Поэзия Союза писателей XXI века на карте генеральной
Владимир АЛЕЙНИКОВ
ВОПРОСЫ ЗЕРКАЛУ
I
I
И печали уже не унять,
Если дождь погостить соберется,
Если зеркала ртутная гладь
Над глазами людскими смеется.
Кто же там, на крутом вираже,
Отраженья туманные прячет?
Очертанья набрякли уже —
Что же все это все-таки значит?
Кто же здесь, на глухом берегу,
В наговорах пустых признается,
Спотыкаясь на каждом шагу?
Что же делать ему остается!
Кто же всюду, где можно дышать,
Догонять наши тени не смеет —
И готов уже что-то решать, —
Да, смешавшись, смешит и немеет?
Что же где-нибудь в ясной дали
Отразит наваждение снова —
И, прозрев от небес до земли,
Возвышать не спешит остального?
Присмотрись — там вниманья игла,
Хоботок церемонный пчелиный,
Раскаленный порой добела
Закуток над хребтом и долиной,
Локоток оттопыренный зла,
Коготок заготовленный птичий, —
И подсказка таким не мила,
Потому что не счесть их обличий.
Наготове ли стаи семян?
Холодов запотели глубины —
И оптический дерзок обман,
Покровитель слепой сердцевины.
Если дождь погостить соберется,
Если зеркала ртутная гладь
Над глазами людскими смеется.
Кто же там, на крутом вираже,
Отраженья туманные прячет?
Очертанья набрякли уже —
Что же все это все-таки значит?
Кто же здесь, на глухом берегу,
В наговорах пустых признается,
Спотыкаясь на каждом шагу?
Что же делать ему остается!
Кто же всюду, где можно дышать,
Догонять наши тени не смеет —
И готов уже что-то решать, —
Да, смешавшись, смешит и немеет?
Что же где-нибудь в ясной дали
Отразит наваждение снова —
И, прозрев от небес до земли,
Возвышать не спешит остального?
Присмотрись — там вниманья игла,
Хоботок церемонный пчелиный,
Раскаленный порой добела
Закуток над хребтом и долиной,
Локоток оттопыренный зла,
Коготок заготовленный птичий, —
И подсказка таким не мила,
Потому что не счесть их обличий.
Наготове ли стаи семян?
Холодов запотели глубины —
И оптический дерзок обман,
Покровитель слепой сердцевины.
II
Вот сейчас на песок бы упасть,
Побежать беззаботно к прибою,
Да пространством насытиться всласть! —
Ничего не поделать с собою.
Земляничный щекочущий ус
Да смородинный лист жестковатый
Тоже рвутся на волю из уз,
Даже запах тая виноватый.
И вдали, как морская волна,
Нарастает предвестие гула,
Словно все, что познал бы сполна,
На мгновенье ко мне заглянуло.
Словно ветер сюда прихромал
Вместе с песней, в рубцах, но живою, —
И томленья расплеснутый вал
Сразу всех окатил с головою.
Так и плещет все то, что знавал,
В ненасытную торбу сомненья,
Чтобы связи скорей обрывал,
Чтоб на ощупь распутывал звенья,
Чтоб завязывал с тем, что прошло,
Чтоб узлы развязал, как придется,
Потому что, считай, повезло —
И распад без меня обойдется.
И сочатся сквозь дыры тоски,
И ложатся в корявые щели
Непокорного нрава куски,
О котором и знать не хотели.
И текут сквозь холстину мешка
Беспокойного времени клочья, —
Может, ноша такая тяжка?
Что же делать в отчаянье, ночью?
Побежать беззаботно к прибою,
Да пространством насытиться всласть! —
Ничего не поделать с собою.
Земляничный щекочущий ус
Да смородинный лист жестковатый
Тоже рвутся на волю из уз,
Даже запах тая виноватый.
И вдали, как морская волна,
Нарастает предвестие гула,
Словно все, что познал бы сполна,
На мгновенье ко мне заглянуло.
Словно ветер сюда прихромал
Вместе с песней, в рубцах, но живою, —
И томленья расплеснутый вал
Сразу всех окатил с головою.
Так и плещет все то, что знавал,
В ненасытную торбу сомненья,
Чтобы связи скорей обрывал,
Чтоб на ощупь распутывал звенья,
Чтоб завязывал с тем, что прошло,
Чтоб узлы развязал, как придется,
Потому что, считай, повезло —
И распад без меня обойдется.
