в рваных клочьях дыма и тумана, уносящихся прочь ("Вещий сон", посвящённый поэту-изгнаннику Николаю Туроверову, "…Спешились белые конники / И седлают в Париже авто…", а ещё про Лондон, в котором отражается (м.б., лучше прочитывается?) Дон).
А в "зелёных", как в Ноевом ковчеге, – "всякой твари по паре". Тут солдаты, базымянные защитники Отечества, и их вдовы; тут зэки – политические и урки; тут слобожане и крестьяне, мужики и бабы. Тут рядом с поэтом обретается Аввакум Петров, воспринимаемый Виктором Петровым как кровный пращур, чему беспрекословно веришь, настолько его стихи созвучны мятежным письмам "огнепального" протопопа.
В сущности, самоё наше историческое сознание – это такой вот железный состав, в котором существуют в одной сцепке и прошлое, и настоящее, и будущее. Во всяком случае в сердце поэта они пребывают именно так – нераздельно и едино. Оттого иные стихи не имеют никаких исторических и временных границ, настолько слияными представляются старозаветная быль и боль нынешнего. Особенно это характерно для державной составляющей – так бы я свёл воедино произведения о Родине, о народе, о войне, горе и славе отлетевшего века. Назову стихотворения "Русские", "Даль", "Армагеддон", "Стратегия", "Сталинский удар", "Отступ", "Казачий помин"…

Наиболее ярким в этой череде представляется стихотворение, которое так и называется – "Поезд". Но не потому, что название подчёркивает отмеченный образ – здесь, как мне видится, поэт достиг наибольшей цельности. Пятьдесят две строки, тринадцать строф, словно тринадцать вагонов, но сколько же они явили русских смыслов!

Поезд шёл в ночную пору
Расписанию вдогон,
И вольготно было вору
Спящий обирать вагон.

     "Вор в законе" – закоренелый, ушлый, нахрапистый, но это не просто урка, шмонающий путёвых и беспутных граждан, это – дьявол, обирающий души. Сколько в национальной истории было такого воровства – всё минувшее тысячелетие сатана сманивал-губил простодушные русские души. Да и мы, нынешние, подпали под его коварные чары, когда два десятка лет тому назад бездумно отдали за понюшку дьявольского табаку своё государство. Мы же готовы были в прямом и переносном смыслах, расшив пути, перейти на западные рельсы, сузив до их стандартов нашу исконную колею и тем самым сдать чужакам свою Родину. Такой морок на всех напал.

Непробудный сон России
Ехал с нами, нами был,
А вокруг леса, трясины,
Мрак и морок, глум, распыл…
Поезд темень рвал, стеная,
И являлась неспроста
Родина как неродная,
Хоть и русские места.

Вот и до поэта добрался нечестивец, вот и его уже начал пытать.

К моему приникнул уху:
–Что, мужик, душа болит?
А душа и впрямь болела,
Так болела – невтерпёж,
Впору вырваться из тела
Да и броситься под нож.

Эка невидаль для беса! Ему и такой исход в зачёт. Нет, этим сатану не проймёшь. Тут одно средство – Божья молитва да православный крест. Вот и является она, крестная сила, в образе недрёманного отрока "с нимбом золотых волос", он ведает истинный путь и не допустит крушения летящего сквозь ночь состава.

Он глядел и ясным взглядом
Успокаивал вагон,
Что проехал рядом с адом,
Оборвав невнятный сон.

Вот этот отрок, свет его лучистый – путеводная звезда поэта на многих страницах сборника.
Но есть в книге раздел, где этот ясный свет отсутствует. И коль образ выбран, помечу для начала этот вагон-раздел красным крестом. Раздел этот назван автором "Откликалась на редкое имя". Чтение его, признаюсь сразу, измучило меня, я порывался перемахнуть его, но любопытство побуждало.
И вот что открыл для себя. Любовная история с драматическим концом как история душевной болезни вызывает сострадание, но одновременно и отторжение. Примерно так я воспринимаю доктора Рагина, который из эскулапа превратился в пациента палаты №6. Слом воли, потеря рассудка, любовный бред – очевидные признаки недуга, охватившего поэта, сиречь его лирического героя. Ничего подобного мне доселе читать не доводилось.
Ранний Маяковский благополучно изжил свой одесский недуг, выплеснув вместе с "Облаком в штанах". Есенин "несчастные" и "счастные" умопомрачения переводил в любовные стансы. Памятней, пожалуй, Цветаева с её плачем "Мой милый, что тебе я сделала?!". Однако в сравнении со стихами, которые передо мной, это всё-таки – голос рассудка, где печальные сентенции-чувства делятся дисциплинированным рефреном. Всё у Цветаевой ясно и понятно.
А здесь, в этой 6-м вагоне, как, продолжая образ, хочется переиначить ту самую палату, происходит нечто запредельное. Любовь-страсть превращается в тяжкую муку, пытку, наваждение, тотальный недуг, который поражает сердце, рассудок, подавляет волю. Любовный бред в своих вариациях доходит до косноязычия, что понятно, точнее органично болезненному состоянию и лишний раз свидетельствует о его искренности. А в образном ряду, подтверждая очевидность болезненного умопомрачения, возникают какие-то страшные личины, змеи, оборотни…
Казнь любовную переживать тяжело. Читать нелегче. Всплывает собственное, в том числе мучительное. И потому завершение раздела воспринимаешь как облегчение. Хотя на этом автор не ставит точку. Так или иначе, отголоски болезненной маяты проявляются и дальше, возвращая и читателя к тем невыносимым переживаниям.
Иммунитета против такой зависимости-страсти нет (Маяковского опутала и, в конце концов, сожрала любовно-лилейная гидра – тоже откликалась "на редкое имя"), прививки от этого недуга не изобретены. Единственное спасение от напасти – призывать того светлого отрока, сиречь своего не потерянного для тебя ангела-хранителя.
Молитва да крестное знамение – иного не ведаю. Иначе на таких крутых поворотах можно покалечить Божье творение – данную Им тебе поэтическую душу. Это я, уже опять напрямую, обращаюсь к автору. Не надо пытать судьбу там, где пахнет серой, Виктор. В новом сборнике имя твоё своим смыслом аукается. Но остерегайся, брат, – от победы до поражения бывает один шаг!

г. Архангельск

_______________________________
"День литературы", Москва, 2015.