...проулок, трехэтажный и кирпичный —
в нем булошная прячется на дне,
и дух горячий, яблочно-коричный,
как парус, раздувается над ней.
дверей скрипучих оклик привечальный —
то говорок Москвы староначальной,
ремесленной, суконной, слободской,
где за углом ругается извозчик
и стук копыт раскатистей и звонче
у въезда в двор церковно-приходской...
когда закат с остывшего бульвара
течет густым черемуховым взваром,
кругом сквозит беспомощность любви.
засохший вьюн стекает на шпалеры,
съедает сумрак куполов эклеры,
дерутся под навесом воробьи...

я открываю дверь единым махом.
я помню — счастье пахнет булкой с маком,
и покупаю сразу целых три,
и вновь бреду по старым переулкам,
и вся Москва моя, как эта булка
с изюминами теплыми внутри.

Грохочут поезда на весь район,
грохочут птицы в тополиных кронах.
Глухой вокзальный рокот, гулкий звон,
эльфийский голос людного перрона,
и за платформой — спины гаражей...
Я в Выхино живу с начала мая:
за станцией, на первом этаже
я крохотную комнату снимаю.

У комнаты подслеповатый глаз
и абажур из старенькой фанеры.
Пустой зрачок уже почти погас,
и потолка потресканную склеру
болезненная точит желтизна.
Вздувается известка пузырями.
В расщелину иссохшего окна
влетает ветер, хлопает дверями.
Далекий брат Батыевых татар,
хохочет он и скалится по-лисьи,
и теплый хлам несет на тротуар,
и по полу разбрасывает листья.

На треугольной кровле жестяной
живет смиренный голубь-черноризец.
Приемник у соседей за стеной
бормочет что-то про дефолт и кризис,
и эхо долго будет повторять
пустые фразы в приближенье третьем
под стук дверей и рельсов,
гул и ветер...
И по деревьям солнечная рябь
рассыплется, звеня, как медяки...

А голубь мне вещает терпеливо,
что нищий может тоже быть счастливым.
И зов строки.
И поезда гудки.

От гомона столичных площадей
в каморки полутемные окраин
попряталось все то, что было раем,
когда мы жили в племени детей.

Вдыхая запах городских хвороб,
я все блуждаю в переулках старых,
где молча подметают тротуары
оранжевые ангелы дворов.

Там, прежде чем позволить вам пройти,
дворовый кот вас оглядит по-царски,
там луж простор, почти венецианский,
и карусель, как лодка, посреди.

И тихо так, что кажется, вот-вот
возьмет и заиграет "Рио-Рита"...
И только форточка стучит, открыта,
и чудится, что — бабушка зовет.

Там тот же ясень так же гол и тих,
там тополь с переломанной ключицей...
И ничего со мной не приключится.
Я лишь чужак из племени больших.

Закрыта дверь. Утоплены ключи.
Ушли актеры. Завершилось действо.
...А я стою у старого подъезда
и слушаю, как форточка стучит.