И сочатся сквозь дыры тоски,
И ложатся в корявые щели
Непокорного нрава куски,
О котором и знать не хотели.
И текут сквозь холстину мешка
Беспокойного времени клочья, —
Может, ноша такая тяжка?
Что же делать в отчаянье, ночью?
III
Как же быть мне? Да так вот и быть —
С этой жизнью дружить непреклонной —
И, сощурясь, опять проходить
По садовой дорожке наклонной.
Все, что встарь за собою вело,
Покатилось, помедлив, по саду, —
И сознаться в грехах тяжело,
Но раскаяться каждому надо.
Где же зеркало мне отыскать,
Чтобы лето в него заглянуло,
Чтобы влагу по рекам плескать
Чтобы шел по степям до Ингула?
Ну а зрению что посулить?
Взгляд не станет наивней иль строже,
Потому что внимания нить
С каждым днем для меня все дороже.
Если зрение Богом дано,
Уничтожить его невозможно —
Потому и с судьбой заодно
Все, что в нем накопилось тревожно.
Если зрение всюду с тобой,
Ублажать его незачем вовсе —
Впечатленья приемля гурьбой,
К непредвиденной схватке готовься.
Опасенья совсем не нужны,
Да и страха, пожалуй, не стало —
Видишь, словом твоим зажжены
Мирозданья круги и кристаллы?
И эпохи лицо различишь,
Стоит в зеркало только вглядеться, —
Потому-то уже не молчишь —
Никуда от юдоли не деться.
С этой жизнью дружить непреклонной —
И, сощурясь, опять проходить
По садовой дорожке наклонной.
Все, что встарь за собою вело,
Покатилось, помедлив, по саду, —
И сознаться в грехах тяжело,
Но раскаяться каждому надо.
Где же зеркало мне отыскать,
Чтобы лето в него заглянуло,
Чтобы влагу по рекам плескать
Чтобы шел по степям до Ингула?
Ну а зрению что посулить?
Взгляд не станет наивней иль строже,
Потому что внимания нить
С каждым днем для меня все дороже.
Если зрение Богом дано,
Уничтожить его невозможно —
Потому и с судьбой заодно
Все, что в нем накопилось тревожно.
Если зрение всюду с тобой,
Ублажать его незачем вовсе —
Впечатленья приемля гурьбой,
К непредвиденной схватке готовься.
Опасенья совсем не нужны,
Да и страха, пожалуй, не стало —
Видишь, словом твоим зажжены
Мирозданья круги и кристаллы?
И эпохи лицо различишь,
Стоит в зеркало только вглядеться, —
Потому-то уже не молчишь —
Никуда от юдоли не деться.
ЧЕТЫРЕ ВЗГЛЯДА
I
I
Оглянись — холодком своевольным
Вечеров, где недавно бродил,
Отрешеньем твоим добровольным,
Где азы постиженья твердил,
Этим сном, этим привкусом детства,
Где листву разбирал по складам,
Навевается тайны наследство —
И его никому не отдам.
Все, что в руки чужим не дается,
Не случайно ты обнял и скрыл, —
Только верить в него остается
Соплеменнице плещущих крыл.
Этим жестом, известным заране,
Всеми стаями птиц на ветрах,
Этих звезд печенежьих мирами,
Жарким хрустом в печах и кострах,
Все, что выбрал, в любви признается,
Нависает, кружась, над крыльцом —
И в пространство хваленое рвется
Этих лоз пропыленных венцом.
Вечеров, где недавно бродил,
Отрешеньем твоим добровольным,
Где азы постиженья твердил,
Этим сном, этим привкусом детства,
Где листву разбирал по складам,
Навевается тайны наследство —
И его никому не отдам.
Все, что в руки чужим не дается,
Не случайно ты обнял и скрыл, —
Только верить в него остается
Соплеменнице плещущих крыл.
Этим жестом, известным заране,
Всеми стаями птиц на ветрах,
Этих звезд печенежьих мирами,
Жарким хрустом в печах и кострах,
Все, что выбрал, в любви признается,
Нависает, кружась, над крыльцом —
И в пространство хваленое рвется
Этих лоз пропыленных венцом.
II
Никогда этих роз не касалась
Та, кому ни за что не уснуть
В час, когда невозможным казалось
Все, что может уста разомкнуть.
Этих смутных зеркал отраженья,
Потаенных восторгов пути
Не замкнут векового движенья
И невидимы в недрах почти.
До ветвей над собой сребротканных,
До вершин сребролистых тянись,
В переходах познанья туманных
К заповедным слоям прикоснись.
В перепадах сознанья привычных
Ты согласьем небес заручись,
Возвышению сфер безграничных
В тесноте жития научись.
Красоте бытия и отваге
С каждым шагом во мгле забытья
Поклонись — и увидишь во влаге
Прорастающий корень чутья.
Та, кому ни за что не уснуть
В час, когда невозможным казалось
Все, что может уста разомкнуть.
Этих смутных зеркал отраженья,
Потаенных восторгов пути
Не замкнут векового движенья
И невидимы в недрах почти.
До ветвей над собой сребротканных,
До вершин сребролистых тянись,
В переходах познанья туманных
К заповедным слоям прикоснись.
В перепадах сознанья привычных
Ты согласьем небес заручись,
Возвышению сфер безграничных
В тесноте жития научись.
Красоте бытия и отваге
С каждым шагом во мгле забытья
Поклонись — и увидишь во влаге
Прорастающий корень чутья.
III
Золотистая, редкая слава
Да ребристых дорог вензеля —
Расшумятся орехи направо,
А налево вздохнут тополя.
Для того и приемлю я это
Сочетанье речей и кровей,
Что предчувствую света заветы,
Для того и поет соловей.
Сокровенным, родным, лебединым
Присягну, первородством земным,
Торжеством Божества триединым,
Что не мыслил пространства иным.
Этим ворохом пряным жасминным,
Этим хриплым дыханьем грудным,
Этим эхом, ни в чем не повинным,
Всем, что сызнова встало за ним,
Всем спасеньем своим и защитой,
Всем раскатом холмов и полей
Я обязан лишь воле, открытой
Тем, чья доля всех прочих полней.
Да ребристых дорог вензеля —
Расшумятся орехи направо,
А налево вздохнут тополя.
Для того и приемлю я это
Сочетанье речей и кровей,
Что предчувствую света заветы,
Для того и поет соловей.
Сокровенным, родным, лебединым
Присягну, первородством земным,
Торжеством Божества триединым,
Что не мыслил пространства иным.
Этим ворохом пряным жасминным,
Этим хриплым дыханьем грудным,
Этим эхом, ни в чем не повинным,
Всем, что сызнова встало за ним,
Всем спасеньем своим и защитой,
Всем раскатом холмов и полей
Я обязан лишь воле, открытой
Тем, чья доля всех прочих полней.
IV
Отзовись — этих рос небывалость,
Этих трав изумрудная плоть
Отметают хандру и усталость,
Могут цепкой ордой исколоть.
Этих троп шевелящийся узел,
Этих рек серебрящийся путь,
Чтобы кто-то, блуждая, не струсил,
Оголяют искомую суть.
Для того и наития нити
Позволяют во тьму заглянуть,
Избавляют от спеси и прыти,
Чтобы дальше и тверже шагнуть.
Пусть чего-то, что глубже и выше,
Не сумеешь вовек одолеть —
Вот и смотришь куда-то за крыши,
Чтобы впредь ни о чем не жалеть.
Вот и жаждешь чего-то упрямо —
И меж тем начинаешь смелеть,
Чтобы сводам желанного храма
На скрещенье эпох уцелеть.
Этих трав изумрудная плоть
Отметают хандру и усталость,
Могут цепкой ордой исколоть.
Этих троп шевелящийся узел,
Этих рек серебрящийся путь,
Чтобы кто-то, блуждая, не струсил,
Оголяют искомую суть.
Для того и наития нити
Позволяют во тьму заглянуть,
Избавляют от спеси и прыти,
Чтобы дальше и тверже шагнуть.
Пусть чего-то, что глубже и выше,
Не сумеешь вовек одолеть —
Вот и смотришь куда-то за крыши,
Чтобы впредь ни о чем не жалеть.
Вот и жаждешь чего-то упрямо —
И меж тем начинаешь смелеть,
Чтобы сводам желанного храма
На скрещенье эпох уцелеть.
НАШИХ АНГЕЛОВ СВЕТ ЗОЛОТОЙ
I
I
Вспоминаю о вас,
Драгоценные южные степи,
Где признанье в ненайденном склепе
Засыпает совсем не на час, —
Но проснемся и мы,
Хризолита оплот с аметистом,
В этом мире пречистом,
Посредине пустынной зимы —
И заметим тогда,
Как вода замерзает,
Как из рук наших вдруг ускользает
Золотистым щегленком звезда, —
И зажжем, разобидясь, огонь
Посредине страданий,
В этой гуще таких оправданий,
Что грядущее имя не тронь.
Драгоценные южные степи,
Где признанье в ненайденном склепе
Засыпает совсем не на час, —
Но проснемся и мы,
Хризолита оплот с аметистом,
В этом мире пречистом,
Посредине пустынной зимы —
И заметим тогда,
Как вода замерзает,
Как из рук наших вдруг ускользает
Золотистым щегленком звезда, —
И зажжем, разобидясь, огонь
Посредине страданий,
В этой гуще таких оправданий,
Что грядущее имя не тронь.
II
Есть высокий девиз —
То степей обмирание к морю,
К этой грани предела и горя,
Где страстей вековечен каприз,
Где сплелись
В самом гуле нагорий
Дорогие напевы подспорий,
Словно за руки братья взялись, —
Есть тропа среди скал —
Острия со щербиной насечка,
Где затеряно грусти колечко,
Где сосну ты так долго искал! —
Вот подобье — виденье — обрыв
Удивленья — и смеха — и взмаха,
Где, не ведая днешнего страха,
На земле я давно справедлив.
То степей обмирание к морю,
К этой грани предела и горя,
Где страстей вековечен каприз,
Где сплелись
В самом гуле нагорий
Дорогие напевы подспорий,
Словно за руки братья взялись, —
Есть тропа среди скал —
Острия со щербиной насечка,
Где затеряно грусти колечко,
Где сосну ты так долго искал! —
Вот подобье — виденье — обрыв
Удивленья — и смеха — и взмаха,
Где, не ведая днешнего страха,
На земле я давно справедлив.
III
Рассыпаем песок — —
Одиссей удаляется снова,
Рвется жилы воловьей основа,
Разбивается всклянь голосок
Перепуганной птицы вон там,
Посредине пространства,
Где убийцам чумным постоянства
Я и капли морской не отдам, —
Пробуждается древний пророк,
Оживают иссохшие кости, —
Все забыто — нет зависти, злости,
Начинается жизненный срок, —
Вот каков ты, Иезекииль,
Каково оно, Слово! —
Ко всему в этом мире готовы,
Отряхнем с наших ног эту пыль,
Одиссей удаляется снова,
Рвется жилы воловьей основа,
Разбивается всклянь голосок
Перепуганной птицы вон там,
Посредине пространства,
Где убийцам чумным постоянства
Я и капли морской не отдам, —
Пробуждается древний пророк,
Оживают иссохшие кости, —
Все забыто — нет зависти, злости,
Начинается жизненный срок, —
Вот каков ты, Иезекииль,
Каково оно, Слово! —
Ко всему в этом мире готовы,
Отряхнем с наших ног эту пыль,
IV
Пыль, впитавшую кровь нашу, пот,
Пыль полей и пристанищ,
Пыль приютов, где ужас наш ранящ,
Как пред утром пустой эшафот,
Пыль дорог — там мы часто брели,
Там видение светлого Храма,
Там стоящий спокойно и прямо,
Предначертанный жребий вдали,
Там тоска,
Там бессонниц изжога,
Там присутствие Бога,
Боль ночная, как шов у виска,
Там простор,
Там победа над болью, —
И, влекомый юдолью,
Для нее я взойду на костер.
Пыль полей и пристанищ,
Пыль приютов, где ужас наш ранящ,
Как пред утром пустой эшафот,
Пыль дорог — там мы часто брели,
Там видение светлого Храма,
Там стоящий спокойно и прямо,
Предначертанный жребий вдали,
Там тоска,
Там бессонниц изжога,
Там присутствие Бога,
Боль ночная, как шов у виска,
Там простор,
Там победа над болью, —
И, влекомый юдолью,
Для нее я взойду на костер.
V
Что тебе я, мой друг, подарю?
Мир, где жили сарматы и геты?
Уходящее лето
Иль вот эту седую зарю?
Иль чей-то взрослеющий взгляд?
Где вы, где вы, родные? —
Или сны, где горел, как София,
Золотеющий сад?
Или снег,
Или зодий смещенье? —
Есть всему в этом мире значенье,
Ибо жив человек,
Ибо в нем,
В существе, разумеющем землю,
Откровенье приемлю
До конца и навек,
Мир, где жили сарматы и геты?
Уходящее лето
Иль вот эту седую зарю?
Иль чей-то взрослеющий взгляд?
Где вы, где вы, родные? —
Или сны, где горел, как София,
Золотеющий сад?
Или снег,
Или зодий смещенье? —
Есть всему в этом мире значенье,
Ибо жив человек,
Ибо в нем,
В существе, разумеющем землю,
Откровенье приемлю
До конца и навек,
VI
Ибо в нем,
В существе, постигающем небо,
Есть желание подлинной требы,
Есть Господний приемлющий дом,
Есть небесный чертог,
Открываемый чистому сердцу,
Страстотерпцу и единоверцу,
Есть яснеющий слог,
Есть Божественных звуков лучи,
Нисходящие средь Литургии,
Есть мгновения, столь дорогие,
Что они как огонь горячи,
Есть прохлада воды,
Что всегда исцеляет, —
И опять пешеход вспоминает
Восхожденье звезды —
В существе, постигающем небо,
Есть желание подлинной требы,
Есть Господний приемлющий дом,
Есть небесный чертог,
Открываемый чистому сердцу,
Страстотерпцу и единоверцу,
Есть яснеющий слог,
Есть Божественных звуков лучи,
Нисходящие средь Литургии,
Есть мгновения, столь дорогие,
Что они как огонь горячи,
Есть прохлада воды,
Что всегда исцеляет, —
И опять пешеход вспоминает
Восхожденье звезды —
VII
Сердолик в зеркалах
Завещаю я женам,
Где серебряным перстнем, зажженным
В золотистых, как море, мирах,
Око Девы, встречаясь со Львом,
Улыбается слишком лукаво —
И желание славы
Утирает слепец рукавом,
Где проходит Стрелец,
Водолей угощает, отчаясь,
И стоит Скорпион, огорчаясь
За надетый венец,
Где бессмертье, взглянув на Весы,
Простирает плотвицы ладоней
К беспредельности наших агоний,
Где шуршат да стекают часы —
Завещаю я женам,
Где серебряным перстнем, зажженным
В золотистых, как море, мирах,
Око Девы, встречаясь со Львом,
Улыбается слишком лукаво —
И желание славы
Утирает слепец рукавом,
Где проходит Стрелец,
Водолей угощает, отчаясь,
И стоит Скорпион, огорчаясь
За надетый венец,
Где бессмертье, взглянув на Весы,
Простирает плотвицы ладоней
К беспредельности наших агоний,
Где шуршат да стекают часы —
VIII
Рыбы, символ Христа,
Козерог, беспредельно упрямый,
Ты, глядящая тенью за рамой
Поседевшая детства мечта,
Овен огненный, грузный Телец,
Постижение драмы,
Бесконечно далекие дамы,
Что от нас не уйдут, наконец, —
Пусть уходят! — их Тот возвратит,
Кто перстом указует Небесным
На рожденного с даром чудесным —
И поймет, и простит, —
Луннолюбец, мучительный Рак,
Медитаций и таинств приятель! —
Есть всему на земле знаменатель,
А на небе — давно уже так.
Козерог, беспредельно упрямый,
Ты, глядящая тенью за рамой
Поседевшая детства мечта,
Овен огненный, грузный Телец,
Постижение драмы,
Бесконечно далекие дамы,
Что от нас не уйдут, наконец, —
Пусть уходят! — их Тот возвратит,
Кто перстом указует Небесным
На рожденного с даром чудесным —
И поймет, и простит, —
Луннолюбец, мучительный Рак,
Медитаций и таинств приятель! —
Есть всему на земле знаменатель,
А на небе — давно уже так.
IX
Моцарт скрипку берет,
Бах, владетель клавира,
Открывает звучанье эфира,
Безграничных, певучих щедрот,
Гендель, струны мирские рванув,
Изумляется снова, как в детстве —
И летают с душою в соседстве
Те, кто встали, когда-то уснув, —
И кружат над землей Близнецы —
Осиянная двойня ночная, —
И рыдают, причины не зная,
Уходящие в небо гонцы, —
Но взгляни-ка, взгляни —
Водолей угощает простором! —
Впору нашим с тобой разговорам
Быть лазурнейшей флейте сродни.
Бах, владетель клавира,
Открывает звучанье эфира,
Безграничных, певучих щедрот,
Гендель, струны мирские рванув,
Изумляется снова, как в детстве —
И летают с душою в соседстве
Те, кто встали, когда-то уснув, —
И кружат над землей Близнецы —
Осиянная двойня ночная, —
И рыдают, причины не зная,
Уходящие в небо гонцы, —
Но взгляни-ка, взгляни —
Водолей угощает простором! —
Впору нашим с тобой разговорам
Быть лазурнейшей флейте сродни.
X
Самолет пролетел,
Разрезаются вены,
Содрогаются стены,
Кто-то смерти опять захотел, —
Мир не сдвинешь с оси —
Отпеванья, крестины,
Крик рожденного сына,
Возглас: Отче, еси! —
Жизни нам не забыть,
Честь и слава юдольному сроку,
Нам не так одиноко,
Как подумают, — им не любить,
Им ночами не петь,
Под дождями, как мы, не шататься! —
Только б в мире остаться,
Только б встать и успеть!
Разрезаются вены,
Содрогаются стены,
Кто-то смерти опять захотел, —
Мир не сдвинешь с оси —
Отпеванья, крестины,
Крик рожденного сына,
Возглас: Отче, еси! —
Жизни нам не забыть,
Честь и слава юдольному сроку,
Нам не так одиноко,
Как подумают, — им не любить,
Им ночами не петь,
Под дождями, как мы, не шататься! —
Только б в мире остаться,
Только б встать и успеть!
XI
Чистота ты моя, чистота,
Ты отнюдь не чистюля!
Потому ли
Никогда мы не сходим с креста?
Потому ль этот крест мы влачим
По земле, просветленной степями,
Задевая крылами
За людей — и отнюдь не молчим?
Горько в мире прожить
Без глубокого вздоха —
В нем с колодцем бездонным эпоха
Продолжает дружить, —
Трубы джаза, как стоны бродяг,
Да гитар торопливые стаи, —
Что случилось? не знаю! —
Это времени вянущий стяг.
Ты отнюдь не чистюля!
Потому ли
Никогда мы не сходим с креста?
Потому ль этот крест мы влачим
По земле, просветленной степями,
Задевая крылами
За людей — и отнюдь не молчим?
Горько в мире прожить
Без глубокого вздоха —
В нем с колодцем бездонным эпоха
Продолжает дружить, —
Трубы джаза, как стоны бродяг,
Да гитар торопливые стаи, —
Что случилось? не знаю! —
Это времени вянущий стяг.
XII
Подними же глаза!
Слова жажду я, слова, густого,
Как живучее древнее слово —
Животворная в слове слеза, —
Псалмопевец, по струнам ударь!
Средь безвременья глас твой услыша,
Мы и сами становимся выше,
Обретая отвагу, как встарь!
Пой же песню, наследник его,
Храм открыт пред тобою, вошедший!
Книгу вещую в муках нашедший,
Осознай Божества торжество! —
Ну а мы за беседой простой,
Возмужавшие в наших бореньях,
Да узреем в бессонных раденьях
Наших Ангелов свет золотой.
Слова жажду я, слова, густого,
Как живучее древнее слово —
Животворная в слове слеза, —
Псалмопевец, по струнам ударь!
Средь безвременья глас твой услыша,
Мы и сами становимся выше,
Обретая отвагу, как встарь!
Пой же песню, наследник его,
Храм открыт пред тобою, вошедший!
Книгу вещую в муках нашедший,
Осознай Божества торжество! —
Ну а мы за беседой простой,
Возмужавшие в наших бореньях,
Да узреем в бессонных раденьях
Наших Ангелов свет золотой.
Владимир Алейников — поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 году. Один из основателей и лидеров знаменитого содружества СМОГ. В советское время публиковался только в зарубежных изданиях. Переводил поэзию народов СССР. Стихи и проза на Родине стали печататься в период Перестройки. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Огонек», «НЛО» и других, в различных антологиях и сборниках. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого. Живет в Москве и Коктебеле.